Проект \"Стокгольмский синдром\" (СИ) - Волкова Ольга. Страница 8

— Ольга! — кричала Каролина, уперев руки в бока, метала молнии. — Как ты смеешь мне угрожать! Я растила тебя, — стучит себе в грудь, словно давит на жалость и вновь на вину дочери, — я пожертвовала всем, чтобы ты ни в чем не нуждалась. И стала той, кем мы теперь тебя видим. Разве я многого от тебя прошу? — сощурив глаза, Каролина бестактно подходит к дочери и берет за плечи, немного встряхивая Олю. Моя пушинка отходит от матери, и деликатно смахивает материнские руки с себя, обозначая личное пространство и границы, тогда я ощутил гордость за свою девочку, что, наконец, она может противостоять нападкам матери.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Мама, уходи, — тихо произносит и обнимает сама себя, защищаясь эмоционально. — Это мое решение, и я люблю своего мужа. Что за бред ты тут несешь? — взволнованное лицо Оли вдруг побледнело, когда она заметила в проеме дверей меня. Каролина Эдуардовна фыркнула и обернулась, натыкаясь на мой озлобленный взгляд и позу.

— Ну, здравствуй, Леонид, — быстро пробежалась по моей внешности, останавливаясь на губах, а потом на глазах. — Как поживает твоей отец? — вальяжно приближается ко мне, но я прохожу мимо нее, намеренно игнорируя ее выходку. Обнимаю Олю, попутно целую в губы. Каждое мое движение нервирует Каролину, наводя меня на неприятные мысли, будто мать ревнует дочь.

— Вы всегда можете пригласить моих родителей к себе на виллу, в чем проблема, — отвечаю теще, совершенно будничным тоном.

— Я спросила про твоего отца, — вздёрнув подбородок и сощурив свой взгляд, женщина еще раз глянула на дочь. — Девочка моя, — обращается к моей жене, лживо мягким тоном голоса, а Оля напряглась в моих объятиях, — подумай хорошенько над моими словами. — Затем резко разворачивается и покидает наш дом. В тот вечер Оля долго плакала в нашей спальне. Я предпринимал множество попыток выяснить, что между матерью и дочерью произошло, но моя пушинка сквозь слезы улыбалась и целовала меня, лишь бы я не задавал вопросов.

— Лёня, любимый, все хорошо, — утирая нос платком, она касается ладонью моего лица. — Не обращай внимание, это в ее репертуаре. Мне просто надо поговорить с папой, он уладит, обещаю. — Приближается и оставляет поцелуй. Губы от соли стали мягкими, но мне не хотелось, чтобы пушинка так переживала все внутри себя, будто не доверяет мне. На тот момент я получил последнее задание, которое в итоге растянулось на четыре года. Мои нахлынувшие воспоминания прерывает стук в дверь моего кабинета. Я мгновенно убираю фотоальбом в свою сумку.

— Войдите, — проговорил громко, чтобы меня услышали. Сам уставился в монитор компьютера, быстро пролистывая сообщения, не видел, кто вошел.

— Как всегда загруженный, — ласковый голос Дианы вмиг отрезвляет, я соскочил со своего места.

— Какого хера ты тут делаешь? — прорычал, сжимая свои руки в кулаки. До чертиков озлобленный, я отошел от своего стола и подошел к своей напарнице. Диана озорно улыбнулась, но блеск в глазах сказал о многом. Она довольна моей реакцией на нее. — Пошла вон из моего кабинета, — прогоняю ее, придерживая дверь открытой. Проходящие мимо санитары притормаживают, наблюдая за перепалкой, но один мой косой взгляд на них, как тут же поджимают хвосты и дают деру. — Кажется, утром я уже дал тебе понять, что продолжения не будет.

— Успокойся, — игнорирует меня, садится на стул напротив моего стола и кивает на мой, чтобы я тоже присел. — Лёнь, — наигранно вздыхает. Но кому, как не мне знать, на что способна эта лживая девчонка.

— Убирайся, прошу по-хорошему, — повторяю свою просьбу сквозь зубы.

— Господи, — Диана закатывает глаза, и взмахивает руками. — Да, что с тобой сегодня твориться, Островский. — Она встает, и хмуро смотрит на меня. — Во-первых, я твоя коллега и не только в том смысле, с сегодняшнего дня мы с тобой работаем в паре. — Коварно и победно улыбается, намекая, что мы с ней единой целое. Несколько раз Диана заводила речи, что нам судьбой суждено быть вместе, ведь недаром всюду мы сталкиваемся друг с другом. Сначала, еще до того, как я женился на своей пушинке, принимал в шутку разговоры Дианы. Потом просто игнорировал ее чувства к себе, даже пару раз четко обозначал границу, но она не чувствует разницы. Но, когда Диана узнала, что теперь мое сердце занято, все стихло, и я, наконец, успокоился. Но с исчезновением Оли, напарница с удвоенной силой предприняла попытки стать мне нужной. Есть и моя вина. Не найдя поддержки ни в ком из своих родный и близких, как будто для них пропажа моей жены не значила абсолютно ничего, а меня этот факт убивал, умертвлял во мне живое, и то чувство, которое вдруг возродилось рядом с женой, я напивался до смерти в барах, а Диана вытаскивала меня. Не различая ее лица, я представлял свою жену — это сломило меня, и я поддался на пьяные чары полгода назад, разрушая между нами личную дистанцию. Помню в тот первый раз я громко стонал имя моей пушинки, а Диана бурно кончала, но с победным смехом на устах. Как будто ее не волновал сам факт, что моим разумом и сердцем владеет другая женщина. — А, во-вторых, — Диана продолжает, затем встает и подходит ко мне, останавливаясь в метре от меня, — не нужно прогонять меня, милый.

— Проваливай, — зарычал, повышая голос. Хватаю ее за руку и буквально выталкиваю из своего кабинета. — Я тебе не милый, Диана. Не путай концы, у которых никогда не было начала. — Затем захлопываю дверь перед ее носом. Девушка стукнула кулаком по дереву, показывая свою злость ко мне, но потом эхо каблуков удалилось, и прекратилось вовсе. Она ушла. Облокотившись лбом о дверь, тяжело дышал, ненавидя себя всеми фибрами души. Сам виноват, и погряз по уши в дерьмо, от которого не так-то просто отмыться. У Дианы свои цели, и видимо среди них фигурирую я сам. Пусть наши встречи были редки все эти полгода, но она все время рядом со мной. Я уже задыхаюсь. Диана отчаянно желает занять место в моем сердце, но только не хочет понять, что оно давним давно принадлежит лишь одной женщине.

Несколько раз ударил кулаком по двери, выпуская пар. Потом подошел к столу и собрал все свои необходимые вещи — их немного: несколько рамок с фотографиями, где Оля на сцене выступает соло, наша общая, сделанная в медовый месяц в Париже у Эйфелевой башни, и одна из последних — на ней я обнимаю жену и целую в висок. Я остановился, внимательно вглядываясь в умиротворенное и влюбленное лицо пушинки. Если бы только знал, что спустя неделю, жизнь превратится в кошмарный ад, который не спешит прекращаться. Замкнутый круг, и я бегаю по лабиринту, заранее зная, что нет выхода, куда бы не сунулся. Целую бездушную карточку, как будто могу вновь ощутить тепло тела любимой. Знаю, что она жива, чувствую нутром, только бы понять, где она и, что, черт возьми, происходит. Только собрался покинуть кабинет, но зазвонил рабочий телефон, и пришлось возвратиться к нему. Устало поднимаю трубку.

— Островский, — отвечаю.

— Доктор, — слышу голос медсестры, которая встретила меня утром. — У нас чрезвычайная ситуация.

— Что произошло? — напрягся, задавая вопрос.

— Пациенту стало плохо, мужчина отказывался принимать назначенные вами успокоительные, и в итоге психика не справилась с нагрузкой, — объясняет сложившуюся ситуацию.

— Почему не проконтролировали прием препаратов? — чуть повысил голос. Прекрасно понимаю о ком идет речь. Мужчина тридцати восьми лет, прошел чеченскую войну, а вернувшись домой, не справился со своей собственной жизнью. Панические атаки, галлюцинации — сделали свое дело, и мужчина убил всю свою семью, принимая их за врагов, у которых он был в плену, но чудом сбежал и остался в живых. Придя в себя, когда уже ничего нельзя было вернуть обратно, а на руках лежит мертвая жена, мужчина окончательно свихнулся. На крики и стрельбище приехали полицейские, которых вызвали взволнованные соседи, но как всегда слишком поздно. Судить его было невозможно, психиатрическая медэкспертиза признала мужчину невменяемым и заключила пожизненно в больницу. Временные вспышки удовлетворительного поведения сказывались на нем, потому что воспоминания захватывали разум, показывая кто он есть на самом деле — убийца. Мной было принято решение о введение сильнодействующих препаратов, чтобы облегчить его страдания и пребывание в психиатрической лечебнице. Но, судя по всему, больной хочет скорее свести свои счеты с жизнью. И в некотором роде я его понимаю, помутнение рассудка уж лучше, чем его просветление и принятие той боли, которую по своей же милости сотворил. Родственников у него нет, кто мог бы взять на себя ответственность за его жизнь, а родные супруги напрочь отказались от умалишенного зятя. Вот она гребаная реальность, когда не только чужим, но и своим будешь не нужен.