В кольце врагов (СИ) - Калинин Даниил Сергеевич. Страница 26

— Братья! Нас меньше, так атакуем же первыми и сломим дух ромеев! Мертвые срама не имут, а кто уцелеет, будет до смерти ходить в моей личной дружине! Бей!

— Бей!!!

Рев трех десятков глоток бойцов абордажной команды раздался над палубой, вторя боевому кличу вождя. Между тем Ростислав, бросив очередной взгляд в сторону приближающегося панфила, зычно закричал:

— Щиты приготовить! Стрелами — бей!

Стоящие на носу воины послушно вскинули луки, и в этот же миг с византийского корабля взмыли в воздух десятки стрел. Я едва успел поднять свой щит, а вот наши застрельщики только-только спустили с тетивы свои смертельные снаряды, как в их плотную кучу врезались вражеские стрелы. Едва ли не половина воинов, пронзенные ими, дико вскричав, попадали на палубу, досталось и гребцам. Одна с чудовищной силой врезалась в мою защиту, едва не пробив дерево!

— Приготовились к атаке! Лучники, прячьтесь за бортами, воины — стена щитов!

Вскоре в центре палубы сформировался прямоугольник, со всех сторон укрытый круглыми щитами. Византийцы вновь и вновь отправляли стрелы в смертоносный полет, но те лишь ранили нескольких гребцов, да одного воина — настолько плотно мы сомкнули края защиты! Но вот корабли поравнялись, предварительно спрятав весла, — и в тот же миг в воздух с панфила взвились десятки абордажных крючьев.

— Как только притянут нас, атакуем клином! Андрей… — Ростилав помялся, но лучше моей кандидатуры (все же и броня, и харалужный клинок, и чекан из «небесного металла») действительно не сыскать. — Идешь на острие.

— Ясно! Радей и Георгий, держитесь рядом с князем!

Мои бездоспешные богатыри лишь согласно склонили головы, и в этот миг византийцы потянули за канаты «кошек», притягивая к себе либурну.

— Лучники, приготовились! Воины — бей!!!

— А-а-а!!!

Я бросился вперед, но уже на границе между судами тяжелый встречный толчок щит в щит отбросил меня назад — и я едва успел закрыться от свалившегося сверху, чуть изогнутого клинка-парамериона. Мощный удар разрубил топорище и пробил стальную окантовку защиты в пяти сантиметрах от головы. Но прежде, чем противник освободил оружие, я присел на колени и с силой вонзил заостренный обрубок древка в бедро ниже кольчужной юбкой. Византиец взревел от боли, и ударом щит в щит я опрокинул его назад, одновременно выхватив меч.

Движение, освободившее клинок из ножен, продолжилось атакой, встречной вражескому клинку. Харалуг свободно перерубил парамерион византийца, лишив его оружия, а обратное его движение пробило стальной шлем у виска врага. Свалив его, я все же сумел перейти борт корабля, принимая очередной удар на щит и яростно коля в ответ…

Едва ли мы устояли бы в этой рубке. Византийский воинов, набранных из какой-то регулярной тагмы (судя по доспехам и вооружению, а также выучке и яростному напору), оказалось чуть ли не вдвое больше. Не помогли нам и лучники, перебитые токсотами противника в первые же мгновения перестрелки. И лишь немного потеснив ромеев на борту панфила, мы завязли в их массе, начавшей к тому же всерьез давить навстречу. Вскоре на борту панфила нас осталось всего четверо против десятка бойцов врага — остальные потеснили русско-варяжскую дружину, и рубка теперь пошла на борту либурны.

— Бей!

Очередной раз я рублю навстречу парамериону противника, чуть подавшись вперед. Но атаку моего чудо-меча сбивает удар его соседа, нанесенный по плоскости харалуга. В следующий миг стоящий напротив враг протаранил меня щитом, отбросив на доски фальшборта, и при падении я выпустил из пальцев рукоять клинка.

— Бей…

Шепот срывается с моих губ, и я смежаю веки, мысленно представив перед собой Дали и Славку. Прощайте, мои любимые…

По лицу хлестнули капли чего-то горячего — и, открыв глаза, я увидел замершего передо мной врага с торчащим из груди наконечником дротика. На кожу мне попала кровь, брызнувшая из его пронзенной плоти, а в следующий миг противник завалился вперед, прижав меня к фальшборту немалым весом закованного в броню тела.

Над палубой панфила раздался яростный, гортанный касожский вой…

Битва завершилась через несколько часов, когда догорела разлитая химическая смесь и солнце начало клониться к закату. От гибели в рукопашном бою нас спас Асхар: до того расчетливый касог выжидал в тылу, не стремясь вести свою ладью в атаку на дромоны — фактически на верную смерть. Как, впрочем, и должно поступать полководцам, стремящимся руководить битвой… И в любом случае, несмотря на некоторое малодушие подобного поступка, именно то, что вожак касогов сохранил ладью и экипаж, в конечном счете спасло жизни нам с князем.

Все панфилы погибли при абордаже или в огне разлитой ими же химической смеси. С ними сгорели и экипажи прорвавшихся к врагу касожских ладей — всего пять кораблей храбрых горцев (не считая флагмана Асхара) сумело каким-то чудом выйти из битвы.

Дромоны в итоге сгорели все до единого, зажженные снарядами с либурн. Лишь один корабль вырвался из огненной ловушки, но, обугленный, с половинчатым экипажем, он не сумел набрать хода и был протаранен сразу тремя моими судами. Но и наша ударная эскадра сократилась вдвое, потеряв шесть построенных Калинником кораблей и оба панфила. Впрочем, взамен нам достался один целый, взятый на абордаж с помощью Асхара.

Да, мы победили флот Византии, потопили все ее корабли. Но какой ценой?! Пять тысяч касогов ушли со мной в поход, а к семьям вернутся лишь две с половиной сотни израненных воинов. Чудовищная, Пиррова победа! Нет, не так представлял я себе этот бой…

Июль 1067 г. от Рождества Христова

Тмутаракань, столица княжества. Дворец Ростислава Владимировича

В княжеской гриднице повисла тягостная тишина. Вошедший в чертог византийский посол — высокий, красивый мужчина средних лет, с мужественным, волевым лицом и волосами цвета воронова крыла — склонил голову перед князем и не спешил начинать разговор. Присутствующие здесь же приближенные Ростислава, среди которых уже традиционно затесался и я, также не торопились прервать молчание, с интересом и легкой неприязнью рассматривая ромея. Наконец, отмерив нужное количество времени, которое он же для себя и определил, посол поднял голову и вежливо, но твердо заговорил на чистом древнерусском:

— Позволь же, светлый князь, передать тебе дружеский привет от славного кесаря Византии, Иоанна Дуки!

Я украдкой посмотрел на Ростислава, но побратим никоим образом не выразил удивления или раздражения, хотя слова о дружеском привете прозвучали, безусловно, лживо. Между тем византиец продолжил:

— Позволь также спросить от его лица — зачем ты, княже, занял Херсонскую фему и посылаешь людей своих грабить подданных кесаря?

С минуту Ростислав молчал, и я подумал, что ромей все же сумеет затянуть его в паутину словесного кружева. Однако побратим решил ответить так, как я ему и советовал — ультиматумом, заявленным с позиции силы:

— Народ Корсуни и Сурожа сам пошел под мою руку — как только люди узнали о попытке катепана отравить меня и моего воеводу Андрея Урманина.

Византиец тут же попытался возразить, но князь прервал его резким движением руки:

— И раз жители греческих городов приняли мое подданство, то и я принимаю их волю. Другой же ромейский посол пытался склонить царя ясского Дургулеля к нападению на Тмутаракань. Мы ударили по побережью, отплатив кесарю за коварство! И теперь, — Ростислав возвысил голос, — когда остатки византийского флота упокоились на дне морском, я могу посылать людей своих в набеги хоть каждый месяц! Мы будем наносить удары в любой точке побережья, забирая добро ромеев! Или же предложим им принять мою руку, как предлагал это жителям Трапезунда воевода Андрей. Посмотрим, кому подчинятся подданные кесаря, неспособного их защитить!

Побелевший при речи князя посол — цвет его кожи можно было бы сравнить с первым, девственным снегом — вновь поклонился:

— Княже, позволь просить тебя…