Опасная ложь (СИ) - Гетта Юлия. Страница 32

Не смотрю. Закрываю глаза, жадно хватая ртом воздух, потому что боюсь. Страшно боюсь, что этот сумасшедший дурман в моей голове на мгновение ослабнет, и я протрезвею. Не хочу трезветь. Только не сейчас.

Он берет меня, как есть, в миссионерской позе, грубым толчком заполняя сразу на всю длину. Низ живота прошивает острая боль от того, как глубоко врезается его член, и я неожиданно для самой себя громко вскрикиваю, резко распахнув глаза.

И вижу, что его веки, наоборот, опущены. А губы приоткрыты, и с жадностью втягивают воздух. На мгновение напрочь забываю о своих ощущениях, и как завороженная, слежу за его реакциями. Ему хорошо, и он наслаждается этим так, будто очень долго ждал. Будто очень долго хотел, и сейчас, в эту минуту, это единственное, что ему необходимо в жизни.

Проходит секунда, две, которые кажутся мне бесконечностью, прежде чем он открывает глаза и ловит мой взгляд.

— Больно? — в его голосе слышатся новые, незнакомые хриплые ноты, от которых у меня мурашки бегут по коже.

— Уже нет, — шепчу, не отрывая взгляд от его черных глаз. Не страшных, нет. Теперь я не боюсь их, теперь я тону в них. Доверяю им. Знаю, что потом сильно пожалею об этом, но сейчас по-другому никак не могу.

Он заводит ладонь мне под голову, и снова целует в губы. Жадно, горячо, заставляя каждую клеточку моего тела отзываться на его поцелуи и изнывать от желания. Его член, большой и твердый, нетерпеливо дергается во мне, заставляя шире развести ноги и бедрами податься на встречу. Рука на моем затылке сжимает волосы в кулак, тянет назад, разрывая наш поцелуй, и член толкается в меня сильнее, заставляя охнуть и закусить губу от переизбытка распирающих ощущений.

— Ты тесная. Очень, — хрипло произносит он, толкаясь внутри меня снова, и я не могу сдержать протяжный стон.

Он начинает двигаться в размеренном темпе, постепенно увеличивая скорость, и вскоре уже просто неистово вколачивается в меня, вырывая из груди громкие стоны на грани криков, заставляя впиваться ногтями в его крепкие плечи, и даже через ткань футболки вспарывать их до крови. Мне больно, но эта безумная, сумасшедшая боль дарит мне наслаждение. Вопреки здравому смыслу, я не пытаюсь закрыться от нее, не пытаюсь как-то отодвинуться, или свести ноги, чтобы ограничить глубину проникновения, а наоборот, еще больше раскрываюсь на встречу, хочу усилить ощущения, хочу, чтобы слезы выступили из глаз, и они выступают. Наверное, я мазохистка. Или этой болью пытаюсь искупить свою вину за близость с врагом. Но с каждым его новым неистовым толчком, с каждым острым, простреливающим низ живота ощущением, мне будто становится легче. А потом боль вдруг уходит, и на её место приходит нечто другое. Горячее, тяжелое, нарастающее с каждой миллисекундой напряжение, заставляющее меня запрокинуть голову, и, задыхаясь, жадно хватая ртом воздух, без конца шептать:

— Да, да, да… Боже… Да…

И, кажется, круче быть уже просто не может, но в этот момент, я чувствую его ладонь, что проталкивается между нашими телами, его пальцы, что ложатся на клитор и грубо массируют его, и все ощущения начинают просто зашкаливать. Боже… Откуда он знает, что надо делать именно так?! Он просто дьявол, дьявол…

А потом его толчки усиливаются и ускоряются до предела, и я умираю. Рассыпаюсь на миллионы осколков, забывая собственное имя, где я, с кем я, и все на свете становится таким не важным. Только мой кайф, спазмами выкручивающий все тело на грани потери рассудка. Только тот, что дарит мне его, и пространство, стирающееся до миллиметра между нами. Я точно знаю, что он шагнул за черту вслед за мной. Чувствую, как судороги разбивают и его тело, соприкасающееся с моим в эту минуту, как единое целое. И наши рты встречаются снова, с одинаковой силой впиваясь друг в друга губами, в диком желании продлить кайф, отблагодарить за него…

Мы не можем надышаться. И смотрим друг другу в глаза, оба охреневая от происходящего. Так не бывает просто. Я не знала, что может быть ТАК. И он, кажется, тоже не знал.

25

Мы лежим поперёк кровати лицами друг к другу, абсолютно голые и абсолютно вымотанные. За окном уже занимается рассвет, а мы ещё не спали. Все тело гудит от усталости, между ног саднит и пульсирует, сил нет даже пошевелить рукой, по крайней мере, у меня.

На постели кроме нас больше ничего нет. Одеяло, подушки, наша одежда, использованные презервативы и даже книжки с «Гарри Поттером» — все это валяется где-то на полу. Это была самая безумная, самая горячая ночь в моей жизни. После первых двух бешеных заходов, Баженов стал очень нежным и внимательным любовником. Он заставлял меня стонать и кричать от удовольствия много, много раз. Я даже не знала, что мой организм на такое способен. И даже забыла, что в доме находится ребенок, и чуть не задохнулась от стыда и неловкости, когда все-таки вспомнила об этом. Но, к счастью, Баженов быстро меня успокоил. Оказалось, что Мелания ещё утром улетела с одноклассниками в Китай на какую-то олимпиаду.

Но это был не самый неловкий момент. То, что я испытываю сейчас, лежа с ним вот так, в первый такой длительный перерыв между нашими сношениями, даже рядом не стоит со стыдом за свои стоны и крики перед ребенком. Мне хочется провалиться сквозь землю. Сдохнуть. Раствориться в воздухе. Просто исчезнуть и не существовать.

Я не понимаю, как мне жить с этим всем дальше. Не могу найти точку опоры, чтобы восстановить хотя бы самое хрупкое равновесие. Не могу найти хоть какое-нибудь объяснение тому, что произошло между нами этой ночью.

А Баженов лежит напротив совершенно спокойный, подпирает голову локтем и задумчиво разглядывает меня, поглаживая большим пальцем синяк на моей шее.

Если бы он меня изнасиловал, все было бы куда проще. Но я сама отдавалась ему с таким рвением, как еще никогда и никому не отдавалась. С наслаждением принимала его ласку, принимала все, что он мне давал, и сама ласкала его так, как никого и никогда прежде.

А теперь я чувствую себя так, словно предала не только память отца, но и саму себя. Словно стала хуже, чем самая последняя тварь на земле, и не заслуживаю ничего больше в этой жизни.

По щеке скатывается слезинка, и Баженов тут же стирает её большим пальцем, переместив ладонь с шеи на мое лицо. А потом сгребает меня в охапку и притягивает к себе, зарываясь носом в мои волосы, с шумом вдыхая их запах.

Он не говорит ничего, и не спрашивает. Может, из-за усталости, а может, просто знает, что я все равно ему не отвечу. Просто прижимает меня к своей широкой груди, и я плавлюсь в его объятиях. Ненавижу себя еще сильнее за это, потому что даже сейчас продолжаю позволять ему все, но остановить это я не в силах. Да и как-то глупо уже… Черт, ну почему мне так хорошо с ним? Так бы и лежала всю жизнь…

Его пальцы нежно скользят по моей спине вдоль позвоночника, и кожа вслед за ними покрывается толпами предательских мурашек. А на душке кошки скребут. Выскребли уже все до дыр.

— Однажды у меня закончится терпение, и я заставлю тебя сказать мне все, — тихо произносит он мне в макушку, чуть сильнее стискивая в своих объятиях. — Но лучше давай сама. Сейчас как раз подходящий момент.

— Сейчас совершенно неподходящий момент, — мой голос, осипший от долгих громких криков, теперь звучит болезненно.

— Плевать. Говори давай, — приказывает он, рывком переворачивая меня на спину, и нависая сверху.

— Тебе мало моего тела? Обязательно лезть в душу? — хриплю я, с ненавистью глядя ему в глаза.

— Я хочу знать только то, что касается меня.

Я отворачиваюсь, не в силах выдержать его требовательный взгляд. По щеке скатывается ещё одна слеза. Он видит и её, но больше не трогает.

— Алена, я много всякой херни натворил в жизни. Возможно, я чем-то обидел тебя когда-то, или кто-то из твоих близких пострадал из-за меня. Мои люди ничего такого не нашли, но мало ли. Если это так, просто скажи мне, я хочу знать.

Ждет. Секунду, другую, но я молчу. Не могу ничего сказать. Кажется, после всего, что произошло этой ночью, уже нет никакого смысла что-то скрывать, но я все равно не могу решиться. Упрямо молчу, глотая рвущиеся наружу слезы.