Рождение мечника (СИ) - Кузнецов Павел Андреевич. Страница 2

— Это — моё дело, — без тени страха ответил тогда я, чем шокировал даже здоровяка. Тот просто не ожидал полного отсутствия реакции на себя, такого большого и страшного. — Пусть уходит.

Здоровяк первым не выдержал напряжения. Ему и так рвало крышу от ситуации с девчонкой, так ещё и это недоразумение… Он положил ладонь на мой лоб и ткнул, рассчитывая отбросить. Однако тогдашний я как-то извернулся ногами, смещая вектор тяжести, и рука старшего словно в камень упёрлась. А в следующее мгновение от меня прилетела ответка — ногой по колену. Кирилл теперь ещё больше стал походить на дитё. Вместо того чтобы бить в ответ, он заголосил, хватаясь за отбитое колено. И я тут же этим воспользовался и ударил ещё раз, по второй ноге. Но вперёд уже ринулся длинный. Вдвоём со здоровяком они попытались меня скрутить. Я ужом метался между ними, лягаясь, пинаясь, нанося неумелые, но быстрые и весьма чувствительные удары. Эта чехарда продолжалась несколько минут, пока старшие, предприняв неимоверные усилия, всё же не заломали меня и не потащили к двери.

Но даже в таком плачевном состоянии я не желал мириться с поражением. Извивался, невзирая на боль, которую доставлял каждый вывих рук, пытался достать ногами, пару раз даже больно укусил зубами. Впрочем, старшие всё равно справились. За ними была масса и некоторая рассудительность, вкупе с парной работой, тогда как я был всего лишь диким зверёнышем. Меня вытолкали взашей, и закрыли дверь перед самым носом.

В помещении воцарилась звенящая тишина. Парни тяжело дышали, их заводила хмурился, даже девчонка выглядела растерянной.

— Кто этот бешеный? — спросил длинный у заводилы.

— Не знаю. Видел среди мелких. Вроде бы он тут давно…

— Зачем он вообще влез? — задал вопрос недоумевающий здоровяк.

— Не понимаю, — вынужден был признать главный.

Он с видом победителя вновь повернулся к девчонке. Масленый взгляд водянистых глаз рождал в её душе мерзкое ощущение клейкости. И тут длинный, до того державший дверь, вдруг с воплем подскочил на месте и начал прыгать на одной ноге, что-то крича. Проход в туалет оказался свободен. Входная дверь распахнулась, и я-мелкий, подхватив с пола пущенную под дверь арматуру, безмолвной тенью проскользнул внутрь.

Заводила ещё только поворачивался на новый всплеск активности, длинный продолжал прыгать на одной ноге, и только здоровяк заворожено наблюдал, как перекрученный винтом прут, точно в замедленной съёмке, опускается на его бедро. Брызнула кровь. Кирилл упал, как подкошенный, по комнате заметался его заполошный визг. Второй удар пришёлся по ноге длинного и оборвал его экзотичный танец. Старший, следом за своим товарищем, оказался на полу, а я уже наступал на главного виновника торжества.

Щуплый заводила неотрывно наблюдал за моим приближением, я же шёл нарочито медленно, никуда не спеша — словно издевался. Глаза пристально всматривались в старшего, отслеживая каждое его движение. Лицо вмиг приобрело какой-то хищный вид, стало похоже на оскал, запёкшуюся маску. В облике меня-пацанёнка не осталось ничего человеческого — зверёныш, каких можно встретить только на улицах. И самое главное — во мне тогда не было ни тени страха, но не было и ненависти или злости, а глаза… больше всего походили на два провала в бездну возмездия.

Заводила первым не выдержал этого взгляда, он дёрнулся вбок, прекрасно понимая, что иначе окровавленный кусок металла вонзится и в его плоть. Но было уже поздно. Я метнулся на перехват и сильно приложил старшего по руке. Тот с воплем схватился за ушибленное предплечье, и тут же схлопотал новый удар — в бедро. Нога подростка подломилась, он кулем ухнул на пол. Теперь на полу копошились трое — вопя и визжа, пытаясь подняться, но вновь и вновь оскальзываясь на смешавшейся с водой крови. Особенно в крике усердствовал здоровяк, голос которого иногда и вовсе срывался в фальцет.

Однако я не спешил убирать своё орудие возмездия. Внимательно осмотрелся по сторонам. Открыл каждую кабинку. Выглянул наружу. И только после этого приблизился к белокурой.

— Они сильно тебя обидели? — тихо спроси тогда я, неотрывно глядя в голубые бездны глаз.

Девочка с открытым в изумлении ртом смотрела на мелкого пацанёнка, только что на её глазах отправившего «отдыхать» троих её мучителей. Старших. Она навсегда запомнила страх этих здоровых уже детей, которым так хотелось стать мужчинами, перед этим шкетом. Ни разу ещё не мужчиной. Или уже мужчиной?.. Девочка не была дурой, в её головке сновали целые сонмы мыслей. Она пыталась переварить увиденное, но недостаток жизненного опыта мешал. Тем не менее, при взгляде в эти чёрные глаза, она ощутила… Что-то странное. Смутное. Она сейчас даже не понимала в полной мере, что это за ощущение, хотя девочкой уже не была. Давно не была. В детдоме часто взрослеют рано, слишком хищная стая здесь, слишком сложно выживать, приходится крутиться. И девочки крутятся так, как могут, используя своё основное женское оружие — хитрость и коварство, а также подключая время от времени основной калибр — любовь. Чисто животную её составляющую, как это и положено в стае. Но если до того всё происходило бессознательно, бесчувственно, животнообразно, то теперь… что-то в девочке зародилось. Что-то, чего она не могла для себя описать, и вряд ли кто-либо из её подруг смог бы. Впрочем, подобным с подругами не делятся.

— Да… — выдавила она против воли.

— Не волнуйся. Они больше не будут.

Парень говорил настолько уверенно, что девочку проняло. Она поверила тогда мне сразу и до конца: не будут.

— Если будут, скажи. Это неправильно — обижать девочку.

Секундное разочарование, возникшие от моих слов, тут же оказалось сметено волной благодарности.

— Спасибо…

— Леон. Меня зовут Леон.

— А я… Марина…

— Знаю. Я всех знаю. Ты можешь идти, Марина. Лучше, если тебя здесь не будет, когда… придут взрослые.

Парень говорил настолько серьёзно и уверенно, что она невольно поразилась — такой мелкий, а такой… А какой — такой? Что в нём так притягивало? Она не знала ответа на этот вопрос. Да ей он был и не нужен. Просто подошла к мальчику и чмокнула его в щёчку, после чего побежала прочь из жуткого помещения, кровь в котором почему-то была даже на стенах.

Тогда я несколько минут простоял, ошарашенный. До того девочки никогда так не делали. Нет, для меня не было секретом, что со старшими они иногда… делают. Но вот так… Щека горела огнём. Даже боль в теле от перетруженных мышц не воспринималась так, как этот огонь. Я сел на подоконник, положил рядом своё орудие, и принялся ждать.

Парни на полу вскоре затихли. Я этого не знал, но они потихоньку отключились из-за нервного срыва и болевого шока. Мне тогда вообще казалось, что они умерли — слишком много натекло крови. На самом же деле обилие красной жидкости было кажущимся. Один из умывальников был сломан, что-то в сливе подтекало, поэтому сюда всегда ставили ведро. Вот это-то ведро и опрокинулось, а его содержимое смешалось с кровью из пары глубоких порезов от острой арматуры.

Нас нашли с утра воспитатели, пришедшие на работу. Дежурный ещё не проспался после ночного «дежурства», так что раньше обнаружить непорядок было попросту некому. Те же ребята, кто время от времени наведывался по своим делам, предпочитали побыстрей убраться прочь. Их тоже пугал вид крови.

Конечно, ситуацию в детдоме тогда спустили на тормозах. Виной тому, естественно, был вовсе не пьяный дежурный воспитатель. Директору банально не улыбалось отвечать перед Управлением образования за нерадивых подчинённых. Больших начальников будет мало волновать, кто затеял драку. Их будет волновать — кто из взрослых дядей её допустил. На этом строилась вся система воспитания поздней советской России. Воспитатели отвечали за проблемы с воспитуемыми. Считалось, что человека можно воспитать так, как хочет высшее начальство, и если его не воспитали, виноват не человек, а воспитатель. На такой «умной» и «гуманной» мысли в армии расцвела махровым цветом дедовщина, а в таких, как у нас, замкнутых коллективах возникли её ослабленные подобия [1]. Поэтому всё, что могли воспитатели в такой ситуации — это устроить подковёрную возню, направив все силы на сокрытие кровавой драки.