И оживут слова (СИ) - Способина Наталья "Ledi Fiona". Страница 45

И путь твой однажды окончится главною встречею.

Бывает любовь, как огромное Солнце:

Невыносимая, жгуче-манящая, дикая.

Ты горишь, как свеча, пока глупое сердце бьется,

Оседая на землю холодными желтыми бликами.

Свирь, еще с утра погруженная в траурную тишину, сейчас была похожа на растревоженный улей. По улицам носились дети, а девушки, которых я успела заметить по пути, были непривычно нарядны. То там, то здесь горели фонари, хотя темнота еще не наступила.

— Здесь так празднично, — негромко проговорила я, косясь на задумавшуюся Добронегу.

Она встрепенулась, осмотрелась по сторонам, словно только что заметила происходящее.

— Ну разве это празднично? — в ее голосе сквозила грусть. — Кабы не вчерашнее, княжеский двор бы позавидовал нашим празднествам. А уж как во времена Всеславушки было…

Она вздохнула и поплотнее закуталась в нарядную шаль. Я окинула взглядом мать Радимира и задумалась, была ли она такой же до замужества или ее стать, спокойствие и уверенность появились уже позже, когда она стала женой воеводы. Мои мысли обратились к Злате, и я вдруг поняла, что Златка копирует повадки свекрови. Старается быть такой же степенной и спокойной. Наверное, так и нужно было, учитывая вспыльчивость Радимира. Если бы еще и мать с женой вели себя подобно Альгидрасу, Радим бы уже половину Свири по бревнышкам раскатал. Я тряхнула головой, отгоняя мысли об Альгидрасе. Не сейчас! Вообще не хочу о нем думать! Плевать мне на него.

— Что с тобой сегодня, Всемилушка? — ворвался в мои мысли негромкий голос Добронеги.

Я на миг задумалась и неожиданно для самой себя сказала правду:

— Устала я.

Подумала о том, что Добронега поймет мое «устала» как «бегала целый день по городу: ноги отваливаются, голова гудит, не выспалась и прочее», но она ответила:

— Это пройдет, доченька. Все в жизни проходит.

Я бросила быстрый взгляд на Добронегу и, посмотрев на идущих впереди стражников, едва слышно cпросила:

— Что сегодня будет? Олег ничего не объяснил.

— Так откуда ж ему знать? Только князь и ведает, что сегодня будет.

Я резко остановилась. Ничего себе заявление! Меня ведут, как овечку на заклание, и даже толком ничего не объясняют? А если меня прямо сейчаc запихнут в повозку и укатят в эту их столицу?

— Я не пойду, — негромко произнесла я.

Добронега замерла, как вкопанная, и бросила быстрый взгляд на стражников. Те тоже остановились, очевидно, заметив нашу заминку. Вообще, странные, надо сказать, сопровождающие. Идут на пару шагов впереди, между собой разговаривают. Они нас сто раз уже потерять по пути могли. Однако же, стоило нам остановиться, как они сделали то же самое. Глаза у них на затылке, что ли?

— Витенег, — обратилась Добронега к тому, что был пониже ростом, — идите без нас. Мы догоним.

— Добронега, воевода нас за вами отрядил. Одни не вернемся. Сама его знаешь.

— Тогда на углу нас обождите. Мы догоним, — спокойно проговорила Добронега, и Витенег, покосившись на товарища, пробормотал:

— Только ты уж нас не подведи.

Добронега в ответ лишь рукой махнула.

Когда воины отошли на достаточное расстояние, мать Радима обернулась ко мне. Я окинула быстрым взглядом улицу и поняла, что мы в нескольких шагах от поворота к дому воеводы. Здесь не было праздных зевак, не было детей и хихикающих девчонок. Только несколько мужчин таскали какие-то мешки из стоявшей у обочины телеги.

Я посмотрела на Добронегу, ожидая, что меня будут отчитывать, и инстинктивно вжала голову в плечи — даже шея заболела. Но мать Радима молча протянула руку к моему виску и заправила за край головного убора выбившуюся прядь, а потом перевела взгляд куда-то за мое плечо и негромко заговорила:

— Каждый свирец, от мала до велика, — человек князя, и власть дана князю безграничная. Он может войти в любой дом, как в свой собственный, и взять то, что ему по нраву. Любую скотину, любую вещь, любую женщину. И охрана его ближняя, сама знаешь, тоже без разбору может бесчинства творить, потому что право им такое испокон веков дадено. И то, что в Свири князь этим правом более не пользуется… — тут Добронега замолчала, и словно тень набежала на ее лицо, — то заслуга воеводы свирского. И за то добро на века будут свирцы благодарны. Потому-то каждый из воинов и готов себя за Радимира положить. Но они-то простые воины. А мы, кровь Радимова, какой пример будем людям подавать, коли только на свое «хочу — не хочу» смотреть станем?! Довольно уже — насмотрелись!

Я почувствовала, как кровь бросилась мне в лицо. Я не была Всемилой, я не принадлежала этому миру, но от слов Добронеги мне стало не по себе. Я вдруг вспомнила, с какой благодарностью смотрел на меня старый воин, спросивший, как я поняла, что на корабле не Будимир. Эти люди действительно готовы были умереть за воеводу. И часть из них умерла в тот день. Перед мысленным взором вновь встали погребальные костры и девочка-подросток, сгоревшая на одном из них. Я тряхнула головой, отгоняя видение. Я не могла до конца примириться с этим миром, но что если мне попробовать примириться с тем, что Радим прежде всего воевода? Ведь на самом деле у него нет выбора: власть — это в первую очередь обязательства. В Свири несколько сотен человек, и только от воеводы зависит их безопасность и благополучие. Здесь Добронега права. Семья Радимира не имеет права отступать. На кого еще ему опереться? Я подумала о том, что пережил Радим по вине Всемилы, и мне стало стыдно за ее легкомыслие, за недели безрезультатных поисков и пролитую по ее вине кровь. Странное дело, в эту минуту я впервые подумала о ней, как о постороннем человеке. Я словно наконец почувствовала, что она была реальной девушкой, а не плодом моей фантазии, и решения, которые она принимала, были ее решениями. И я не должна нести за них ответственность. Мне сразу стало спокойнее. Я кивнула Добронеге и опустила голову. Мать Радима положила руку мне на плечо:

— Я не только о тебе сейчас, дочка. Я ничем не лучше была, — добавила она, помолчав.

Я неверяще подняла взгляд. «Не лучше Всемилы?»

— Я после тебе расскажу, откуда на самом деле шрам у отца на лице был.

В ее голосе прозвучало столько боли и вины, что мне вдруг стало тоскливо и с удвоенной силой захотелось быть под стать Добронеге. Чтобы Радим не со страхом на меня глядел и не с грустью, а с гордостью. Что там говорил Альгидрас? «Что бы Радим ни делал, всегда верь ему! Он никогда не причинит тебе вред… скорее позволит себя убить…». Вот ведь дилемма, можно ли верить человеку, который, глядя в глаза, способен соврать и не дрогнуть? Впрочем, альтернативы у меня не было, поэтому я просто улыбнулась Добронеге и накрыла ее руку ладонью:

— Пойдем?

— Пойдем, Всемилка! — от ее ответной улыбки я почувствовала себя немного увереннее.

Я справлюсь. У меня ведь просто нет выбора. Я буду играть роль эдакой улучшенной версии Всемилы, иначе просто погибну здесь.

У поворота нас ждали стражники, и в их взглядах сквозило явное облегчение. Наверное, суровый воевода по головке бы не погладил, не приведи они нас на встречу с князем. Добронега сама распахнула ворота во двор Радимира. Собаки снова не было, и я вздохнула с облегчением.

На крыльце нас встретила Златка. Она крепко обняла Добронегу и что-то зашептала ей на ухо. Мне показалось, что Злата за что-то благодарит свекровь. Потом жена Радима крепко обняла меня и звонко поцеловала в щеку. Я напомнила себе, что мы — семья, и выдавила улыбку. Не уверена, что она получилась такой же искренней, как у Златы, но на большее я сейчас была не способна.

Мы прошли через большие сени и комнату, в которой в прошлый раз Радим сидел за столом, уставленным резными фигурками, и Злата распахнула боковую дверь. В просторной горнице был накрыт стол, однако праздничный ужин пока не начался. Было видно, что ждали нас. Я почему-то думала, что здесь будет многолюдно: князь, многочисленная свита… Но за столом сидели Радим и еще двое мужчин. Скользнув взглядом по князю с сыном, я посмотрела на Радима, потому что понятия не имела, как себя вести. Отметила только, что князь сидит посредине, по левую руку устроился его сын, а по правую — Радим. Добронега легонько подтолкнула меня в спину, и я сделала шаг вперед, не отрывая взгляда от Радимира. Тот чуть улыбнулся, встал и обошел стол. Я шагнула к нему, чувствуя себя актрисой второсортного театра. Вот сейчас мне говорить текст, а суфлера нет, и надеяться можно лишь на упавшие декорации или погасший свет. Словно в ответ на мои мысли Добронега громко произнесла: «Здравствуй, князь!», невольно выступив суфлером. Краем глаза я увидела, что она начинает кланяться. Я молча повторила ее движение, думая о том, как я сама должна обращаться к князю. И должна ли вообще? Оставалось надеяться, что мой первый в жизни поклон вышел удачным.