Порочного царства бог (СИ) - Райот Людмила. Страница 34

— Правда? — я воспрял духом, боясь поверить услышанному. — Значит, вы не запрещаете мне и дальше общаться с ним?

— Общайтесь на здоровье, Господь относится к мужской дружбе понимающе и снисходительно… Да, вынужден уточнить — просто на всякий случай, — в голосе священника промелькнула нервозность. — У вас ведь с этим юношей чисто платонические отношения? Не отмечали рядом с ним никакого… томления плоти? И прочих, не совсем праведных, порывов?..

Томление плоти… Перед глазами, как по волшебству, предстали маленькие упругие ягодицы Лукаса Малькольма, его тонкая шея, чувственный рот…

— Нет, святой отец, — внезапно охрипшим голосом произнес я. — Не отмечал.

Негоже, конечно, врать священнику, да еще и во время святого таинства отпущения грехов… Ладно, оставим ложь на следующую исповедь.

— Как хорошо! — с облегчением откликнулся патер Тадеуш. — Потому что в таком случае Бог уже не так снисходителен…

Так и не уличив за мной никакого страшного проступка, священник закончил церемонию и отпустил меня на волю. Морально растерзанный и окончательно удрученный, я несколько часов слонялся по центру, пока голод не потянул меня обратно в Бромптон.

Что же делать? С одной стороны у нас притяжение родственных душ, поощряемое Богом, с другой — томление плоти, за которое уготованы семь кругов ада…

Нет, есть только один выход из этой ситуации. Единственно правильный и логичный. Да, поначалу будет трудно и скорее всего, больно, но потом… Потом боль проходит. Засыпает вечным сном, укрывает разодранное нутро пеплом равнодушия и апатии. Минует несколько месяцев (или, может, лет), и я буду вспоминать о сегодняшних эмоциях с отстраненным удивлением: неужели правда было?..

В Лондоне пробуждалась весна — все ярче светило солнце, подсыхали никогда не просыхающие лужи — а во мне все замерзало, покрывалось инеем. Пряча ледяные руки в карманах пальто, я вышел из омнибуса и направился к дому. Еле передвигая закоченевшими ногами, поднялся по лестнице и постучал в дверь отданной Лукасу комнатушки. С той стороны послышалась тихая возня, которую я расценил, как разрешение войти.

Малек сидел за столом. Старательно отводя глаза, я облокотился спиной о стену и сложил руки на груди, разглядывая тоскливый кладбищенский пейзаж за окном.

— Мистер Малькольм, мне нужно сообщить вам… — мой собственный язык отказывался принимать участие в происходящем: он малодушно отнимался и прилипал к небу, и мне пришлось приложить усилия, чтобы убедить его повиноваться. — Я долго думал, и принял решение, что вам придется…

Сдавленный всхлип заставил меня-таки посмотреть на Малька. Парень сидел на стуле, закрыв лицо руками и… плакал. Клянусь своим публичным домом, он ПЛАКАЛ! Неужели до такой степени не хотел возвращаться в Уайтчепел?

— Что случилось, Малек? — выдавил я, чувствуя себя распоследним мерзавцем. — Почему ты рыдаешь?!

— Пока вас не было, мне звонили с работы… — юноша утер красные глаза. — Мой начальник, главный редактор газеты "Лондонский гриф". Он… он сказал, что если я сегодня же не принесу сенсационную статью, которую обещал, меня уволят. И тогда… — его лицо снова жалобно скривилось. — … ТОГДА МНЕ ТОЧНО КОНЕЦ!

При виде его горьких слез, его понурой, такой хрупкой и беззащитной фигурки внутри меня будто лопнула струна. На толпы осаждающих разум сомнений пролилось кипящее масло уверенности, растапливая сковавший тело лед, обжигая сердце до кровоточащих волдырей…

Я резко подошел к Мальку и поднял своего секретаря на ноги, одновременно с ужасом и щемящей радостью понимая, что никуда и ни за что не выгоню его (по крайней мере, сейчас)…

Эх, гореть мне в вечном пламени преисподней!

— Пойдем! — я взял парня за руку и потянул к двери.

— КУДА?.. — Лукас оторопело округлил огромные, все еще влажные глаза.

— В редакцию, конечно! Еще посмотрим, кто кого уволит…

***

Шутка слишком затянулась…

В омнибусе меня как будто начали узнавать. Пассажиры расступились при виде меня, а одна старушка, чем-то напоминающая вчерашнюю скандалистку, сама уступила место для Малька (тот был так погружен в печальные думы, что даже не заметил этого).

Интересно, что сказал бы отец Тадеуш, если бы узнал, что я в третий раз за день пользуюсь транспортом для бедняков, и все благодаря своему секретарю? Небось, простил бы мне от имени Господа некоторые вольности…

Редакция малоизвестной газетенки под названием "Лондонский гриф" находилась на самой окраине Вест-Энда, посередь переплетения тихих, серых и унылых улиц, напоминающих старую, колеблющуюся на ветру паутину, свитую жирным пауком-временем. Я придирчиво оглядел обшарпанное зданьице и фыркнул, но, словив полный боли и негодования взгляд, удержал ехидное замечание. И это здесь рождаются "сенсационные" статьи — а точнее, грязные сплетни, облаченные в форму журнальных заметок? Немного же издатели сего бреда заработали на вранье…

Внутри оказалось немногим лучше. Нас встретил гул от работающих печатных машин, запыленные коридоры, темные лестницы и усталые клерки. Некоторые из них сухо здоровались с Малькольмом. Тот отвечал легким кивком, не поднимая понурой головы.

И как он оказался в таком убогом месте?.. Среди простоватых унылых мужиков? Сразу видно — он здесь лишний, чужой. Такой изящный, такой воздушный. Как ни крути, а в нем есть что-то аристократическое, какая-то врожденная утонченность и интеллигентность, пусть и не подкрепленная титулом…

От несоответствия светлого образа мальчишки и пропахшего дешевой типографской краской издательства стены последнего будто чуть раздались и повеселели. Потемневшие обои с давно истершимся рисунком сбросили пару десятков лет и запестрели узором, под потолком просвистел легкий, свежий ветерок…

А Малек шел дальше, грустный, испуганный и даже не подозревающий, какое магическое впечатление производит на здание и на меня. Перед большой и неожиданно новой дверью он глубоко вздохнул и поднял голову.

— Дальше я пойду один, лорд Кавендиш.

— В смысле?

— В прямом, — Лукас вздернул подбородок и встретился со мной взглядом. — Это моя проблема, а не ваша, и начальник тоже мой. Я сам разберусь. Зайду и скажу ему…скажу…

Его рот дрогнул, и я зачарованно уставился на него. Что, если быстро нагнуться и прикоснуться к нему губами, а потом сказать, что просто оступился и потерял равновесие?..

— И что же ты ему скажешь?

— Что-нибудь… — юноша тоже замер, потерянно глядя на меня снизу вверх. — Я ведь мужчина, в конце концов!

— Угу, — я скептически приподнял брови, но отошел в сторону. — Ну ладно, иди. Мужчина.

— Иду… — Малькольм сорвался с места и нетвердым, слегка пьяным шагом направился к двери. Постучал, дождался грозного окрика "Войдите!", приоткрыл ее и практически выпал из коридора в кабинет.

Я, как и обещал, за ним не пошел. Но бросать друга в одиночестве не стал — в последний момент подставил в проем ногу, не дав двери полностью закрыться.

— А, Малькольм, — раздался высокий мужской голос. — Явился, значит.

Приветствие прозвучало так пренебрежительно, что я невольно насторожился и просунул в щель еще и нос. Кабинет редактора оказался на удивление модно и красиво обставленным (стало ясно, куда пошли заработанные на сплетнях деньги): дубовые панели, огромный стол, бирюзовые занавески на окнах — я в выборе интерьера и то был куда скромнее. А за столом, на высоком, будто трон, стуле восседал такой же высокий и напыщенный… хм… персонаж.

— Добрый день, мистер Уилкис, — пискнул Малек. — Как поживаете?

— Как я поживаю? — удивленно переспросил молодой мужчина и выпрямился в кресле. — Ужасно, Лукас, просто ужасно. Сижу и жду, когда наша будущая звезда писательского дела мне материал для статьи принесет, а он все не несет и не несет…

Я пригляделся к редактору и мигом составил его психологический портрет. Этот тип (пренеприятнейший, чего уж кривить) джентльменов был мне знаком. Стоит им чего-то достигнуть — хотя бы родиться в почтенной семье — как они тут же начинают считать себя лучше всех остальных. Такие одеваются у лучших модельеров, нанимают толпы слуг и тешат самолюбие, унижая скромных работяг вроде Малька. А уж если еще и физические данные не подкачали, пиши пропало: очередной богатенький негодяй готов!