Я — Легион (СИ) - Злобин Михаил. Страница 37

— Э-э-э… — хромой явно был растерян от такого моего требования, но счел за благо с ним согласиться. — Хорошо.

— Ну и ладушки. А ты как вообще сюда попал, Генка? — Мне, по сути, была неинтересна судьба этого человека, но раз уж выпал шанс скоротать время за беседой, то почему бы и нет?

— Да как-как… посадили меня в камеру, а там кровать у самого окна. Меня за ночь так сильно продуло, что наутро скрючился, и еле с кровати встать сумел. Ну мне что делать? Я пошел к вертухаям и пожаловался, что, дескать, у меня ноги больные, что мне нельзя под сквозняком спать. А те только посмеялись. Ну я рассердился маленько, нагрубил им, и вот я, собственно, в «клоповнике».

— Ну а в СИЗО вообще за какие заслуги загремел?

— Так можно сказать все из-за того же, из-за языка своего. Я ж, как видите, хожу неважно совсем. Работать не могу, и до последнего года у меня вторая группа была по инвалидности. Хоть какую-то копейку, но от государства получал. А тут на ежегодном подтверждении категории эти кишкомоты из соцэкспертизы мне заявили, что я теперь здоров, и не видать мне большее инвалидности. А я, верите, нет, и ста метров пройти не могу без костыля и передышек! Это они здоровым называют?! Вот я там и разругался с ними всеми в пух и прах… а потом председатель, самый главный из них, встал, начал орать на меня, хватать, да из кабинета пытался вытолкнуть. А я вроде как сопротивляться начал, да ненароком зарядил ему костылём прямо в лоб. Да так сильно попал, что у того сотрясение теперь.

Штатив ненадолго замолчал, немного переводя дух после своей пылкой речи, а потом продолжил:

— И вроде бы все ничего, да только председатель этот оказался чьим-то то ли сынком, то ли племянником. Какой-то шишки из органов. И меня прямо на следующий день нашли, из дому в наручниках выволокли, как преступника. Сперва закрыли за причинение вреда здоровью какой-то там тяжести, а на последнем заседании прокурориха вообще грозилась, что переквалифицируют в покушение на убийство. Ну, вот как-то так у меня вышло. Я, выходит, со своим костылем на жизнь важного человека покусился…

Я немного помолчал, переваривая услышанное. Судя по ровному эмоциональному фону, Гена мне рассказал все честно, а если что и утаил, то нечто такое, что сам важным не считал. И история Штатива вдруг напомнила мне, что в СИЗО могут сидеть не только отъявленные преступники и ублюдки, каковыми я по умолчанию считал всех оказавшихся здесь. Тут есть и обычные люди, угодившие в жернова уголовно-исполнительной системы по стечению обстоятельств и собственному неразумению. Да взять хотя бы тех же Олега и Егора, с которыми я познакомился в первый день нахождения в изоляторе временного содержания, куда загремел сразу после больницы. Разве за свой проступок они достойны пополнить ряды моего легиона?

Да уж, не очень красиво могло получиться, начни я тут убивать всех напропалую. Это был бы серьезный удар по моей и без того угольно черной совести. Значит, я должен внести в план серьезные коррективы и провести хотя бы маломальский отбор кандидатов.

— Слушай, Штатив… то есть, Гена, а ты всех тут знаешь, кто за что сидит?

— Ну, не всех, но большинство.

— Ты тогда передай всем, кто не конченный подонок, что если они будут участвовать в ночном развлечении, затеянном Батей, то это станет последнее, что им доведется сделать в своей жизни. Понял, Гена? Последнее, и я вовсе не шучу.

Штатив испуганно сглотнул, испытав вдруг передо мной настоящий животный страх. Если б не стены, железные двери, охрана и решетки, бежал бы он быстрее спринтера, только изредка помогая себе костылем. Но бежать отсюда было некуда, поэтому он лишь мелко закивал, показывая, что слова мои услышал, понял, и ни на секунду не усомнился в их серьезности.

Близилось время отбоя, и атмосфера нездорового предвкушения в камере накалялась. Штатив ее ощущал даже кожей, непроизвольно ёжась и тревожно сжимаясь внутренне. Он честно подошел к каждому из «чертей», как их называла пятерка захвативших тут власть бандитов, и передал слова этого странного незнакомца, про которого по всей «Тишине» ходили устрашающие слухи. Люди поговаривали, причем не одни только заключенные, но и тюремщики, что он один отделал целую банду белгородских гоп-стопщиков. Неудивительно, что Батя испугался выступить против него в открытую, а трусливо решил устроить ему темную.

Однако остальные сокамерники отказались внять голосу рассудка. То ли они боялись отказать авторитету, то ли действительно не хотели пропускать «веселье», но каждый, буквально каждый послал Штатива на три советские буквы. А один так вообще настучал одному из прихвостней Бати, после чего тот пообещал Гене, что он будет следующий на очереди, сразу после новичка.

Штатива этот посул пронял. Стало так страшно, что даже приближение отбоя и возможность принять горизонтальное положение, вытянув многострадальные ноги, не приносила ему облегчения, а наоборот, только усиливала тревожность.

И вот, настало время вечерней поверки. Дежурные прошли по камерам и провели перекличку, внимательно рассматривая каждого откликнувшегося на предмет соответствия физиономии и названной фамилии, потом у всех было полчаса на то, чтобы привести в порядок свое спальное место и умыться ледяной водой в ржавом рукомойнике, а затем выключили свет.

Опустившийся на арестантов мрак зимней ночи, разгоняло только просачивающееся сквозь зарешеченное окошко голубоватое свечение уличных фонарей, что освещали внутреннюю территорию изолятора. Люди быстро попрыгали по своим местам, укрылись колючими шерстяными одеялами и затаились. Сегодня многим не спалось от волнения, как и самому Штативу, но усталость, накопившаяся за целый день, постепенно брала верх, и тяжелые веки невольно опускались все ниже, пока не закрылись вовсе.

Но проспать всю ночь Гене было не суждено, потому что его разбудило шевеление соседа по «плоту». Приподняв голову, заключенный увидел, как со всех уголков камеры темные силуэты стекаются к тому месту, где лег ночевать новичок. Руководил этим процессом лично Батя, жестами в темноте показывая, кто должен навалиться на руки, а кто на ноги, кто страхует, на случай если жертва сумеет вырваться, а кто гасит. Сами авторитеты в общей свалке участия не принимали, они собирались поглумиться над строптивым сокамерником после, когда тот уже будет не в состоянии им дать отпор. Подло и грязно, но действенно.

Арестанты осторожно пробирались к новичку, а расстеленные матрацы хорошо глушили их шаги. Вот, наконец, они собрались вокруг, и замерли, ожидая отмашки к началу.

Штатив был напряжен, как натянутая струна, ведь он помнил, предупреждение новичка, и почему-то искренне верил, что он в состоянии его воплотить в жизнь. Жаль, что он совсем забыл о данном ему совете — лечь и зажмурить глаза, чтобы ничего не видеть.

— Ну, долго вы еще надо мной стоять будете? — Холодный негромкий голос прозвучал в напряженной тишине раскатом грома, и собравшиеся вокруг жертвы арестанты от неожиданности бросились исполнять то, ради чего встали со своих постелей.

Глава 13

Привыкшие к ночному мраку глаза Штатива теперь отчетливо различали темные фигуры столпившихся сокамерников. Он видел, как они бросились на новенького, придавливая коленями к полу его руки, видел, как один упал тому поперек ног, начисто лишая возможности ими пошевелить, видел, как остальные двинулись к обездвиженной жертве с вполне читаемыми намерениями… ну, вот и все. Сейчас бедного парня отделают, а потом за него возьмется Батя. И станет в их камере на одного опущенного больше. Из-под такой кучи малы нет никакого шанса выбраться, каким бы сильным и умелым ты ни был…

Однако вместо тривиального избиения дальше начала происходить какая-то сущая чертовщина, вызывающая дрожь в поджилках. По камере будто бы пронесся сквозняк из осязаемого ужаса, от которого зубы Штатива начали выбивать частую дробь, а сам он от неожиданности непроизвольно вскрикнул.