Моя чужая (СИ) - Гринвэлл Ольга. Страница 11

Когда я уже стояла в дверях, Маруся подошла ко мне и, обняв, прижала к груди.

— Ты хорошая девочка, Лёль, слишком хорошая. Не позволяй никому сбить себя с пути.

Машинально кивнув в ответ, шмыгнула за порог.

***

Закрыв за соседкой дверь, Маруся прислонилась к ней спиной. Слышала, как в кухне Никита звякает ложкой, размешивая сахар в чашке. Вот и наступила, наконец, череда материнских переживаний — сложный возраст, первая любовь, буйство чувств. Правильно говорится: маленькие детки — маленькие бедки, большие детки — большие бедки. Теперь ей предстоит проявить свою материнскую мудрость и стратегию. Перво-наперво надо поговорить с сыном. Мальчик влюблён в свою подружку, а она запуталась в своих чувствах, да и слишком юна.

Женщина, стараясь ступать неслышно, подошла к двери кухни. Какое-то время стояла, разглядывая сына. Тот сидел, задумчиво уставившись в чашку с чаем — брови нахмурены, лоб прорезала вертикальная складка.

Маруся слегка кашлянула, и Никита поднял на неё глаза. А в них смятение, которое ему не удалось скрыть.

— Мам? — голос сорвался.

— Ник, пожалуй, нам надо серьезно поговорить.

— О чём?

— О тебе, о ваших с Олей чувствах.

— Не о чем говорить, мам. Никаких чувств нет. — Маруся слегка рассмеялась, а Никита продолжил: — Ей нравится другой, а я просто третий лишний.

— Поверь мне и запомни — лишних не бывает. Ты для Оли очень хороший друг, и она доверяет тебе больше, чем кому-либо. Это очень важно. Оставайся лучшим другом, и тогда тебе никогда не придётся быть лишним.

— Все, мам, прекрати. Я все понял, — он поднялся из-за стола. — Тебе не стоит переживать.

Маруся смотрела, как сын убирает со стола тарелку, чашку с чаем, аккуратно ставит посуду в раковину. Вздохнула. Ему только шестнадцать лет, и ещё столько переживаний, взлетов и падений впереди.

— Оставь все, я сама помою посуду, — сказала, когда он открыл кран.

Молча пожав плечами, парень вышел из кухни.

Глава 8

Вино и время не жалея,

садись не с каждым, кто знаком:

похмелье много тяжелее,

когда гуляли с мудаком.

(Игорь Губерман)

Артём

Артём сидел на заснеженной лавке, скрытой в кустах. Он был в ярости. Хотелось бить и крушить все вокруг, но, кроме ржавой консервной банки, которую он что было сил пнул, под руку ничего не попадалось. Снег белыми хлопьями падал на разгоряченное лицо парня и тут же таял.

Казалось, день начался замечательно. Этим субботним утром он позволил себе подольше поспать, а потом ещё долго валялся в постели, потягиваясь с довольной улыбкой. Девчонка, которая ему больше чем нравилась, не отказала ему и с готовностью согласилась стать его. Прикрыв веки, Артём уже представлял, как они сидят на чёрной лестнице одной из многоэтажек, он обнимает Ольку, грея свои замершие ладони под ее курткой. Даже представил приятную тяжесть округлых грудок, отчего его восставшая плоть вздыбила одеяло. Наскоро позавтракав и бросив родителям невнятное «буду вечером», Артём нацепил куртку, обмотал вокруг шеи тёплый шерстяной шарф и, сунув ноги в сапоги-скороходы, выскочил за дверь.

Какое-то время в нерешительности топтался у подъезда, обдумывая встречу с теперь «своей» девчонкой, но, наконец, решившись, дёрнул тяжелую дверь на себя.

Ему открыли не сразу — парню пришлось настойчиво трезвонить, пока по ту сторону не послышались быстрые шаги и не раздался сердитый голос Ирины Викторовны, Олиной матери.

— Кого ещё несёт? Никакого покоя в субботу, — гремя дверной цепочкой и щёлкая замками, ворчала она. — Единственный выходной день, и все равно прутся.

— Тёть Ир, это я, Артём.

— А, Темочка, — в приоткрытой щели двери показалось заспанное лицо женщины. — Заходи. Моя коза тоже только что явилась, — она мотнула в сторону плотно закрытой двери в комнату дочери. — Сидит, дуется там.

Артём снял обувь, куртку и под заинтересованным взглядом Ольгиной матери постучался в дверь.

Ольга выглядела испуганной и как будто чем-то смущенной — выдавали суетливые движения, бегающий взгляд. Она вскочила с кресла, едва Артём вошёл в комнату.

— Ой, привет. Не ожидала, что ты зайдёшь. Что так рано?

Он выдохнул, улыбнулся, подходя ближе.

— Еле дождался, когда увижу тебя, Оль.

Сделал ещё шаг к ней. Девчонка выставила вперёд руки, останавливая парня.

— Тём, слушай, — ее лицо покрылось пятнами. Артём заметил, как она нервно стиснула руки. — Знаешь, я… я передумала.

— Что передумала?

— Ну… быть твоей девчонкой…

Внутри все взвилось от возмущения. Как это так?! Вчера одно, а сегодня уже другое? Да с его популярностью в школе отбоя от девчонок никогда не было, а тут эта кобенится! Ну да, Олька классная, с ней интересно, и хорошенькая… да, черт побери, Артёму нужна она, только она, и никто больше!

Он набычился.

— Оль, я не понимаю. Я думал, что мы нравимся друг другу, и…

— Тёмочка, — девчонка в отчаянии заломила руки. — Но мы же друзья! И Никита друг тоже. Я не могу так… пока не могу.

— Ну все ясно, — Артём хмыкнул, сдунул со лба чёлку. — Снова твой Ник.

— Почему мой? Он такой же мой как и твой. Я вас обоих очень-очень люблю. Как друзей.

— Ладно, проехали, — он сглотнул внезапно возникший в горле ком. Надо же, такой облом. Похоже, ветер дует от Никитоса. Ничего, он ещё пожалеет, сволочь. Не знает против кого батоны крошит.

— Ты обиделся? — Оля сократила расстояние между ними, заискивающе заглядывая Артёму в глаза.

— Нет, что ты, — равнодушно пожал плечами. На самом деле ему хотелось хорошенечко встряхнуть эту глупую утку. — Ну я пойду. Мать велела в магаз сгонять за молоком и хлебом. Пойдёшь со мной?

Артём знал, что Оля откажется. Сейчас ему нужно побыть одному, чтобы никто не попадался на глаза, иначе он сорвётся.

Парень долго бродил по заснеженным улицам, затем свернул в сторону Сиреневого бульвара. Нашёл лавку и теперь сидел, не обращая внимания на усилившийся снегопад и холод.

***

Оля

Похоже, Артем на меня всерьёз обиделся. Перестал заходить по утрам, а когда я звонила ему, то разговаривал с неохотой, словно общение со мной было ему в тягость. А после уроков проносился мимо нас с Никитой, наскоро хлопая того по спине.

Я скучала по Тёмке, по его бесшабашной улыбке, шуткам, по тягучему взгляду голубых глаз. Знала, что Никита с ним видится почти каждый вечер — парни начали вместе ходить в секцию кикбоксинга. Меня так и подмывало разузнать у Никиты об Артёме, но я не решалась, опасаясь лишних расспросов. Боялась, что не выдержу и расплачусь.

После того случая с поцелуем я старалась не поднимать в наших разговорах личные темы, хотя Никита вёл себя словно ничего и не произошло. Да, наверное, так оно и было — для парней обыкновенный поцелуй имеет небольшое значение. А вот для меня…

Думая об Артёме, я вспоминала Никиту, его руки, вкус его губ, и ничего не могла с этим поделать. А когда я была рядом с Никитой, то невыносимо скучала по Тёмке. Самое ужасное было то, что мне не с кем было поделиться своими переживаниями.

В тот день мне пришлось задержаться в школе. В конце недели ожидалась контрольная по химии, и мне было необходимо проконсультироваться с учительницей. Она задерживалась, и я сидела одна в пустом классе. Никита забежал, потоптался немного у дверей и, состроив скорбную рожицу, удалился — у него была тренировка по кикбоксингу.

От нечего делать я уставилась в окно. Дни становились длиннее, снег начал стаивать, и весеннее солнце, выглядывавшее из-за белых курчавых облаков, старательно растапливало его. По школьному двору со звонкими криками носились младшеклассники, а чуть в отдалении курили уже достаточно взрослые ученики.

— Чужакова, что задумалась? — голос химички вывел меня из расслабленного состояния. — Могла бы хоть учебник открыть.