Сын Дьявола (СИ) - Попова Любовь. Страница 42

— Ты же понимаешь, что обмануть меня, девочка, не удастся. Если попытаешься избежать платы, я найду его. И он подохнет в тюрьме, став телкой какого — нибудь зека.

Проглатываю слезы отвращения.

— Найду тебя и сделаю своей женой. Как тебе будет оказаться женой того, кто назывался твоим отцом.

— Я не обману, — тут же говорю я. Снимаю лифчик, стягиваю джинсы и трусики, чувствуя себя грязной тварью. И даже благородные мотивы не спасают. Не здесь. — Позвони и делай что хочешь.

Не отрывая взгляда от моего оголенного тела, он наклоняется и берет в руку телефон. Набирает номер и в двух словах решает чужую судьбу.

— Прапорщик Немов слушает, — отвечает знакомый голос по телефону.

— Эдик, котик, сожги дело Одинцова и выпусти мальца.

— Ээ… так просто? А как же суд? Вы говорили…

— Сожги, урод, дело и выпусти мальца, — грубее, зло повторяет свои слова Андронов и в трубку тут же льются испуганные извинения и лесть.

— Да, да, Господин Андронов. Сэр, Мэр. Мы все сделаем. Все будет в лучшем виде.

Андронов поднимает брови, откладывает телефон и кивает на что-то за моей спиной. Новая дверь. Новый шаг в бездну.

— Пойдем, моя девочка. Пора исполнить свою часть платы, тебе.

Глава 67

Иногда страсть обжигает, дарит приятное тепло, любовь, жажду жизни. Но есть страсть, выжигающая душу, оскверняющая тело, убивающая любовь. Не только к мужчинам. А в первую очередь к себе. К жизни.

Мне не хотелось жить. Вот бы раствориться, распасться на молекулы и стереть каждую с лица земли. Но сначала содрать кожу, к которой прикасался ОН. Вырвать соски, с которыми он играл разными приборами. Клитор, который он так долго обрабатывал языком и вибратором.

А главное стереть из памяти как кончала от этого. Со слезами на глазах, с ненавистью к себе. НО кончала. Потому что, когда у такого человека есть цель, он ее добивается.

Но это все оправдания.

Потому что я должна была лечь, вытерпеть оплату свободы любимого и все. Но я извивалась под приемным отцом, как шлюха, выстанывая сначала от отвращения к нему. А потом к себе.

Потому что тело всего лишь инструмент.

А он оказался первоклассным музыкантом. Мастером по удовлетворению и унижению женщин. Не думала, что, кончая можно выть от ненависти к себе.

— Никогда не встречал столь фригидной суки, — стоит он голый с поникшим отростком, который так и не поднялся во всю длину и не стал полностью твердым. Даже когда был во мне. О, Господи…

Рвотный рефлекс становится сильнее, и я еле сдерживаю его, содрогаясь всем телом.

Шлюха. Грязная. Оскверненная. А он глумится. Ему смешно. А мне тоже хочется посмеяться, потанцевать на его могиле.

Ирония судьбы, но в моей руке оказывается огромная спица. Как тот самый карандаш. Острый. Заточенный. Опасный.

И даже думать не хочется. Нужно действовать.

И пусть мне не простят смерти мэра. Даже если я его приемная дочь. Пусть. Мне не простят. Мне нечего терять.

Не надо Лана. Не надо делать столь опрометчивых шагов.

Подумай. Даже если ты пошатываясь поднялась на ноги в этом храме извращенца.

Даже если ты уже сделала пару шагов к нему и готова занести оружие, забрать жизнь точно так же как он забрал твою жажду жизни.

Подумай!

Но размышлять рационально не выходит. Все во мне горит и надпись неоновый вывески бьет прямо по глазам, не давая сосредоточится.

Убей! Он не достоин жить!

Последний рывок. Рев. Его спина так близко.

Как вдруг он оборачивается подставляет ладонь, и спица входит в нее, как в густую смесь. Легко и непринужденно. Пронзает насквозь.

Испуганно замираю, смотря, как по руке льется кровь.

— Хотела убить собственного отца? — гадливо усмехается он, как будто не чувствуя боли.

Что? Какого отца?

Он отнимает руку и другой достает спицу.

— Ты мне не отец, — цежу сквозь зубы, уже не боясь этого подонка. Пусть убивает. Мне плевать. Вот только… — Не отец!

— Твоя мать поведала бы тебе об обратном, — искрит он глазами, а у меня дыхание будто ногой выбивают.

Словно Максим снова меня толкнул на пол кабинета, а вокруг насильники.

Не может быть. Не. Может. Быть!

— Ты лжешь! Это неправда! Неправда! — мотаю я головой, обнимая себя. — Ты просто приемный. Ты просто опекун!

Дрожу. Задыхаюсь. Замерзаю от ужаса и отрицания происходящего. Укрыться бы одеялом. НО его нет. Ничего у меня не осталось.

Пожалуйста пусть это будет сон. Дай мне проснуться и навсегда забыть это хладнокровное, ненавистное лицо.

Он подходит близко, а я уже на коленях. Рыдаю белугой, конвульсивно дергаюсь, чувствую рвотный спазм все ближе. И дыхание надо мной.

— Ты думаешь ты сейчас ненавидишь себя? Думаешь, что есть что-то худшее чем трахнуться с собственным отцом?

— Не хочу ничего слышать! Ничего не хочу слышать! — кричу ему в лицо, а следом получают шипение-удар, сметший окончательные грани разумного.

— Нет ничего хуже любить собственного, единокровного брата, Светлана.

Нет! Нет! Нет!

— Зачем ты это делаешь?! Зачем ты мучаешь меня ложью?!

— Твоя жертва была напрасной, моя дорогая, я бы никогда не оставил собственного ребенка гнить в тюрьме. Теперь мне радостно, ведь мы можем зажить счастливой семьей.

Боже, это какой-то ад. Я просто отказываюсь в это верить!

— Отец, сын. И их шлюха!

— Больной ублюдок! Психопат! — кидаюсь на него, ногтями хочу впиться в дубленную кожу лица, содрать скальп, только не слышать его. Не слышать его. Заставить проглотить свои слова. Взять их обратно! Сожрать собственный язык! Тварь!

Но резкий удар руки и я снова на полу.

Но я не сдаюсь. Не дождется!

С ревом бросаюсь обратно. Как змея уже готовая испустить последний свой яд и умереть. Как пчела, укус для которой сродни гибели.

Ненавижу! Ненавижу!

— Прекрати, дрянь! Скоро сюда придет твой брат! Ты же не хочешь предстать перед ним в таком виде. Оденься! — выплевывает он фразу мне возле ноги и нагло улыбается. — Нам ведь предстоит сказать о воссоединении семьи.

Андронов берет свою одежду и выходит из подвала, даже не обращая внимания, как заляпана его рука.

Максим придет сюда?

Он идет сюда?!

Он сын Андронова?! Он мой брат?! Осознание происходящего наваливается каменной плитой, придавливает, размазывает меня по полу.

И я сворачиваюсь калачиком, и глотаю обильные слезы. Так вот откуда такое попустительство банде Громова.

Если только он все-таки не солгал. Понимаю, прекрасно понимаю, что он мог.

Но как узнать правду?

Я должна узнать правду.

Резко вскакиваю, быстро собираю одежду. Ноги ватные, тело ноет от постыдного удовлетворения. Но если Максимом хотелось летать, парить в небе, то тут скорее хочется услышать, как заколачивают крышку на моем гробу.

Бегу в душ, кипятком ошпариваю кожу и держу рот закрытым, потому что еще немного и я просто закричу от взрыва мозга.

Я должна узнать правду.

Но сначала… Роюсь в белье и нахожу флешку. Не знаю, зачем она мне. Особенно теперь.

И в кабинете пока никого нет, я перерываю все. Вижу за картиной с пейзажем нашей площади, сейф, но код подобрать не могу.

А потом замечаю всплывающее окно электронного письма на компьютере.

Быстрый взгляд на дверь, и я открываю почту.

От некой Людмилы из детского дома.

Меня трясет, строчки расплываются перед глазами.

Это документы.

Свидетельство о рождении Максима Игоревича… Андронова. Ноги подкашиваются, но я силой вцепляюсь с столешницу и читаю.

— Новые документы готовы. Никто никогда не узнает, что ваш сын был в приюте.

Прикрываю глаза и слышу треск дерева. Это столешница хрустнула, так сильно я ее сжимала.

— Убедилась?

Голос из двери и отец при полном параде. Черный костюм, черные волосы. Дьявол.

Плюнуть бы в него, да не долетит.

— Ты должен гореть в аду. Ты все знал! Ты с самого начала все знал! И ты игрался нами, как куклами! За что?! Мы просто люди!