Опасная ложь (СИ) - Гетта Юлия. Страница 44

Делаю шаг вперед и утыкаюсь лицом в грудь Косте, чтобы снова разрыдаться. Он обнимает и крепко прижимает к себе.

— Спасибо, что поехал со мной, — шепчу сквозь слезы.

Он ничего не отвечает, только опускает тяжелую ладонь мне на затылок и ласково проводит по волосам, а потом и по спине. И я вдруг чувствую такой прилив нежности и тепла к нему, что сложно выразить словами.

Когда мы возвращаемся в машину, он сам открывает мне дверь и помогает сесть, жестом указав водителю, чтобы садился за руль. После обходит машину и садится с другой стороны, но я тут же к нему придвигаюсь, чтобы вновь почувствовать его объятия. Я не хочу думать, как это выглядит со стороны, потому что они необходимы мне сейчас, как воздух. Он не возражает — и это главное. Даже наоборот, крепко прижимает к себе, снова гладит по голове, я чувствую его теплое дыхание прямо на затылке. А потом он прижимается к нему губами и оставляет едва ощутимый поцелуй. И что-то больно екает в груди в этот момент, и сердце начинает биться совсем иначе. Я тоже прижимаюсь к нему изо всех сил и закрываю глаза. Так мы едем всю дорогу. И меньше всего на свете мне хочется, чтобы мы приехали и это кончилось.

Но это, конечно, невозможно. Мне кажется, будто мы доезжаем слишком уж быстро, и от того, что вскоре придется прекратить объятия, грудь жжет горечью.

Машина плавно въезжает на территорию дома и тормозит у входа, но я так и не могу заставить себя от него оторваться.

— Я не буду спешить с отъездом, — тихо произношу ему в грудь, плотнее прижимая ладошки к его спине. — Сначала хочу вернуть себе свое имя, снова стать Аленой Дмитриевной Черных. Официально, я мертва, но, думаю, если подать заявление, что это ошибка, можно будет как-то…

— Я ведь сказал тебе, что это плохая идея, — обрывает меня Костя, отстранившись и строго посмотрев в глаза.

— Ну и что, мне все равно, — упрямо вздергиваю подбородок. — Я хочу носить папину фамилию, и отчество.

— Не получится. Забудь об этом. И Диме это не нужно.

— Это нужно мне!

Он ничего не отвечает, но его взгляд становится очень тяжелым. Я уже знаю, что он злится, чувствую это каждой клеточкой кожи. И вместе с ним злюсь сама. Не понимаю, что может помешать. Наверняка такие случаи встречаются, что человека посчитали мертвым по ошибке, и можно как-то откатить все назад. Неужели он не понимает, как это для меня важно?

— Ну почему я не могу даже попробовать это сделать, ты можешь объяснить? — тяжело вздохнув, спрашиваю с обидой.

Он молчит какое-то время, будто решая, стоит ли отвечать на мой вопрос, а потом внезапно обращается к водителю:

— Игорь, выйди. Потом машину отгонишь.

Когда мы остаемся в салоне одни, он начинает говорить, и с каждым новым произнесенным им словом я чувствую, как все сильнее у меня леденеют руки.

– Твои пальцы в ментовской базе числятся за Алёной Малининой. Если начнут устанавливать твою настоящую личность, это как минимум ещё два уголовных дела. Ты, наверное, не в курсе, кто лежит в твоей могиле вместо тебя?

Кажется, вся кровь отливает от моего лица и конечностей.

Нет. Этого не может быть.

Я думала, этот кошмар уже остался позади, но нет. Он всегда будет со мной. Всю мою жизнь. Алена Малинина лежит в моей могиле. Оснований не доверять словам Баженова, у меня нет. Вряд ли он сказал бы мне такое, если бы не был в этом уверен. Выходит, никто не делал этой девушке новых документов и не отправлял заграницу. Ее просто убили. И сожгли в той машине вместо меня.

Из-за меня.

Из-за моей непроходимой глупости. Тупости. Погибла невинная девушка.

Внутри леденеет все, я не чувствую рук, ног. Отодвигаюсь на сидении как можно дальше от Баженова, обхватываю себя руками, и смотрю прямо перед собой. Понимаю, что надо выйти из машины, но не могу заставить себя пошевелиться. Куда я пойду? Как я могу идти теперь куда-то, что-то делать? Как я вообще могу жить дальше?

Меня внезапно берут за локоть и тянут обратно. Заключают в объятия. Смотрят в глаза так пронзительно.

— Алена, ты не виновата. Тебя обманули, воспользовались твоим горем очень мерзко и подло. Не вздумай себя накрутить еще и по этому поводу. Ты такая же жертва, как и она. Только ей сейчас куда проще.

— Но как же… Ведь это я к нему пришла…

— Ты никому не желала зла, ты всего лишь хотела справедливости. Ведь так?

— Так, но… Если бы не я, ее не убили бы.

— Один раз ты уже сделала неправильные выводы, не повторяй свою ошибку, Алена.

Я кручу головой, находясь на грани крайней степени отчаяния. Когда уже все. Когда уже хуже быть просто не может. Столько людей пострадало из-за меня. И эта девушка… Молодая. Наверняка красивая. Ей бы жить да жить…

И вдруг меня пронзает новым приступом паники — Николай! Господи, я ведь совсем забыла о нем из-за всех этих ужасных событий, и за последние несколько дней даже ни разу не поинтересовалась, как он там?

— Как Николай?! — выпаливаю, затаив дыхание, глядя на Костю во все глаза.

— Он в порядке, и скоро снова будет в форме, — отвечает он после секундной паузы, и я облегченно выдыхаю.

Но уже спустя мгновение отчаяние вновь накрывает с головой. Подаюсь вперед и снова прижимаюсь к его груди.

— Я не прощу себе, не прощу, никогда не прощу… — шепчу, как безумная. — Столько людей из-за меня пострадало, девушка погибла, Николая ранили, Мила пережила такое потрясение… Ненавижу себя, ненавижу, презираю…

Рука в моих волосах сжимается и больно тянет за них назад, чтобы снова подчинить тяжестью его взгляда.

— А ну прекращай самобичевание, — цедит он в приказном тоне.

Наверное, хочет, как лучше, но делает хуже. Отчаяние захлестывает меня настолько, что хочется орать. И я почти делаю это, почти ору на него, но не повышая голоса.

— И ты тоже меня ненавидишь. Просто жалеешь, или из уважения к папе поддерживаешь. Но мне не нужна твоя жалость, понятно? Я не заслуживаю ее. И вообще ничего не заслуживаю.

— Господи, ну какая же ты дура… — тяжело выдыхает он, а потом вдруг наклоняется к моему лицу и целует в губы.

Грубо, пошло, сразу проникая глубоко в рот своим языком, вызывая шквал острых ощущений. Сначала я совершенно теряюсь под его напором, но потом начинаю отвечать с такой же яростью. Меня буквально трясет от возбуждения, каждая клеточка тела трепещет, пылает, горит огнем.

— Что ты делаешь? — хриплым шепотом ошарашено выдыхаю, едва его губы смещаются с моего рта, и с такой же жадностью начинают жалить щеки, подбородок, шею.

И это становится моей роковой ошибкой. Потому что он отрывается от меня, и смотрит в глаза помутившимся взглядом.

— Чтобы больше не было в твоей голове этих самоуничижительных мыслей. Еще раз услышу, или увижу, что грузишься, я сниму ремень и выпорю тебя им так, что потом неделю сидеть не сможешь. Поняла меня?

Сказав это, он отпускает, и первым покидает машину. Меня всю трясет, я не знаю, куда деться. И вздрагиваю, когда дверь с моей стороны открывается, и я снова вижу его.

— Идем домой, — холодно произносит и подает мне руку, чтобы помочь выйти из машины.

36

Уже глубокая ночь. Не знаю, сколько сижу здесь вот так, неподвижно на своей кровати. Мне невыносимо находиться одной, кажется, будто схожу с ума. Хочется выть и лезть на стену от нестерпимой тоски, что раздирает изнутри грудную клетку. А ещё очень хочется к нему. Снова обнять его крепко-крепко, чтобы пожалел, успокоил, утешил… Бред какой. Даже подумать страшно, что я в самом деле желаю этого. Но я желаю. И желаю безумно, просто до одури.

После того, как он сегодня поцеловал меня, внутри будто что-то переключилось. Я вдруг отчетливо поняла, как сильно он мне нужен. Как тело изнывает от болезненного желания прикоснуться, прижаться, вдохнуть полной грудью нереальный запах его парфюма, раствориться, забыться в его объятиях. Только он способен излечить меня от этой чудовищной боли, что отравляет собой каждую секунду моего существования. И еще Мила, она тоже помогает, как маленькое солнышко освещает своим присутствием мою черную реальность. Но сейчас я хочу не к ней, я хочу к нему.