Семя зла - Бейли Баррингтон Дж.. Страница 29

Мерсер кивнул, думая о своем. Он вспоминал Брайана четырнадцатилетним мальчишкой: в ту пору Брайан внезапно посерьезнел и обрел сосредоточенный вид, как если бы его стала занимать некая мрачная и фундаментальная проблема. Выяснилось, что так оно и было: интерес Брайана к науке и философии из абстрактного и интеллектуального вдруг стал требовательным, личным и срочным. Как познаваемо что-либо? Лишь через посредство чего-то еще. А как познаваемо это что-то еще? Лишь через какие-либо иные формулировки. И так далее, и так далее по цепи, пока о неизвестности не остается судить в терминах неизвестного. Конечным результатом любых рассуждений становилось прежнее невежество.

Словно издевка над всеми философами. Вместе с тем пытливый людской ум невозможно унять, и Брайан сосредоточился на проблеме поиска обходного маршрута.

Он никогда не отличался словоохотливостью на сей предмет. Мерсеру было интересно, как у него дела, но интересоваться продвижением исследований в открытую казалось неудобным.

— У меня дела шли не слишком весело, — внезапно проговорил Брайан серьезным тоном. — Зарабатывать на жизнь — скучное занятие. А что до прочего…

Мерсер выжидал.

— Ну и что? — раздраженно бросил Брайан. — В итоге умрешь, и на этом точка.

— Да. — Иного ответа Мерсер не придумал.

— Пойдем на обзорные экраны поглядим, — сказал Брайан спустя миг.

И поднялся. Мерсер последовал за ним из зоны отдыха через фойе, застеленное плюшевыми коврами, и в обзорную рубку.

Здесь на телеэкранах пассажиры могли наблюдать бездны космоса, в которых летел исполинский корабль. Шесть дисплеев демонстрировали вид с кормы, с носа и еще в четырех направлениях. Они имели овальную форму, каждый по длинной оси достигал трех футов.

Обзорная рубка напоминала картинную галерею. Экраны были размещены на стенах, подобно картинам: общее впечатление не складывалось, зритель вынужден был рассматривать каждый по отдельности.

Звездолет перемещался по краю Галактики, и даже в экранной передаче забортные виды впечатляли. Вот проявился огромный рифт среди звезд — область, закрытая газопылевыми облаками. Вот просветлела и блеснула огромная галактическая линза. А вот экран, показывавший просторы за краем: совершенно черный, если не считать нескольких тусклых точек света.

Брайана смущала мысль, что как ни прекрасны эти сцены, а это ведь всего-навсего изображения с камер на корпусе. Он видел их уже много раз: в кино и по телевизору на Земле.

— На это стоит посмотреть.

— О да.

Брайан заговорщицки склонился к Мерсеру.

— Меня вот что волнует. У всех межзвездных кораблей корпуса лишены иллюминаторов. Прямого обзора нет. Почему это так?

Мерсер поразмыслил.

— Наверное, так удобней. На Каддане II я погружался на дно серного моря в огромной субмарине; там тоже не было иллюминаторов.

— Под давлением в десять тысяч атмосфер это разумно. А в космосе подобных инженерных трудностей возникать не должно.

— Наверное, так просто удобней, — повторил Мерсер.

— Нет, не все так просто. Никому не разрешают выглядывать наружу. Даже экипажу. Все наблюдения проводятся непрямыми способами, через аппаратуру, размещенную на корпусе. Но попробуй только поинтересуйся, почему! Такое впечатление, что космос у всех у них вызывает фобию или еще что-нибудь…

— Какая разница? — спросил Мерсер. — Восприятие в любом случае косвенно. Ты регистрируешь окружающий мир посредством органов чувств и проецируешь образы куда-то себе в мозг, словно по телевидению. Представь себе эти дисплеи внутренними оконечностями сенсорных каналов звездолета.

— Все равно забавно, — упрямо пробормотал Брайан.

— Ну, жаловаться на это нет смысла. Причина, очевидно, существует, и она конструкционной природы.

Брайан прекратил спор. Он понимал, что у Мерсера отличная научная подготовка; тот уверен, что корабль в превосходном состоянии и без проблем пересекает межзвездную пустоту. Ментально Мерсер подчинен судьбоносной Московской Декларации Последнего Коминтерна 2150 года.

Тот Коминтерн, породивший всю современную цивилизацию, провозгласил нерушимое господство человека над природой.

Брайан отдавал должное достижениям наукократического коммунизма, утвердившегося на Земле в то время и управляющего планетой поныне. Но эта часть доктрины, пускай и столь прочно укорененная в массовом сознании, не давала ему покоя. Он размышлял, насколько серьезно относятся к ней сами Внутренние Наукократы спустя два столетия.

Они покинули обзорную рубку и около получаса блуждали по коридорам. Потом Мерсер объявил, что хочет спать.

— Мне кажется, разумнее выработать четкий ритм, — добавил он.

Брайан равнодушно кивнул. Они договорились встретиться в зоне отдыха следующим утром, поскольку на завтраке скорее всего разминутся.

Брайан не сразу отправился к себе в каюту. У него не хватило силы воли выработать импровизированное расписание суток, а вдобавок он кое-что задумал. Он двинулся по коридорам, залам и галереям огромного судна. Пассажирская секция протянулась практически от борта до борта, упираясь на корме в машинное отделение, а на носу — в такие же запретные помещения, где обитали наукократы экипажа.

Он лениво размышлял про Мерсера. Детские и подростковые привычки Мерсера в основном сохранились, лишь слегка изменившись. Те же выражения, та же манера говорить. Даже странно, как они уцелели в человеке ныне гораздо старшем.

Вскоре он оставил позади самые населенные зоны корабля. Приближаясь к корпусу, коридоры пассажирской секции не обрывались резко, а переходили в туннели с немногочисленными перекрестками. Каюты, читальни и рестораны исчезали. Освещение становилось аскетичным и прагматичным. Отделка из крашеного дерева и пастельного пластика сменялась стальными листами. Туннель с правильными промежутками усеивали телефонные аппараты и приборы, чье назначение Брайан угадывал с трудом. Реже попадались участки переборок, которые, видимо, можно было открыть простым движением, отщелкнув какую-то задвижку: рундуки для припасов или инструментов.

Все выглядело довольно стандартно для межзвездного корабля. Брайан забрел уже на самую периферию и оказался в туннелях, куда обычно наведывались только члены экипажа.

Его возбуждение росло по мере приближения к абсолютной пустоте. Он проходил через внешние слои защитной оболочки пассажирской секции. Вероятно, считанные футы оставались ему до металлического корпуса. А за ним, на расстоянии дюймов — абсолютное ничто.

Правда ли, что никому, независимо от бортового ранга, не разрешается выглядывать в космос? Или, как он подозревал, наукократам это позволено? Неужели они монополизировали привилегию наблюдать за пустотой вовне?

Он остановился. В стальных коридорах ничто не двигалось, не раздавалось ни звука. Постоянно работавший в тысяче футов отсюда двигатель был безмолвен. Брайан созерцал тесные туннели, перебирая в памяти события всей своей жизни.

Он все еще не сформулировал в окончательном варианте цель своего полета и нынешнего путешествия по этим коридорам. Он не чувствовал в том потребности: с кем делиться-то?

Но история то была давняя. Ему она представлялась важной, однако он затруднился бы передать это чувство кому бы то ни было еще, даже Мерсеру. Он ощущал, что за изогнутыми стальными стенами, охватывавшими собою внутреннее пространство корабля, может обрести некий фундаментальный опыт.

Давным-давно его попытки мыслить объективно привели к осознанию странного факта. Субъективно не только людское мышление. Субъективно и само зрение.

На Земле горизонт задает границу, которую бессильно пересечь зрение, даже если смотришь в ночное небо. К тому же пространство разбито и разграничено тесно сочлененными объектами: домами, деревьями, людьми, холмами, облаками в небе. Различные предметы окружения словно бы искажали, затемняли обзор.

Брайан отдавал себе отчет в хитроумности конструкции тюрьмы, куда заключено его сознание. Все попытки освободить восприятие от окружающих объектов бесполезны. Лишь заглянув в бездну между мирами, не заслоненную ничем, мог он, вероятно, привести свою жизнь к удовлетворительному результату.