Милый, единственный, инопланетный (СИ) - Монакова Юлия. Страница 63

— Мне очень нравится медицинская часть сериала, — ответил он. — А в остальном… Не понимаю, почему Шон должен как-то особо мне нравиться. Всё, что происходит в сериале — это его, а не моя история. Он не представляет собой всех аутистов в мире, потому что мы не похожи друг на друга. Например, один-единственный нейротипик не даёт представление обо всех нейротипичных людях. Нельзя делать выводы обо всех парнях по Русу, а обо всех девушках — по Марише. Все разные.

___________________________

*“Хороший доктор” (англ. The Good Doctor) — американский телесериал в жанре медицинской драмы. Первый сезон стартовал в 2017 году. Главный герой сериала — молодой хирург Шон Мёрфи, у которого диагностирован аутизм и синдром саванта. Он использует свой врождённый талант для того, чтобы спасать жизни пациентов и бросить вызов скептицизму коллег и окружающего мира.

**Синдром саванта, или савантизм (от фр. savant — “учёный”) — состояние, при котором лица с отклонениями в развитии (в том числе аутистического характера) имеют “остров гениальности” — выдающиеся способности в одной или нескольких областях знаний, контрастирующие с общей ограниченностью личности. Феномен может быть обусловлен генетически или же приобретён. Состояние впервые описано Джоном Лэнгдоном Дауном в 1887 году под термином “idiot savant” (от фр. — “учёный идиот”).

На работе все отмечают, что я похорошела и даже похудела. Петька-водитель уже насплетничал, что я больше не живу по своему старому адресу, и, конечно же, все сделали определённые выводы. Коллеги то и дело пытаются раскрутить меня на откровенный разговор — кто же он, мой прекрасный принц?

— Честно говоря, раньше я подозревала, что у вас роман с Руденским, — призналась мне однажды пиарщица Катя. — Переживала за тебя. Ты совсем ещё девчонка, не обижайся, Маришка, но… ты с таким восторгом заглядывала ему в рот и ловила каждое слово, что мне было страшно. Думала — влюбишься, глупая, а потом слёзы лить будешь… Так что я очень рада, что ошибалась на ваш с ним счёт.

Я тогда лишь промычала в ответ что-то маловразумительное.

Что касается Карика, то он больше не преследует меня и не пристаёт с разговорами о чувствах. Изредка я ловлю на себе его тяжёлый давящий взгляд, поэтому всё равно стараюсь лишний раз не задерживаться на работе, когда там Руденский. Он всё так же часто выходит в ночную смену прямо перед моей утренней передачей, поэтому, чтобы не пересечься с ним ненароком, я стараюсь заходить в студию не одна, а вместе со своими гостями. Я по-прежнему уважаю его как профессионала, но как с мужчиной и даже просто как с другом больше не желаю иметь ничего общего.

С мамой Ильи отношения складываются прекрасные — не покривлю душой, если скажу, что по-настоящему дружеские. Пару раз я заезжала к ней в гости, однажды она сама привезла нам с Ильёй персиковый пирог, но в целом она не навязывается, всё наше общение в основном проходит по ватсапу. Мы переписываемся с ней, как закадычные подружки, шлём друг другу приколы и шуточки, иногда беззлобно стебём Илью и перемываем ему косточки и обе при этом ржём, как дуры.

Мои родители — единственные, кто не воспринимает всерьёз произошедшую со мной перемену. Они словно затаились в ожидании, что я перебешусь, наиграюсь и вот-вот насовсем вернусь в свою нежную девичью комнатку. Каждый мой визит проходит под безмолвно витающим в воздухе знаком вопроса: “Когда же ты возвратишься домой?”

Родители горят желанием познакомиться с Ильёй, но я боюсь их встречи и оттягиваю этот момент как могу. Мне страшно именно потому, что они до сих не приняли наши отношения, считая их блажью, а Илью — совершенно неподходящей для меня партией. Возможно, личная встреча изменила бы их мнение в лучшую сторону… а может, как раз наоборот, и это меня заранее пугает.

Я уже не представляю, как можно засыпать, не обняв при этом Илью и не уткнувшись носом ему в затылок. Обожаю рассматривать татуировку на его плече, изображающую маленького одинокого человечка на земном шаре…

— Ты чувствуешь себя одиноким? — интересуюсь я.

— Иногда. Но я не страдаю от одиночества. Мне хорошо одному.

— Вот спасибо, — притворно надуваюсь я, хотя прекрасно понимаю, что он имеет в виду — вовсе не то, что я ему надоела.

— Я опять сказал что-то не то? — спрашивает он с беспокойством.

— Всё хорошо, расслабься. Я просто пошутила.

— Ты точно не обиделась?

— Да нет же, с чего ты взял?

— Мне очень трудно распознавать эмоции.

— Тебя это расстраивает?

— Да, потому что я не могу реагировать правильно — так, как все от меня ждут. Хотя это не моя вина, у меня просто дефицит зеркальных нейронов. Нужно постоянно повышать уровень своего EQ*.

— Ай кью? — неуверенно переспрашиваю я.

— Нет, нет, это не про умственный, а про эмоциональный интеллект.

— А бывает такой? — удивляюсь я.

— Конечно.

— И что, его можно повысить?

— Да, это помогает развивать эмпатию. Есть теория об основных базовых эмоциях, присущих людям. У каждой эмоции есть своё характерное мимическое выражение. Необходимо оттачивать навык их распознавания… я занимался с психологом несколько лет назад, она меня и научила.

Мы можем долго лежать в кровати, держаться за руки и разговаривать в темноте. И я при этом чувствую себя самой влюблённой и самой счастливой на свете…

А в конце нашего первого совместного месяца у Ильи случается срыв.

___________________________

*EQ (от англ. “emotional quotient”) — эмоциональный коэффициент.

Позже, анализируя ситуацию, я пришла к выводу, что просто недооценила степень инопланетности Ильи и потому оказалась совершенно не готова к случившемуся. Да, его странности привлекали внимание с первого взгляда, невозможно было не заметить, что он чем-то отличается от остальных, то есть от “нейротипичных”, но при этом совместное проживание с Ильёй меня как-то расслабило. Я почему-то решила, что не так уж и велики его проблемы. Банально забыла о том, что обычные, незначительные, привычные для меня вещи могут стать критической точкой для человека с расстройством аутистического спектра.

Илья не просто был “инопланетянином”. Он совершенно иначе видел и чувствовал этот мир, причём с самого детства. Подобно любому другому ребёнку, Илья пытался изучить всё, что его окружает, и постоянно обжигался о действительность, потому что был сверхчувствительным. Свет ему казался слишком ярким, звуки слишком громкими — как будто включили колонки на полную мощность, а большинство прикосновений доставляли довольно болезненные и неприятные ощущения.

— Я чувствовал себя абсолютно беззащитным перед внешним миром, — сказал мне как-то Илья, — но года в три продумал собственную систему защиты: чтобы меньше чувствовать, видеть и слышать.

— Ты построил стенку и спрятался за ней? — пошутила я, на что он серьёзно кивнул:

— Да, очень похоже…

Перфекционизм Ильи, его педантичность и даже занудство были обусловлены одним-единственным фактором: стремлением держать всё под контролем из-за повышенной тревожности. Он знал точное количество шагов из спальни в ванную, а из ванной — в кухню. Помнил, за сколько минут вскипает вода в чайнике, а за сколько — в кастрюле. Вставал в одно и то же время, секунда в секунду, на протяжении многих лет. Продумывал и планировал предстоящие маршруты чуть ли не до миллиметра. Постоянно считал ступеньки, этажи, двери, окна, деревья, остановки… Таким образом он просто пытался побороть волнение и страх. Перед тем как выйти из дома, Илье нужно было ясно представить, какой дорогой он пойдёт, какие ощущения будет испытывать в процессе, что с ним может случиться. Он старался ходить и ездить одними и теми же маршрутами, потому что это давало возможность сохранить силы, затраченные на восприятие новой среды, для каких-то более важных задач.