Ведьмин род - Дяченко Марина и Сергей. Страница 6

Очертания знака задымились. То, что было чернилами в маркере, сделалось другой сущностью, которой Мартин только что придал форму. Затрещал известняк – казалось, ракушка сопротивляется, пытаясь отторгнуть чужое, разрушить тонкую вязь…

– Не надо! Зачем?!

Эгле снова была рядом, он не успел ее остановить. Она упала на колени, судорожно вцепилась в ракушку, будто пытаясь удержать, собрать рассыпающиеся фрагменты, загладить ладонями трещины: напрасно, знак делал свое дело, отпечаток раковины тускнел, известняк разрушался.

– Эгле, – сказал Мартин, пораженный и напуганный ее горем.

Она отшатнулась, будто обжегшись, в отчаянии наблюдая, как разрушается отпечаток на камне. Посмотрела на Мартина – как ему показалось, отчужденно и зло – и пошла прочь, сгорбившись, не разбирая дороги. Мартин крепче сжал маркер и нанес знак еще раз, ближе к краю. Разлетелись мелкие осколки. Над землей повисло облако пыли, ракушка превратилась в прах.

Мартин спрятал маркер. Эгле уходила, не оборачиваясь, ее сиреневая куртка мелькала между огромными стволами.

Он догнал ее и пошел следом, в нескольких шагах за ее спиной. Не решился подойти ближе, не знал, что говорить, не имел понятия, чего ждать.

Она замедлила шаг. Остановилась. Замерла, не оборачиваясь, будто прислушиваясь к чему-то.

– Мне страшно, – сказала шепотом. – У меня… будто в голове помутилось. На несколько секунд. Я потеряла контроль… над собой. Прости.

– А сейчас? – спросил он осторожно.

– Сейчас… – Она переступила с ноги на ногу, глянула через плечо мокрыми воспаленными глазами. Импульсивно, торопливо шагнула к Мартину и прижалась лицом к его плечу: – Кто я?

– Моя жена. – Он бережно обнял ее за плечи. Ощущая ее запах. Чувствуя мягкие волосы, выбившиеся из-под вязаной шапки. Это была Эгле, она никуда не делась, ничего страшного не произошло. Мартин выдохнул с облегчением, сам поражаясь, какие дурацкие и паникерские мысли могли прийти ему в голову.

Она чуть расслабилась под его руками:

– Почему ты не веришь в «чистую» инициацию?

– Потому что после «чистой» инициации, как сказано в источниках, на свет появляется принципиально новое существо – целительница. – Он осторожно поправил коралловую шапку на ее сиреневых волосах. – А ты флаг-ведьма, это тебе скажет любой профессионал. Но с сохранной человеческой личностью и способная не только разрушать, но и восстанавливать связи, лечить, заживлять… Нет, ты не всемогущая. Но это по-прежнему ты.

– Кто – я?!

– Говорил же, что это место на тебя плохо действует, – сказал он сокрушенно.

Салон черного инквизиторского автомобиля не успел еще остыть, но Эгле все равно поежилась – ей было сложно привыкнуть к этой машине. Снаружи снова пошел снег.

– Есть не хочешь? – буднично спросил Мартин.

Она помотала головой, прижимая к лицу бумажный платок:

– Мне на секунду показалось… что ты разрушаешь красивейшую на свете вещь… или убиваешь… живое существо. Беззащитное.

– Эта штука одурманила тебя, – после паузы проговорил Мартин. – Там нет ни красоты, ни жизни. Это орудие, производящее ведьм.

– Таких, как я?

– Других! – сказал он очень серьезно. – Злобных. Разрушительных. Ты знаешь, сколько их тут прошло до тебя? Где они теперь, все эти «целительницы»? Я тебе скажу: они втыкают нож в дверной косяк и начинают доить рукоятку, течет молоко, потом кровь, потом у соседей умирает корова. Они подбрасывают меченое ведерко в песочницу, потом у соседей умирает ребенок. Они рисуют тень-знак на асфальте, и кто первый наступит, гибнет от голода за несколько часов, при этом ест все, что видит, желудок лопается, печень отказывает, а голод растет, и смерть наступает в результате…

– Не надо! – Эгле зажала уши.

– Не хочешь слушать? А посмотреть не хочешь?! – Он оборвал сам себя и заговорил тоном ниже: – Я понимаю, тебе трудно смириться, но нет «чистой» инициации. Ты осталась человеком не потому, что «правильно» прошла через обряд. Это сочетание многих событий и факторов, породивших мутацию, и вот ты стала тем, кем стала. Это единственное чудо, а не конвейер! Давай же радоваться ему, а не мучить друг друга, и… – Он снова осекся, покачал головой, расстроенный и недовольный своими же словами.

– А зачем тогда, – пробормотала Эгле, – мы врали друг другу, будто что-то новое пришло в мир, будто это дает надежду…

– Потому что вот. – Он показал ей свою ладонь с затянувшейся раной от сквозного удара кинжалом. – Если это не дает надежду, то что тогда? И еще вот это. – Он взял ее руки в свои, коснулся едва заметных шрамов-звездочек, похожих на экзотическое украшение. – Я жив, и ты жива, я тебя вижу, я говорю с тобой… Чего еще надо? Розовых летающих слонов?

Он вдруг надвинул ей шапку на нос, по-мальчишески и по-хулигански, это так не вязалось с нервом их беседы, что Эгле сперва отшатнулась, а потом расхохоталась. Стащила шапку, поймала его взгляд, и ей сделалось совсем тепло…

Через полчаса они въехали в селение Тышка.

Деревенский констебль, круглолицый и рыхлый, поднялся визитерам навстречу, заискивающе улыбнулся, впился в Мартина глазами:

– Привет… племянник.

– Обращайтесь ко мне «куратор», – сказал Мартин с характерной интонацией Клавдия Старжа, и ухмылка застыла у констебля на лице.

Эгле прищурилась. Констебль селения Тышка не был похож на Ивгу ни единой чертой лица, ни телосложением, ни цветом волос. Тем не менее он носил фамилию Лис и был ее старшим братом. Тем самым кто однажды выгнал сестру из дома, кто велел ей: «Поезжай…»

Мартин расположился в кресле для посетителей и открыл папку с документами. Эгле отвергла предложенный ей стул, села на край подоконника и закурила, никого не спрашивая.

– Ну что же… куратор, – принужденно начал констебль. – Беда у нас. С ведьмами. Тут ведь как… только отвернись. Девка одна на южном склоне ходила в лес, то травы там лечебные, то грибы… и как стала чахнуть. Увезли в больницу, аж в самый районный центр, ничего не могут понять – лечат-лечат, а она помирает… А когда померла, так ведьмин значок и проявился, вроде как татуировка, на шее, под ухом…

– И когда это было? – спросил Мартин.

– В позапрошлом году… А в прошлом молоко пропало у коров, маслобойка встала, людям зарплаты не выдали… Тоже ведьма…

– Ведьма удержала зарплаты? – Мартин был убийственно серьезен.

Эгле курила, разглядывая кабинет. На стенах участка имелись, как полагается, портреты разыскиваемых преступников – по таким ориентировкам, блеклым и неправдоподобным, можно было хватать всех подряд, и констебля в первую очередь. Здесь было тесно, как в собачьей конуре; не поднимаясь, Эгле подтянула к себе старую вонючую пепельницу – в девичестве та была ничего себе, можжевеловая, с инкрустацией, видимо, подарок к памятной дате.

– Ведьма извела молоко, – с неловкой улыбкой пояснил констебль. – Пришлось на стороне покупать, чтобы хоть что-то производить, маргарин хотя бы технический, и платили зарплату маргарином… У меня сын на маслобойке работает, так до сих пор где-то в погребе этот маргарин…

– Ближе к делу, – сказал Мартин. – Не прошлый год и не позапрошлый. Чуть больше недели назад. Что здесь было?

– Кошмар, – серьезно сказал констебль. – Вы себе не представляете. Лес загорелся, а ведь зима, снег… А тут горит, будто посреди лета. Дым, пепел на головы падает… Мы уж думали, велят нам эвакуироваться всем поселком. Дома, пристройки, скотина…

Глаза его затуманились – он был как артист, долго томившийся в одинокой гримерке и наконец-то получивший внимание публики. Живо описывая картины пожара, констебль испытывал радость творчества.

– И ночь напролет мы не спали, радио слушали, ждали, куда ветер повернет… А ветер-то и отвернул от нас! В последнюю секундочку, а то все бы сгорело: и поселок, и сыроварня, и маслобойка… Мы приободрились, и тут… – он сделал страшные глаза, – и тут ведьма… на трассе… напала на людей. Все летало по воздуху – машины… мотоциклы… деревья рвало с корнем! Вот такие глыбы летали! Чудом они выжили, убежали. Побитые все, в синяках, один руку сломал…