Один и без оружия - Корн Владимир Алексеевич. Страница 21

Тело все еще отдавало болью, и особенно досаждало плечо. К тому же после практически бессонной ночи неудержимо тянуло в сон. И самое главное: существовал крохотный шанс, что Грек вернется, и мимо им не пройти.

Проснулся я, когда день давно уже перевалил за полдень. Полежал некоторое время, слушая, как беснуется бурный речной поток. Наверное, лежал бы еще долго, но желудок вдруг требовательно заурчал: хозяин, пора кормить! Вообще-то без пищи человек может протянуть довольно долго, питаясь исключительно за счет внутренних резервов. Надо ясно дать ему понять: никакой пищи не будет, перестраивайся! Следует или питать его достаточно калорийно, или не кормить вообще. Двухнедельную голодовку человек выдерживает достаточно легко. Даже если не будет лежать неподвижно, пытаясь сохранить запас сил, а целенаправленно куда-то идти. Лишь бы не было обезвоживания. И еще гипогликемии. То есть катастрофического снижения уровня глюкозы в крови, что вполне может случиться во время жесточайшей вынужденной диеты. Всю эту информацию мне дали мои куда более опытные товарищи, а Слава Проф — объяснение на уровне физиологии.

И я согласен днями голодать в пути. С водой проблем быть не должно, она встречается практически на каждом шагу, и еще у меня есть чудом сохранившаяся фляга. Что же до гипогликемии…

Колючие кустики по соседству сплошь усеяны плодами сизо-синего цвета. Мелкие, с горошину, они имеют настолько сладко-приторный вкус, что можно не сомневаться: стоит запастись ими впрок, как и эта проблема будет решена. Остается определиться с направлением движения. Неверно выбранное, оно может стоить жизни. Но есть ли в этом мире другие? Сомнительно.

Я прождал их два дня и две ночи. Хотя правильнее будет: два дня и одну ночь. Поскольку вторую ночь в отличие от первой спал беспробудно. Первую практически всю бодрствовал, опасаясь, что они пройдут мимо меня и не увидят, отлично понимая: в темноте никто в здравом уме даже с места не сдвинется. Здесь тоже полно хищников, которые, как и земные, предпочитают охотиться в темное время суток. И они, в отличие от людей, по ночам видят превосходно. Миллионы лет назад жизнь заставила приматов, которые в дальнейшем эволюционировали в человека, подняться на деревья. Долгое время у них не было никаких врагов. Затем они появились. Враги страшные, охотящиеся по ночам и специализирующиеся исключительно на приматах. И были ими далекие предки тех самых созданий, которые ныне так уютно устраиваются у нас на коленях и так мило мурлычут в ответ на наши ласки, — кошечек.

— В принципе ничего не изменилось, — улыбался Слава. — Что тогда мы поставляли им еду, что сейчас. Зато, проживая на деревьях, приматы приобрели возможность различать красный цвет и его оттенки, чего подавляющее большинство других животных делать не умеют. Надо же было им каким-то образом различать в кронах деревьев фрукты, которые и составляли их основной рацион?

— А эти, которых мы встретили, спустились уже с деревьев или еще на них не поднимались? — поинтересовался Гудрон. Причем таким тоном, как будто ему жизненно важно знать ответ на этот вопрос.

— Не уверен, но, думаю, уже спустились.

— Почему так думаешь? — последовал новый вопрос от Бориса, а мы начали устраиваться поудобней: велика вероятность того, что Гудрон сумеет Профа разговорить, и тогда нам предстоит услышать нечто интересное.

— Ты же сам видел, как они собирают моллюсков, не отказываются от рыбы, и недалеко от них останки какого-то съеденного ими животного. А значит, уже всеядны. Или на подходе к тому.

— И что это дает?

— Неплохие шансы на то, что когда-нибудь они станут разумными.

— И что, это так важно?

— Безусловно, и даже более того. Понимаешь ли, друг мой Борис Гудрон. При полной травоядности такое произойти не может — слишком мало белка. Тушу как у слона или гиппопотама — легко, но с мозгами куда сложнее.

— А поподробнее?

— Гудрон, тебе что, побольше о своих будущих подданных захотелось узнать? — попытался подначить его Гриша.

Но тот лишь отмахнулся.

— Проф, не сочти за труд, поясни: какая связь между мясом и мозгами?

— Самая прямая. Чтобы тебе было известно, в среднем по планете человеческий мозг весит чуть больше килограмма трехсот граммов. Это примерно пятидесятая часть от общей массы тела. Но от всей производимой организмом энергии мозг потребляет порядка десяти процентов в состоянии покоя и до четверти при напряженной мыслительной деятельности. Вдумайтесь в эти цифры: весит одну пятидесятую, а забирает четверть. Кстати, знаете, у какого животного масса мозга наиболее высока по соотношению к массе тела? — спросил Слава и сам же ответил: — У крохотной птички колибри. И они при недостатке корма впадают в самый настоящий анабиоз. Вернее, мозг заставляет их впадать, иначе ему не выжить. Существует такая закономерность: чтобы увеличивалась масса головного мозга, необходимо, чтобы уменьшались челюсти. Объем и масса головы конечны, и, убирая что-то одно, появляется возможность добавить другое. Но эти приматы всеядны, а там уж как повезет.

— В чем именно?

— В том, с чем повезло нам. Вернее, нашим предкам в отличие от других приматов. А вот с чем именно им повезло — до конца еще непонятно. Самая ближайшая к человеку обезьяна — шимпанзе. Так вот, генетически у нас с ней разница всего едва процента, но различие между нами видишь?

«Эх, парни, парни! И как же так получилось?! Всего-то два дня прошло, а соскучился по вас так, как будто с семьей расстался!»

Ожидая их, я здраво рассудил, что пока нет смысла объяснять организму: «В ближайшее время тебе придется питаться исключительно внутренними резервами!» Особенно на берегу реки, которая кишела рыбой. Толи она шла на нерест, то ли ее всегда так много, но добывать пропитание не составляло никакого труда. Но самое приятное заключалось в том, что моя рана на правом плече даже не думала загноиться. Либо местные бактерии не знали, как себя вести с инопланетной плотью, либо антибиотики действительно помогли.

Утром третьего дня, когда в дальнейшем ожидании не осталось смысла, я все же решился.

Сборы были недолгими, а шаг мой легок. Ноги вели меня к сверкающим на солнце белоснежным вершинам горной гряды.

— Дойду до них, посмотрю, что и как, а там уже будет видно, — едва ли не посвистывая на ходу, рассуждал я. — Лезть в горы с той амуницией, которая у меня имеется, — верх легкомыслия. Но, возможно, стоит мне только до них добраться, как моему взору откроется чудная долина, разрезающая горный хребет пополам. Наверное, мне стоило потеряться раньше, чтобы приобрести то, что благодаря своей пропаже приобрел. Ну и пусть, например, вон из-за того камня выскочит сейчас хищник. Если смогу — убью его. Если не получится — он убьет меня. Стоит ли из-за этого нервничать?

Никогда не считал себя трусом, но теперь ловил себя на мысли, что слишком легко отношусь к возможности собственной смерти. Мне даже пришла мысль, что какая-нибудь местная зараза не была убита земными лекарствами, а вполне освоилась в организме. И теперь хозяйничает в нем, как только пожелает. Например, в том мозговом центре, отвечающем за чувство страха, — в миндалинах, которые находятся в височных долях. Оттого мне совсем и не страшно. Главное, чтобы они ничего не изменили в моей сексуальной ориентации. Поскольку миндалины, помимо других важных вещей, ответственны еще и за нее. А страх — пусть! Без него даже удобнее.

Внезапно выпорхнувшая из-под самых ног птица убедила меня, что все далеко не так. Никуда оно не делось, чувство самосохранения. Иначе не оказался бы одним прыжком за ближайшим деревом, а рука не сжимала бы револьвер. Но сердце при этом не билось так, будто пытается вырваться из груди и улететь подобно напугавшей меня птахе подальше от опасности. И руки часто не подрагивают от внезапно прихлынувшего норадреналина. Обычная реакция организма на внезапную опасность, без которой я оказался бы потерявшим всякое чувство страха идиотом. Что одновременно и обрадовало, и несколько опечалило. Идиот не идиот, но вдруг вместо пропавшего дара эмоционала у меня вдруг проснулся дар бесстрашия? Как выясняется, нет.