Дорога на Стрельну - Аль Даниил. Страница 47

Я шёл по траншее злой как черт. «Негодяи, — думал я о виновниках злоупотреблений, вызвавших такую тревогу. — Мародёрствуют, жрут там за погибших… Или, чего доброго, выменивают излишки продовольствия на водку… И вот из-за этих жуликов я должен брести здесь ночью, в мороз, согнувшись в три погибели… куда-то на самые куличики фронта!»

На этот раз — я знал это твёрдо — смягчать ничего не буду. Во-первых, сам характер злоупотребления уж больно гадкий. Кто же не знает, что ленинградцы — рабочие, стоящие по двенадцать — четырнадцать часов у станков, наши матери, жены, дети — все ещё ощущают нужду в продовольствии. Да и бойцам, месяцами безвыходно живущим в промёрзших окопах, все ещё не хватает необходимых калорий. И в этих условиях пропивать или втридорога продавать хлеб и другое продовольствие, получая его на убитых товарищей, — преступление, не заслуживающее никакого оправдания!

Мысленно я уже составлял текст рапорта, который, помимо доклада по телефону, будет направлен командующему фронтом: «Факт злоупотреблений вскрыт. Меры приняты. Виновные отданы под суд военного трибунала. На их непосредственных начальников наложены взыскания. Боеспособность роты восстановлена полностью. Политотдел армии, опираясь на подчинённые ему политорганы подразделений, а также на армейскую и дивизионную печать, использует данный факт в своей воспитательной работе среди бойцов и командиров…»

На командном пункте полка, а затем и на командном пункте батальона я не сообщал об истинной цели моего прихода. Сказал, что должен уточнить на штабной карте расположение передовых частей. Подобную ложь приходилось в отдельных случаях пускать в ход, чтобы не вызвать в связи с приходом порученца из штаба армии переполох, а главное — чтобы избавиться от сопровождения вышестоящими начальниками в подчинённые им роты и батальоны.

В штабе батальона мне указали направление и ориентиры, по которым следовало идти в роту капитана Федотова. Тут же меня предупредили, что противник простреливает пространство между батальоном и ротой из тяжёлых пулемётов. Шальная очередь может прилететь в любой момент, и поэтому двигаться до расположения роты необходимо только ползком.

Я отправился в путь вместе со связным — молчаливым пожилым солдатом. Больше часа я полз вслед за ним по кочкам замёрзшего болота, цепляясь то полевой сумкой, то кобурой пистолета за мелкую, жёсткую, точно проволока, болотную поросль. Затем, как мне и сказали, болото сменилось узкой полосой твёрдой земли. Потянуло лёгким дымком. Показались плотно прижатые друг к другу покрытые снегом бугорки. Я отпустил связного и двинулся дальше один.

«Стой! Кто идёт?» — окликнул меня невидимый часовой. Я произнёс пароль, названный мне в батальоне, и приказал часовому передать через караульного начальника командиру роты, что представитель штаба армии ждёт его на передовой позиции. Миновав «городок» снежных холмиков, я пополз дальше, снова по болоту, до боевого рубежа роты. Мои часы показывали шесть утра, но до рассвета было ещё далеко. Я спустился в окоп. В ожидании командира роты можно было спокойно оглядеться и предварительно оценить организацию обороны на участке.

Здесь, в районе Красного Бора, не было сплошной линии обороны, столь привычной для нас на Ленинградском фронте. Вклинившиеся на разные расстояния в расположение противника подразделения поддерживали между собой огневое взаимодействие. Рота капитана Федотова вклинилась в расположение немцев метров на триста впереди своих соседей. Её передовая позиция проходила посреди замёрзшего болота, в то время как соседние роты окопались на полосе твёрдой земли.

Окоп, представлявший собой передовую линию обороны, был неглубок — в половину человеческого роста. Зарываться глубже в землю здесь, очевидно, было невозможно: под слоем промёрзшего торфа была вода. Правда, бруствер, насыпанный над окопом, был достаточно высок, чтобы укрыть от пуль человека, стоящего во весь рост. Это было бы вполне удовлетворительно, если бы бруствер был выложен мешками с песком или на худой конец был бы просто земляным валом, прослоённым досками. Но ни земли, ни досок здесь не могло быть и в помине. Бруствер был сложен из подмороженной торфяной каши и поверх её облит водой. Такой ледяной сугроб не мог служить сколько-нибудь надёжной защитой от пулемётных очередей противника. Бойцы боевого охранения, которых я видел в окопе справа и слева от себя, могли укрываться в таком окопе. Они попеременно и каждый раз ненадолго приподымают головы на уровень амбразур, чтобы вести наблюдение. Но в случае атаки противника, когда в окопе находится вся рота, когда надо вести бой, а не пригибать головы ниже бруствера, — тогда как? Очереди из немецких МГ могут запросто расквашивать ледовую корку и поражать людей. Немцы, надо полагать, уже не раз обстреливали, а может быть, и атаковали этот «снежный городок». Можно себе представить, во что при таких условиях обходилось удержание этого рубежа!

Траншея, в которой я находился, изламывалась под острыми углами. Я видел только небольшой её отрезок и соответственно всего двух бойцов, стоявших на постах слева и справа. И один, и второй то и дело искоса на меня поглядывали.

Я хорошо знал эти косые взгляды, которыми бойцы, находящиеся на «передке», удостаивали нашего брата штабного офицера, прибывшего из тыла, чтобы «учить их жить». Армейский тыл представлялся людям переднего края тихими и безопасными райскими кущами. Разумеется, на деле это было далеко не так, особенно у нас на Ленфронте, где тылы армий размещались вблизи от передовых частей, в прямой досягаемости артиллерии противника. Тем не менее была доля истины в таких представлениях. И не скрою, я всегда испытывал чувство неловкости перед ними, бойцами передовой линии, за свою и в самом деле куда более благоустроенную и куда менее опасную жизнь на войне.

«Как все-таки живут здесь люди?» — подумал я. В задней стенке окопа в промёрзшей торфяной почве болота вырублены так называемые лисьи норы, укрытые тонкими, как палки, стволами осин, поверх которых положены еловые ветки. За этими ветками ходила, верно, в тыл специальная команда. Здесь поблизости никаких елей не видать. Как отдохнуть здесь? Как лечь? Как вытянуться? Как согреться? Да и можно ли тут вообще развести огонь, без того чтобы противник не ударил по дымку миной, которая вмиг разнесёт все эти ёлки-палки?! Невольно подумалось: «А мне-то куда укрыться, если немцы сейчас произведут артналёт?» Я быстро отогнал эту мысль, сел на ящик из-под патронов и стал вновь размышлять о существе порученного мне дела.

Итак, первое впечатление по одному из вопросов, который мне надлежало изучить, было далеко не радужным. Оборона на участке роты выглядела слабой и ненадёжной. Потери в людях здесь наверняка были большими…

Из-за поворота траншеи вышел командир в белом когда-то полушубке, с автоматом на груди. Он приблизился ко мне и остановился, подняв руку к цигейковой шапке. Из-под нахмуренных бровей на меня смотрели серые неприветливые глаза. В этом хмуром взгляде читалось откровенное раздражение моим неожиданным появлением.

— Командир роты капитан Федотов. Прибыл по вашему приказанию, товарищ подполковник.

— Здравствуйте, капитан, — сказал я, стараясь придать своему голосу как можно менее официальное звучание. — Вот мои документы. — Я протянул удостоверение и командировку.

Командир роты внимательно рассмотрел мои бумаги, вернул их мне и после этого так же хмуро продолжил рапорт:

— Вверенная мне рота занимает оборону на отбитом у противника участке фронта протяжённостью в один километр. Списочный состав роты после докомплектования перед началом боев сто пятьдесят семь человек. Выбыло в медсанбат по ранению сорок шесть человек. Из них офицеров — два, младших командиров — пять. В строю находится сто одиннадцать человек.

«Интересно», — отметил я про себя. Однако решил пока ничего не уточнять.