Удивительные истории о бабушках и дедушках (сборник) - Абгарян Наринэ Юрьевна. Страница 4

– Да ладно, успокойся ты, ну забыла, значит забыла. Считай, что тебе повезло, – с улыбкой на лице «успокоила» меня бабушка. При этой фразе демон внутри меня начал смеяться. Я же был готов взорваться: «Повезло?!»

– Я пошел в туалет, – объяснил я свой уход голосом, дрожащим от обиды и разочарования.

«Деньги – зло. Я тону во вранье. Я больше никогда, никогда…» – вот такие мысли крутились в моей голове все дорогу из больницы домой. Я поклялся не давать в долг больше, чем готов потерять.

Вечером папа сдал мне мелочь, как это периодически происходило последний месяц, и спросил:

– Когда копилку-то разбиваешь?

Мне стало совсем нехорошо. В списке моих «никогда более» ложь находилась на первом месте, но рассказать отцу о судьбе накоплений в нынешних обстоятельствах означало бы катастрофу. Положение было полностью безысходным. Похолодевшими губами я пролепетал:

– Я ее уже разбил, так что мелочь больше не нужна. Спасибо.

– И сколько насобирал? – не отвлекаясь от книжки, поинтересовался отец.

Его равнодушие так диссонировало с бурей внутри меня, что мне казалось – этот контраст осязаем и виден невооруженным взглядом, как парашют Штирлица в известном анекдоте.

– Двенадцать рублей, – обреченность чувствовалась в каждом слове.

– Куда дел?

Я как раз в тот момент читал «Колодец и Маятник» Эдгара По. В рассказе инквизиция создала комнату, в которой стены сжимаются и загоняют жертву в бездонный колодец.

– В долг дал, – выполз ответ.

«Господи, если он не спросит кому, я обещаю тебе… Ну в общем, все обещаю, что хочешь!!!» – пронеслось у меня в голове.

– Кому? – Папа отвлекся от книги и посмотрел на меня с неподдельным любопытством.

Бога нет. О’кей. Я опустил глаза, обмяк, усох и начал сознаваться:

– Баб…

Вдруг зазвонил телефон. Я рванул к нему:

– Але!

– Саня, это бабушка. Папа дома? И, кстати, не забудь у меня свои двенадцать рублей забрать, когда в следующий раз придешь.

– Да мне не горит. – От щек можно было прикуривать в тот момент. – Пап, тебя.

За время их разговора я стремительно почистил зубы, разделся, лег спать и, поняв, что не засну, учился изображать спящего. Папа так и не заглянул. Я вошел в роль и вырубился.

Через два дня я заехал к бабушке, забрал деньги, положил их в варежку, которую немедленно оставил в трамвае. Я не удивился и не расстроился. В графе «Уроки» стояло «Оплачено».

Оксана Иванова

Кружок взаимопомощи

После смерти бабушка решила за Катькой приглядывать. Во всяком случае, до тех пор, пока она не выйдет за хорошего человека.

Когда на похоронах бабуля подмигнула Катьке из гроба, та даже не удивилась.

– Ба, ну хватит, – прошептала Катька, прикрывая ладонью рот. – В девяносто восемь лет можешь ты вести себя прилично?

Бабушка сделала вид, что ничего не слышит, и прекрасно себе лежала, выражая лицом безмятежность.

Бабушка умирала долго. Катька взяла на работе отпуск за свой счет, а в институте договорилась с деканом. И круглосуточно сидела около постели больной.

– Ои-й, бестолковая, – тянула бабушка. – Чего ты высиживаешь тут? Найми сиделку, а то разберут всех женихов, покуда ты мне ночами читаешь, а потом слезами давишься. Я еще, может, месяца полтора так проваляюсь…

И правда, ровно через полтора месяца, как знала, бабуля подманила Катьку узловатым пальцем:

– Не выть, – велела она. – Я сейчас помру, но это не точно. Потому как сердце не на месте у меня.

– Бабушка, – Катька заплакала.

– Ну! – бабушка шлепнула ладонью по одеялу. – Не порти вечер, погуляем еще на твоей свадебке. Этой… Сазоновне позвони. Пусть придет. Я ей бусы янтарные обещала, она сорок лет ими любуется, надо отдать.

Бабушка довольно пожевала губами, закрыла глаза и испустила последний вздох.

Поминки справляли дома, денег на кафе у Катьки не было, да и народу собралось немного. Расселись в зале, из молодежи одна Катька. Она все не могла понять, кого же они закопали, если бабушка благополучно бродила по дому все это время и только перед приходом гостей спряталась.

Сазоновна подняла стопку, янтарные бусы поймали огонек от лампы:

– Эх, Маруська, подруженция ты моя навечная… – сказала она и посмотрела на шкаф.

«Знает, – поняла Катька. – Тоже, поди, собирается… как там бабушка назвала… задержаться». Катька тряхнула челкой и поплотнее прижала дверцу коленом. В шкафу возмущенно завозились, бабушка всегда любила веселые застолья.

Через час дед Василий попросил гитару и спел. Бабушка захихикала, шепотом попросила в щелку блинчик и водочки.

– Ба, – улучив момент, Катька сунулась в шкаф, – а деду Василию, может, тоже чего отдать?

– Та ему уж не треба. Ему бы внука, гада, женить. Вот ты не стала с ним знакомиться, а нам теперь в гробах переворачивайся…

Катька пригляделась к деду Василию. Тот, поймав ее взгляд, подмигнул и затянул песню про каких-то сватов. «Этот тоже», – догадалась Катька. Она таращилась на бабушкиных товарок, припоминая, кто из них кто. Кажется, у всех были внуки. Кажется, неженатые. Дед Василий ласково похлопал Катьку по плечу, понимающе кивнул. «Заговорщики, бес им в ребро». – Катька хотела разозлиться, но почему-то засмеялась. Из шкафа протянулась знакомая узловатая рука и погладила ее по голове.

– Рассказывай, баб! – потребовала Катька, когда все разошлись.

Дед Василий при этом пытался вынести гитару, но Сазоновна защемила ему ногу дверью: «Положь, пригодится – еще выстрелит к концу пьесы».

– Ба? – Катька обошла квартиру. – Давай выкладывай, что за секта у вас.

– Ничего и не секта, – обиделась бабушка, болтая ногами с комода. – Так… кружок взаимопомощи.

– Вы там… – Катька перебирала в голове сидевших за столом, – и правда все поумирали?

– Свят-свят, – бабушка отмахнулась, – зачем же все-то? Некоторые.

– А для чего ты в шкафу тогда сидела?

– Обвыкалась, – сказала бабушка и пропала с легким щелчком, словно закрыли пудреницу.

А дальше Катька жила одна. Тоже обвыкалась. Просыпаться под тишину, молча уходить на работу, возвращаться с вечерних лекций в пустую квартиру, создавать запах шарлотки в доме, засыпать без бубнящего телевизора. Сначала Катька подолгу вслушивалась, не щелкнет ли пудреница, но в конце концов уверилась, что бабушка – мертвая бабушка, ущипнувшая деда Василия за зад, – была галлюцинацией. «Точно, – решила Катька, печально заворачиваясь в бабушкин плед, – мне просто хотелось, чтобы она была всегда. И я ее выдумала… вот такой».

Едва Катька порадовалась, что не успела никому рассказать о постигших ее глюках, бабушка начала безобразничать. Телевизор каждый вечер включался сам собой, и когда повторяли «Рабыню Изауру», все остальные каналы заклинивало. Бабушка подолгу занимала ванную, и Катька отчетливо слышала звук шипящего душа и дребезжащий голос, исполняющий то Зыкину, то Кобзона.

– Ка-а-тьк? – требовал голос. – Спинку потрешь?

Катька бежала на зов, хваталась за ручку… Да что там, можно было привыкнуть наконец. Ванная как ванная, пустая, и раковину почистить надо давно. Разве что шампунь открыт? Или сама забыла?

– Баб, ты не покажешься? – Катька задерживала дыхание, ждала щелчка.

«В свое время», – писала бабуля на зеркале и не показывалась.

Катька осторожно отступала, медленно прикрывала дверь, прикладывала к щели ухо… ничего. Но как только клацал язычок замка – вода снова шумела, трубы гудели, бабушка мылась:

– …Душу – богу, сердце – даме, жизнь – государю, честь… – тут бабушка срывалась на грозный фальцет, – нииии-ко-му!

Про честь бабушка не шутила, это Катька уже потом поняла. Но сначала были пироги. «Ничего ты не хочешь перенять, – повторяла при жизни бабушка. – А вот помру? Кто тебя научит пироги печь?»

Пирогами, по мнению бабушки, следовало радовать мужа, отсутствие которого не давало покоя бабушкиной душе. Катька понимала, что умение печь в некотором роде пережиток – сейчас можно купить любую выпечку. Однако пироги, судя по всему, тоже были пунктиком, держащим бабушку в промежуточном астрале. И Катька решила не противиться. Тем более что устала мыть рассыпанную по полу кухни муку и смотреть на список ингредиентов, написанный маркером на холодильнике – бабуля недвусмысленно требовала действий.