Сначала жизнь. История некроманта (СИ) - Кондаурова Елена. Страница 13

(из записок Аматиниона-э-Равимиэля)

Со дня смерти тетки Фелисии прошло около полутора месяцев. Наступила осень, а вместе с ней пришел и день Хельфа-Преисподника, когда Тосю и Мире исполнилось по двенадцать лет.

В этот день Тось с утра сидел у окна и тосковал. Настроение было непраздничное, да и с чего бы ему быть праздничным? Миры не было, матери, которая в этот день обычно пекла пироги и медовые коврижки, тоже. Что, самому себе устраивать праздник? Отцу это, похоже, безразлично, он с самого утра ушел во двор, что-то делать по хозяйству. Хельфова ночь как всегда выдалась бурной и навела шороху по всей деревне. Повалила плетни, разметала сено на сараях, кое-где сорвала двери с петель. Но это ерунда, каждый год было так, сколько Тось себя помнил.

Он сидел и слушал, как отец стучит топором, звук выходил неуверенный и слабый, тот еще не привык работать левой рукой. В первое время Тось с ним намучился, у отца вообще ничего не получалось, он раздражался, кричал, приходилось все время помогать. Тось думал, что это навсегда, но ошибся, сейчас отец уже кое-как научился справляться. Вон, даже не позвал подсобить, дал отдохнуть, наверное, в честь дня рождения. Тось, конечно, мог бы и сам выйти, но не пошел. На улице сыро, холодно, да и день рожденья у него, в конце концов, или нет?

За эти шесть недель, прошедших со дня смерти тетки Фелисии, все, если не утряслось, то немного успокоилось. Отец поправился, хотя новая рука у него, само собой, не выросла. А ведь могла бы, имей он достаточно денег, и живи в городе. Там, в госпиталях дочери Ани не чета деревенским знахаркам, у них силища такая, что могут что угодно отрастить. Так, по крайней мере, говорилась в сплетнях, доходивших до Тося. Он не знал, правда это или нет, но то, что у их знахарки дара кот наплакал, было ясно даже ему. Она и рану-то отцовскую не сразу смогла затянуть, не то, что новую руку вырастить. Хвала Ани, хоть боль немного снимала, да воспаления не допустила, и на том спасибо. Если бы отец умер, Тось бы вообще не знал, что ему делать.

Сам он, хотя его с той памятной ночи мучили головные боли, к знахарке и близко не подходил. Не потому, что так нравилось терпеть боль, а потому, что ходили слухи, что человек, у которого есть дар, всегда разглядит другого такого же. А этого Тосю совсем не хотелось. Совсем. Он после того случая стал очень осторожным, везде видел опасность и старался сидеть тише воды ниже травы. На кой ему лишнее внимание? Еще догадается кто….

Голова же, как назло, болела часто, особенно, когда он начинал думать о своей непростой жизни. Боль подкрадывалась незаметно и накатывалась волнами, отзываясь звоном в ушах и спазмами в желудке. Тось сжимал зубы и терпел, потому что отгонять дурные мысли было бесполезно, все равно вернутся, потому что жизнь пошла такая, что куда ни кинь, всюду клин.

Первым поводом для плохих мыслей было то, что дядька Сегорий действительно отослал Миру в город. Правда, не только потому, что мешала им с матерью, а потому, что после того случая с теткой Фелисией Мира сильно заболела, и ей нужна была помощь сильной знахарки. Злые языки поговаривали, что Сегорова дочка вроде как сошла с ума, но Тосю не хотелось даже думать об этом. У него и так при мысли о том, что Мира пережила по его вине, начинала раскалываться голова. И как будто этого было мало, до него дошли слухи, что его молочная сестра, скорее всего, никогда не вернется больше в деревню. Вроде бы Мирина тетка, сестра дядьки Сегория, была богатой одинокой вдовой и уговорила дядьку Сегория отдать дочку ей. Она, мол, о девочке позаботится, вылечит, выучит. А потом выдаст замуж и оставит все свои богатства в наследство. Конечно, дядька Сегорий согласился. Разве он мог отказаться? Тось иногда помимо воли представлял себе, как тот мерным голосом перечисляет все выгоды этого решения, и голова начинала просто разламываться от боли.

Второй повод давала мать, которую с тех пор, как она ушла, он видел только мельком и издалека. Она его действительно бросила, как и обещала отцу. Даже к забору ни разу не подошла и не поинтересовалась, как поживает ее ребенок. Впрочем, у нее было слишком много других забот. Тось был в курсе, что на днях они с дядькой Сегорием все-таки добились ее развода, хотя им пришлось ой как нелегко. Они даже ездили в Габицу, в храм Сольны-Семьехранительцы, потому что местные жрецы не хотели брать на себя такую ответственность. Ибо всем известно, что, несмотря на человеческие законы, хранящая семью богиня разводов не одобряет, и вызывать на себя ее гнев охотников было мало. Сольна была не то, чтобы мстительной, скорее строгой, и память имела долгую и очень хорошую.

В Габице по слухам мать с дядькой Сегорием почти месяц убеждали жрецов в том, что развод им необходим, ходили на службы, делали пожертвования, и, в конце концов, добились своего. Жрецы провели обряд развенчивания, и мать стала свободной. Теперь для полного счастья ей с дядькой Сегорием не хватало только пожениться, но Тось полагал, что за этим дело не станет. Вот пройдут Хельфовы праздники, и они быстренько сочетаются законным браком, наплевав и на богов, и на отца, и на Тося с Мирой.

Тось, когда вспоминал мать, каждый раз жалел, что всю жизнь ненавидел не тех, кого надо. Нужно было не отца с теткой Фелисией, те хотели только бросить их с Мирой и уехать, а мать с дядькой Сегорием, которые мало того, что бросили, еще и разлучили навсегда.

Навсегда. Это слово отзывалась в голове Тося похоронным звоном. Отсутствие Миры он воспринимал как отсутствие части себя, руки, например, или ноги. Или еще чего-то важного, без чего почти невозможно жить. Когда он думал о ней, к боли в голове прибавлялась боль где-то глубоко внутри, как будто из него вытягивали внутренности.

Третий повод был не таким муторным, как первые два, но тоже далеко не безобидным. Он просто грозил Тосю скорой смертью от голода и все. Несмотря на невеликий возраст, Тось был далеко не глуп, и прекрасно понимал, что его отец в поле больше не работник. Какая работа с одной рукой, да еще левой? А родственников, чтобы поддержать, у них в деревне нет. Кто умер, кто уехал. Деревенские, конечно, помогут в меру сил, но не всегда и не во всем. И не бесплатно. В общем, эту зиму они с отцом протянут, вторую тоже может быть, кое-как, если будут экономить, а вот третью, наверное, нет. Тось не знал, что обо всем этом думал отец, он не спрашивал, но выводы сердобольных соседок полностью совпадали с его собственными представлениями о будущем. Ничего хорошего их с отцом не ждет. Разве что идти с поклоном к матери и дядьке Сегорию, но Тось справедливо полагал, что отец скорее отгрызет себе вторую руку, чем возьмет у них хоть крошку хлеба. Да Тось бы и сам не взял. У Миры взял бы, а у них — нет. Пусть подавятся. Эх, ну почему все это не случилось года через три, когда ему исполнилось бы пятнадцать? Тогда он сам смог бы понемногу пахать и сеять, глядишь, и выкарабкались. А так, какой из него работник в двенадцать? Еще хуже, чем из отца с одной рукой.

Когда у Тося от боли в голове начинало мутнеть в глазах, он сжимал зубы и усилием воли отгонял дурные мысли. Нытьем горю не поможешь. Надо думать о хорошем. У них с отцом все получится. Они посадят огород, распродадут скотину, (оставят только корову, потому что без нее никуда), а потом еще что-нибудь придумают. Они выживут, и нечего сомневаться. А потом он вырастет, поедет в город и заберет оттуда Миру, и плевать на тетку с ее богатствами.

Стукнула входная дверь, потом послышались шаги, и в горницу вошел отец, неся на согнутой здоровой руке несколько полешек. Обрубок правой руки неловко оттопыривался в сторону для равновесия. Отец прошел к печке, неловко, с шумом, свалил дрова на пол, неловко наклонился и начал подкидывать их в огонь. Тоже неловко. Он теперь все делал неловко. Тось отвернулся, борясь с желанием подойти и помочь, лишь бы не видеть отцовскую беспомощность. Но не пошел. Странно, но даже за эти тяжелые полтора месяца они почти не сблизились, между ними все равно как будто стояла стена.