Сначала жизнь. История некроманта (СИ) - Кондаурова Елена. Страница 6
В следующий раз этот вопрос встал ребром, когда им было около восьми лет. Тогда Мириному котенку сильно ушибли дверью задние лапы, и она возилась с ним, причитая, что бедняжка никогда больше не сможет ходить. Родители подшучивали над ее горем, а Тось переживал, только не за котенка, а за нее, что опять расстроится и будет реветь. Его самого котячья беда почти не задевала. Сможет этот кусок меха бегать по двору или навсегда останется прикованным к подстилке под крыльцом, Тосю было решительно все равно. Ну жалко немножко, конечно, но этих котят всегда хоть пруд пруди. Подумаешь, сокровище. К тому же он-то знал, что всегда сможет заставить делать хромого кошака все, что угодно, стоит только захотеть. Правда, кошак был намного крупнее стрекозы, но принцип-то все равно один и тот же. Тось даже посматривал на него особым, оценивающим взглядом, прикидывая и примериваясь. Любопытство уже начинало жечь внутренности, но попробовать он пока не решался. Это же был Мирин котенок.
Прошло несколько дней, до отказа наполненными разговорами о несчастном больном, и всем, даже Мире стало ясно, что лучше бедному зверенышу уже не станет. Несмотря на уход, пушистый бедняга сильно похудел, стал вялым и скучным. Его мамаша-кошка, вероятно, почувствовав, что он умирает, к нему почти не подходила, и только Мира не сдавалась, меняла подстилки, повязки на больных лапах и по десять раз на дню пыталась влить ему в рот молока. Обычно у нее хорошо получалось выхаживать всякое зверье — щенят, козлят, поросят — родители даже удивлялись, как это у нее так выходит, но этот мохнатый дурень упрямо шел к смерти, невзирая ни на какие старания. Мира глотала слезы, когда брала его в руки, а Тось готов был прибить за такое долгое умирание. Сдох бы уже побыстрее и не мучил никого. Миру своими перебитыми лапами, а самого Тося любопытством, получится, если он попробует сделать с ним это или нет. Один раз он так увлекся, прикидывая, как будет управлять кошачьим тельцем, что неожиданно для него самого котенок вдруг вскочил и побежал по двору. Мира сразу поняла, в чем дело.
— Что ты наделал, Тось! — в ужасе прошептала она, прижимая ладошки к щекам.
Котенок тут же замер и упал. Тось смутился и начал оправдываться.
— Мир, я нечаянно, правда!
— Как ты мог?!
Мира разревелась, окончательно выводя Тося из себя. Он терпеть не мог, когда она плакала. И почему все девчонки такие плаксы?
— Мир, я не хотел! Я больше не буду!
Она посмотрела на него полными слез глазами и решительно шмыгнула носом.
— Нет уж, теперь ты будешь! — она вытерла кулачками слезы, оставив на щеках серые разводы. — Раз так, то теперь все время делай, чтобы он бегал!
Тось некоторое время смотрел на нее, не веря своим ушам, а потом радостно кивнул.
— Ладно, буду делать!
И до самого вечера не спускал с котенка глаз, заставляя его вытворять немыслимые прыжки и выверты. Мира смеялась, хотя в глазах стояли слезы, ее родители и родители Тося, в чей двор они перебрались под вечер, тоже хохотали, но, разумеется, безо всяких слез. Они ничего не заметили, только удивились, как это Мире опять удалось вылечить безнадежно больную зверушку.
А на следующее утро начался сенокос, и все, кто мог держать в руках косы и грабли, вышли на деревенские луга. Сенокос был общим делом, и вышли действительно все, включая стариков и грудных детей. Кто не мог косить или сгребать сено, готовили обед или присматривали за детьми. Было весело. То тут, то там слышались взрывы смеха, люди между делом перекидывались шуточками и подначками. Казалось, все обиды и неурядицы отошли на второй план. Тось очень удивился, когда увидел тетку Фелисию, маму Миры, веселую и разрумянившуюся, работающую вместе со всеми. Она в последнее время часто болела и почти не выходила из дома, однако сейчас коса в ее руках порхала, как бабочка, а лицо цвело счастливой беззаботной улыбкой. Его собственная мама, Райта, тоже косила через два ряда от нее и не бросала, как обычно, на соседку недобрые взгляды, а хохотала над чьей-то шуткой. Мужчины косили на соседнем лугу, выстроившись так, чтобы не мешать друг другу. Во время работы они смеялись мало, берегли дыхание, но отрывались по полной на коротких передышках, когда дети приносили им запотевшие горшки с холодным квасом.
Было жарко. В обед все собрались в круг возле большого, исходящего паром котла. Булькающая в нем похлебка пахла просто одуряюще. По кругу, из рук в руки поплыли караваи черного хлеба и куски прозрачного, истекающего жиром сала. Пучки лука и прочей душистой зелени лежали на чистых белых рушниках. Холодный квас, что привезли в больших кувшинах, заботливо обмотав тряпьем, чтобы не согрелся, можно было зачерпывать большими круглыми ложками.
А после обеда все улеглись в тени отдыхать, пережидая самое жаркое время.
В прошлом году Тосю и Мире еще не доверяли никакой работы, они всего лишь присматривали за малышней, в этом же пообещали, что они будут грести наравне со всеми. Правда, в первый день грести еще было нечего, трава должна была подсохнуть, и вместе с несколькими ребятами и девчонками постарше они с утра помогали готовить обед, а еще бегали по всему полю, таская косарям то попить, то точильные бруски, то еще какую-нибудь мелочь. Неудивительно, что к обеду оба устали так, как никогда в жизни. Мира после того, как поела, сразу заснула, а Тось, немного поворочавшись и с трудом разодрав слипающиеся глаза, понял, что последняя кружка кваса была лишней, и если он сейчас не отойдет в сторонку, то попросту лопнет.
Он встал и побрел между деревьями, выбирая местечко поуединеннее. Оказалось, что это не так просто сделать. Везде лежали или ходили односельчане, и Тосю, который считал себя уже большим, неудобно было делать свои дела при них. Наконец, он вроде бы нашел подходящий кустик, пристроился возле него и спустил штанишки. Быстренько закончив, собрался уходить, но вдруг услышал знакомые голоса и замер на месте, как испуганный птенец.
Говорили его отец и тетя Фелисия.
— … я так люблю тебя, Лиса, мне без тебя жизни нет…
Странный, какой-то мокрый, чмокающий звук. Негромкий стон.
— И мне без тебя жизни нет, Тось! И не было никогда!
— Ты такая красивая, Лиса, совсем не изменилась за столько лет!
— Неправда, Тось, слишком много их было, этих лет!
— Для меня все, как вчера, случилось.
— Не надо, Тось, увидит кто!….
— Мне плевать! Давай бросим все и уедем, куда глаза глядят!
— Да куда ж мы уедем-то? А дети? Хозяйство? На что жить-то будем?
— Проживем как-нибудь, руки есть, голова вроде тоже. А хозяйство пусть им остается, и дети тоже. Мне ничего не надо!
— Не говори так, Тось, ведь сынок же у тебя!
Ненавидящий то ли стон, то ли рык, от которого маленький Тось похолодел и покрылся мурашками, несмотря на жару.
— Не нужен мне никто, кроме тебя, Лиса! Никто не нужен!
— Мне тоже не нужен, ты знаешь, как я живу, иной раз хоть в петлю, но….
— Что «но»?
— Не поеду я с тобой никуда, Тось.
— Почему?
— Бесплодная я теперь, не смогу тебе ребеночка родить.
— Я же сказал, плевать!
— Тебе плевать, а мне не плевать! Болею я, Тось. Наверное, долго не поживу. А ты как же, один останешься? Бобылем будешь век доживать при живых жене и сыне?
— Если ты умрешь, то и я жить не буду!
— Семеро с тобой, Тось, и думать не смей! Поклянись сейчас же, что не наложишь на себя руки!
— Нет!
— Клянись!
— Нет….
— Тось, пожалуйста! Иначе вдруг мы не встретимся на том свете!
— Ладно, клянусь….
Снова долгий чмокающий звук, стоны, шорох одежды….
Устав от долгого неподвижного стояния, Тось переступил с ноги на ногу и…. под пяткой у него громко хрустнула ветка. Он в ужасе сорвался с места, успев краем глаза заметить, как шарахнулись друг от друга отец и тетка Фелисия, и понесся в сторону опушки, к людям.
Нечаянно открытая отцовская тайна ворочалась внутри горячим камнем, рождая злость и обиду. Значит, я ему не нужен! Значит, на нас с матерью ему плевать, и на Миру тоже! Пусть мы все тут одни останемся, ему все равно! Тось глотал слезы обиды и боли. Он чувствовал себя преданным. Тетку Фелисию он тоже любил, она была ему такой же матерью, как и своя собственная, и от нее он такого не ожидал.