Отбросы - Хатсон Шон. Страница 4

Теперь Гарольд, опустив глаза, стоял в комнате трудовой терапии с кистью в руке. В голове беспорядочно толпились мысли.

Он научился жить с чувством вины в душе, сознавая, что бремя сие ему придется нести всегда, и смирился с этим. Он был ответственен за смерть брата. Ничего тут не поделаешь: кошмар будет преследовать его всю жизнь. Он не сможет ни искупить эту вину, ни, увы, получить прощение. Чувство вины росло и отравляло жизнь, как злокачественная опухоль, порождая сны, похожие на выделения из созревших фурункулов.

— Доброе утро, Гарольд!

Он вздрогнул и быстро обернулся, едва не выронив палитру. Рядом стояла трудотерапевт Дженни Кларк и рассматривала его холст.

— Как будет называться картина, Гарольд? — поинтересовалась она.

— Мне кажется, это напоминает огонь, — ответил он. — Разве вы не видите языки пламени? — Гарольд взглянул ей прямо в лицо, а она пыталась смотреть в его единственный уцелевший глаз, избегая даже невзначай взглядывать на изуродованную кожу. Какое-то время она выдерживала его немой вопрос, потом снова перевела глаза на холст. И легко улыбнулась.

— Да, это действительно похоже на огонь, — мягко согласилась она.

Так они долго стояли молча, вдыхая крепкий запах масляной краски, пока Гарольд не заговорил снова.

— Мисс Кларк, вы когда-нибудь совершали проступки, за которые вам было стыдно?

Вопрос прозвучал как гром среди ясного неба и застал ее врасплох. Она судорожно сглотнула и едва заметно нахмурилась.

— Полагаю, да, Гарольд. А почему вы спросили?

— Эта картина, — объяснил он, — нечто вроде наказания для меня. Напоминание о том, что я сделал с братом, мисс Кларк. Думаю, именно это я пытаюсь изобразить.

Дженни вздохнула. И только она собралась было что-то сказать, как Гарольд пояснил:

— Наверное, таким образом я прошу прощения. Прощения за то, что совершил.

Некоторое время она молчала, пытаясь перехватить его взгляд. Ее глаза блуждали по его лицу.

Вдруг Гарольд с неожиданным облегчением заявил:

— Я назову эту картину «Огонь». Просто «Огонь».

Появились новые пациенты, и Дженни оставила Гарольда наедине с его «шедевром», поспешив на помощь к другим. Вскоре комната заполнилась гулом голосов. Кто-то уронил палитру, но Гарольд не обращал внимания на весь этот шум и продолжал трудиться над картиной. В конце концов, решив, что работа завершена. Пирс выдавил из алого тюбика на палитру немного густой краски. Взяв ее на кисть, он жирными буквами вывел сверху одно слово:

ОГОНЬ

Глава 2

Обширные поля окружали дорогу из Игзэма в более крупный город Корнфорд, находившийся милях в двенадцати от него. Земля принадлежала фермам, разбросанным в окрестностях, но довольно обширные ее пространства представляли собой неухоженные, пустующие участки, буйно поросшие сорняками.

Дорога, обычно оживленная в эти ранние утренние часы, когда над полями медленно рассеивался туман, казалась на удивление пустынной, лишенной привычной транспортной сутолоки. А потому «фиату-панде» встретились лишь три машины, одной из них был большой грузовик для перевозки овощей.

Констебль Билл Хиггинс до отказа вдавил педаль тормоза и прижал «панду» к обочине, заехав на пешеходную дорожку, идущую параллельно шоссе, покрытому гудроном. Грузовик промчался мимо, прицеп грохотал, его мотало из стороны в сторону, и Хиггинс смотрел ему вслед в зеркало заднего вида в предчувствии того, что содержимое прицепа вот-вот начнет вываливаться на дорогу. Констебль вывел машину на проезжую часть и поехал дальше.

Рядом с ним на сиденье устроился его начальник и смотрел в ветровое стекло на проносившиеся мимо деревья. Прохладный воздух проникал через опущенное стекло и хоть немного освежал спертый воздух кабины. Обогреватель «панды» работал не переставая, его заклинило на максимуме, и салон машины стал напоминать сауну на колесах.

Инспектор Лу Рэндол нащупал в кармане пачку сигарет «Ротманс» и, вытащив одну, закурил, но тут же закашлялся и замахал перед собой рукой, ибо сквозь сигаретный дым до него дошел сильный запах навозных испарений.

— Почему это сельская местность всегда пахнет дерьмохранилищем? — спросил он, фыркнув с отвращением.

— Просто вы терпеть не можете свежего воздуха, шеф, — осклабился водитель.

— Я бы не назвал это свежим воздухом.

Рэндол родился и жил в Лондоне, привык к нагромождению домов, толпам людей и за городом чувствовал себя удивительно незащищенным, будто свет и пространство были чужды его натуре. Не считая каникул в пору отрочества, он никогда не покидал столицу больше чем на две недели. В детстве родители всегда брали его с собой на озера. И до чего же возненавидел он воду! Обширные озерные пространства всегда навевали на него мысли о муках Христовых, хоть он и был хорошим пловцом.

Странная, тягостная тишина всегда тревожила его. Вот и теперь вечное одиночество бесконечных полей снова пробудило в нем то юношеское беспокойство.

Тридцатишестилетний Рэндол был крепко сбитым мужчиной с хорошо развитой мускулатурой. Три или четыре раза в неделю он тренировался для поддержания формы. Правда, в Игзэме ему не так уж часто приходилось демонстрировать свою физическую подготовку. Вот уже год и четыре месяца он возглавлял местное отделение полиции с небольшим штатом, и за это время, если не считать пары случаев изнасилований, ничего серьезного здесь не произошло.

Констебль откинулся на спинку сиденья, горячий пластик которого тут же прилип к мокрой спине, и, попыхивая сигаретой, изучал своими голубыми глазами бесконечные просторы полей. Проведя рукой по каштановым волосам, он глубоко вздохнул.

Часы на приборной панели показывали девять минут девятого, и Рэндол зевнул. Прошлой ночью он плохо спал, и теперь веки его слипались. Сделав последнюю затяжку, инспектор швырнул окурок в окно и, недовольно ворча, потянулся. Протянув руку назад, взял с заднего сиденья папку и раскрыл ее. Тут лежал рапорт с приколотым к нему листком бумаги, на котором стояла подпись следователя графства. Рэндол снова зевнул и пробежал глазами машинописные листы доклада, который нынешним утром просматривал уже шестой раз.

— "Пол Харви, — прочел он вслух. — Двадцать девять лет. Содержится в корнфордской тюрьме особою режима с июня тысяча девятьсот семьдесят девятого года. Ранее к заключению не приговаривался". — Он закрыл папку и возбужденно забарабанил по ней пальцами. — За два убийства приговорен к пожизненному заключению.

— Я помню, как мы его брали, — сказал Хиггинс, и его обычно румяное лицо слегка побледнело. — Мы вчетвером с трудом скрутили этого ублюдка, чтобы надеть на него наручники. Кровожадный маньяк!

Рэндол поднял бровь.

— Ваше мнение не расходится с тем, что говорится в рапортах. Должно быть, для такого местечка, как Игзэм, это явилось настоящим потрясением.

— Так оно и было, — подтвердил Хиггинс.

— Убийства не связаны между собой. Мотивы не установлены, — рассуждал инспектор.

— Что конкретно он сделал с ними? — спросил Хиггинс. — Мы так до конца и не поняли.

Рэндол снова открыл папку.

— "Обе жертвы были расчленены, — читал он. — От них осталось так мало, что идентификация оказалась практически невозможной". Этот ваш Харви обожал свой старый разделочный нож, — сардонически добавил он. — Большую часть расчлененных тел так и не нашли.

— О Господи! — пробормотал Хиггинс.

— И теперь он снова на свободе, — без всякого выражения в голосе произнес Рэндол. — Сбежал сегодня в пять утра.

Оба мужчины в молчании продолжали свой путь. Хиггинс свернул с главного шоссе на более узкую боковую дорогу, по обеим сторонам которой росли деревья. Через ветровое стекло им были видны очертания мрачного здания корнфордской тюрьмы. Выстроенная когда-то из добротного красного кирпича, она потеряла свой первозданный цвет и вид под разрушительным воздействием времени. Тюрьму окружала высокая, под стать ей, вся в выбоинах и отметинах стена, увенчанная рядами железных шипов и колючей проволоки. Констебль остановил «панду» перед огромными, выкрашенными в черную краску воротами, преградившими им путь.