Рот, полный языков - Ди Филиппо Пол. Страница 87
Космо Каупертуэйт.
Каупертуэйт был худым молодым человеком с румяным лицом и светло-рыжими волосами. Одет он был щеголевато, что указывало на приличный доход: пластрон из узорчатого кашемира, вышитый жилет, элегантные панталоны.
Вытащив из жилетного кармашка большие серебряные часы луковицей, Каупертуэйт поставил стрелки по моменту проезда тутингского омнибуса — одиннадцать сорок пять. Возвратив часы в их кармашек, он одернул натуропатический жилет, который носил непосредственно на теле. Эта громоздкая панацея со множеством вшитых вместилищ для целебных трав имела обыкновение подскакивать от его талии к подмышкам.
Теперь довольно-таки лунообразное лицо Каупертуэйта приняло выражение абсолютной сосредоточенности: он полировал свои мысли, прежде чем доверить их бумаге. Правой рукой сжимая перо на конце третьей трубки, левой рукой стискивая ручку, держа правую ступню наготове над насосом, Каупертуэйт пытался совладать со сложными эмоциями, порожденными последним визитом к его Виктории.
Наконец он, казалось, привел в надлежащий порядок свои мысли. Наклонившись, он погрузился в писательство. Ручка вертелась, насос качал, платформа по-крабьи ползла поперек стола, описывая конхоиду Слюза, трубки раскачивались туда-сюда, бумага двигалась под пером и чернила растекались словами. Только с помощью этого фантастического механизма, который он был вынужден изобрести сам, Каупертуэйту удавалось успевать с требуемой быстротой за своим лихорадочно-пылким мозгом натуралиста.
25 мая 1838
В. в своем новом жилище как будто счастлива, насколько я способен заключить по ее маловыразительной — хотя и магически привлекательной — физиогномии и горловым звукам. Мадам де Малле заверила меня, что ее не слишком утруждают как в смысле количества посетителей, так и в смысле их знаков внимания. (Там имеются другие мордашки, более напрактикованные и закаленные, чем моя бедняжка В., к которым старуха де Маме бдительно отправляет более, скажем, требовательных клиентов.) Правду сказать, бедное создание словно бы расцветает под воздействием физического внимания. Когда я инспектировал ее сегодня, она, бесспорно, выглядела здоровой и веселой, и ее прекрасный гладкий эпидермис так и манит к нему притронуться. (Мадам де Малле, видимо, скрупулезно выполняет веемой инструкции касательно необходимости поддерживать кожу В. постоянно увлажненной. На видном месте стоит большой пульверизатор французского изготовления, и В. поняла, как им надо пользоваться.)
Щупая ей пульс, я вновь поразился хрупкости ее костей. Когда я нагнулся над ней, она приложила одну руку с тонкими, чуть перепончатыми пальцами к моему лбу, и я почти лишился чувств.
Нет, я вновь признал про себя, что самое лучшее — не держать ее у себя дома. Лучше для нее и, главное, лучше для меня, для уравновешенности моих нервов, не говоря уж о моей телесной организации.
Что до ее питания, то уже установлена надежная связь с компанией местных уличных оборвышей, которые за двухпенсовик ежедневно каждому охотно ловят требуемых насекомых. Я также обучил их тому, как зачерпывать студень лягушачьей икры в многочисленных миазматических стоячих водоемах, разбросанных по беднейшим кварталам города. Плата мальчикам вычитается из заработков В., хотя я дал понять, что в случае, если ее клиентура когда-либо сократится, покрытие всех расходов, связанных с ее содержанием, я, разумеется, возьму на себя.
Прискорбно, что моему эксперименту суждено завершиться подобным образом. Бесспорно, я не мог знать, что плотские потребности скрытожаберников, в просторечии именуемых гуляками, окажутся столь не поддающимися сдержанности, а ее разум — столь не поддающимся развитию. Я испытываю ощущение трансцендентной вины из-за того, что принес в этот мир такую монструозную игру природы. Моя единственная надежда, что жизнь ее продолжится недолго. Хотя относительно, средней продолжительности жизни ее более мелких родичей я пребываю в сомнении, ибо авторитеты сильно расходятся в этом вопросе.
Боже Всемогущий! Сначала кончина моих родителей, а теперь вот это, причем обе страшные случайности прямо восходят к моим злополучным посягательствам на Законы Природы. Неужто мое честное желание улучшить жребий рода человеческого — на самом деле всего лишь своего рода пример роковой гордыни?…
Каупертуэйт опустил голову на платформу и тихо зарыдал. Он не часто предавался подобной жалости к себе, но поздний час и события дня вкупе возобладали над его обычным суровым научным стоицизмом.
Это временное погружение в уныние прервал властный стук в дверь кабинета. Поза Каупертуэйта мгновенно изменилась. Он сел прямо и отозвался на стук с видимым раздражением.
— Да, да, Коготь, войдите же.
Дверь отворилась, впуская слугу Каупертуэйта.
Коготь Макгрош — экспатриант-американец, бахвалившийся историей жизни, которая могла бы лечь в основу целой мифологии, — был незаменимым фактотумом каупертуэйтского домашнего очага. Конюх, кучер, дворецкий, дворник, повар, телохранитель — Макгрош выполнял все эти функции и более с восхитительным умением и пользой, хотя и в фамильярной манере.
Но сейчас Каупертуэйт увидел на физиономии Макгроша, застывшего в дверях, выражение непривычной почтительности. Прежде чем заговорить, он потер щетинистый подбородок.
— К вам посетитель, старый цилиндр.
— В такой непотребный час? Визитная карточка у него нашлась?
Макгрош приблизился и вручил ему картонный прямоугольничек.
Каупертуэйт не мог поверить своим глазам. Карточка докладывала об Уильяме Лэме, втором виконте Мельбурнском.
Премьер-министр. И если верить скандальным сплетням, в настоящее время полыхающим по Лондону, любовник хорошенькой девятнадцатилетней королевы Англии, занимающей трон с прошлого года. И в настоящее время, пожалуй, самый могущественный человек в Англии.
— Он сказал, что ему нужно?
— Не-а.
— Ну, Линнея [48] ради, не торчите тут! Просите его войти! Макгрош направился к двери, но сразу же остановился.
— Ужин-то я съел давно, как вы не любите, чтоб вас беспокоили. Но вам кое-что оставил. Пирог из угря. Не такой смачный, какой бы я сварганил, будь у меня под рукой свеженькая гремучка, но есть можно.
С этим он удалился. Каупертуэйт снисходительно покачал головой. Не тронут цивилизацией, но зато по-собачьи предан.
Минуту спустя виконт Мельбурн, премьер-министр империи, почти опоясывавшей земной шар от Ванкувера до Хайдерабада, уже пожимал руку ошарашенному Каупертуэйту.
В свои пятьдесят девять лет Мельбурн все еще сохранял сногсшибательную красоту. Среди тех многочисленных женщин, чьим обществом он наслаждался, особое восхищение вызывали его глаза и посадка головы. Он был обладателем редкостных светских талантов, его остроумие было оригинальным и едким.
При всех этих достоинствах и блистательной карьере Мельбурн не был счастлив. Собственно говоря, Каупертуэйту тут же бросилась в глаза прославленная Меланхолия Мельбурна. Источник ее был ему достаточно известен, как и всему Лондону.
Вопреки желаниям своей семьи Мельбурн женился на прелестной, эксцентричной и своевольной леди Каролине Понсонби, единственной дочери леди Бессборо. Превратив себя в скандальную притчу во языцех безответной страстью к распутному повесе и поэту Джорджу Гордону лорду Байрону (с которым, по иронии судьбы, ее познакомила собственная свекровь Элизабет Лэм), она в конце концов вынудила Мельбурна разъехаться с ней вопреки его легендарным терпению, терпимости и готовности прощать. Затем леди Каролина становилась все более необузданной, пока не сошла с ума и не умерла десять лет назад, в 1828 году. Их сын Огестес, единственный их ребенок, оказался слабоумным и умер год спустя.
Как будто этого недавнего скандала было мало, Мельбурну все еще приходилось противостоять толкам, ходившим уже более полувека, будто на самом деле его отцом был кто-то другой, а не первый виконт Мельбурн, и, значит, титул этот ему по справедливости не принадлежит.