Схватка со злом - Блантер Борис Михайлович. Страница 24

Попрощавшись, Ширяева и молодая учительница покинули кабинет.

Длинный школьный коридор пуст. Солнце горячими желтыми квадратами распласталось на полу, пахнет теплым, нагретым деревом. Елизавета Семеновна мягким девичьим движением берет лейтенанта милиции под руку.

— Какой ужас! Что же нам с Валентиной-то делать?

— Да, — отвлекается Ширяева от своих мыслей, — да, вы правы — Валя меня тоже беспокоит. Над ней придется нам вместе и подумать, и поработать. Но уладим сначала с Мариной… И, простите меня за прямой вопрос, какие у вас отношения с классом?

— Отношения? — рассмеялась девушка (начальство ее, видимо, стесняет, сейчас внутреннее напряжение исчезло, говорит она легко и просто). — Вроде бы ничего отношения. С мальчишками мне труднее, а с девочками — хорошо. Они меня даже домой провожают… А что, — спохватывается она, — думаете, нужно с ними побеседовать о Марине?

— Богданова должна забыть, что она воровка, а помочь ей забыть должны товарищи. — Елена Гавриловна понимает, что больше ничего объяснять не надо. Немного помолчала, словно подчеркнув паузой свою мысль, и продолжила: — А с кем дружила Богданова, кроме Вали?

Учительница тоже помедлила, выбирая слова:

— Есть у нас в классе очень принципиальная, очень чистая девочка. Вот с ней, с Люсей, по-моему, и дружила Марина до всей этой истории.

— Чудесно, — оживилась Ширяева. — Смогу я ее сегодня повидать?

— Разумеется, — Елизавета Семеновна смотрит на часы. — Через четыре минуты — звонок, первая смена кончает уроки. Вот, — останавливается она у распахнутой двери, — пустой класс, подождите здесь.

Девушка ушла. Ширяева оглядела маленькие черные парты. Ей стало грустно, как всякому человеку при встрече со своей давно пролетевшей юностью. Елена Гавриловна взяла мел, попробовала. Нет, не разучилась: почерк четкий, крупный, с правильным наклоном… «Педагогический», — усмехнулась она, стирая влажной тряпкой написанное.

Раскатился звонок, школу наполнили голоса и громкий топот. Ребята торопились домой. Ждать Ширяевой пришлось недолго. Девочка в коричневом форменном платье вошла в класс и неприязненно посмотрела на Елену Гавриловну круглыми, похожими на спелые вишни, глазами. «И чего от меня этой милиционерше надо? — думала Люся. — Что Марина еще натворила? Неужели ее в тюрьму?» Спелые вишни стали тревожными и сумрачными.

Ширяева следила за переменами в лице девочки. Перехватила ее неприязненный взгляд и негромко сказала:

— Ты, Люся, плохой товарищ. Ненадежный. На фронте тебя бы, например, в разведку не взяли.

— Я? — удивилась и обиделась девочка. Она никак не ожидала, что милиционерша заведет разговор о ней, о Люсе. — Почему? — Вопрос прозвучал холодно, почти по-взрослому.

— Бросаешь друзей в беде. Так настоящие люди не поступают, — продолжала наступление Елена Гавриловна. — Чем ты помогла Марине, когда та ошиблась?

— Она лгунья! — вспыхнула девочка. — Врет все: отец, герой, граница, а он…

— А он? — поторопила Ширяева внезапно умолкшую Люсю.

— А его… ну, нет. Понимаете?

— Понимаю. А у тебя есть отец? Есть. А если, представь себе на минутку, отца не было, ты бы хотела его найти? Хотела. А каким бы он тебе представлялся, твой отец, которого ты никогда еще не встречала?

Девочка не ответила. «Если бы моего папы… — торопливо и напряженно соображала она. — А у Марины вот — нет… А Марина хотела… И вот думала о нем, думала и придумала себе папу…»

— Марина придумала себе отца — храброго, щедрого, справедливого, такого, каким и должен быть отец, — подытожила Люсины мысли Ширяева.

— А зачем она взяла перчатки у Даши? — уже сама перед собой оправдывалась девочка.

— Вы ведь ее считали воровкой. А Марина обиделась, озлобилась на всех. Ясно?

— Так что ж она, по-вашему, хорошо поступила, хорошо, да?

— Нет, Люся, плохо. Очень плохо. Но ей нужно теперь помочь. Как человеку, который упал и расшибся. И если б она была моим другом, я бы ей помогла.

— А бритва? — спросила Люся шепотом, видно, она и сама не очень в это верила.

— Марина приходила к тебе домой? — ответила вопросом на вопрос Елена Гавриловна. — Много раз. И ничего у вас не пропадало. Я, работник милиции, ручаюсь, что не брала она бритву… Подумай обо всем сама, девочка, — тепло закончила Ширяева, — ты уже не маленькая, разберешься.

Люся кивнула головой. Они вышли вместе, и ребята второй смены, пробегая по коридору, удивленно на них поглядывали…

Сегодня Марина не провожала братишку в детсад. Сегодня мама выходная, и Алешка остался дома. Марина шагает по улице одна, февральский ветер путается в полах пальто, обжигает щеки, но девочке все равно хочется, чтобы путь ее был длинным, долгим, чтобы улица никогда не кончалась. Она идет в школу, идет медленно, так медленно, как только может.

Что-то переменилось за последние дни в жизни Марины. А что — она сама толком не умеет понять. Будто все люди вокруг стали добрыми. Соседи начали с ней ласково разговаривать и оставлять на кухне, как прежде, кастрюли с супом и молоком, а мама больше не запирает от нее денег (Марина не знает, что каждый вечер Глафира Аркадьевна их тщательно пересчитывает) и даже в школе вспомнили о Марине.

Заходила Елизавета Семеновна, советовала, как побыстрее догнать товарищей. Словно Марина просто так заболела и отстала от ребят. А Елена Гавриловна раз встретила ее и тоже долго разговаривала. И все про школу, про уроки, а о колонии и не вспомнила…

Марина идет медленно, стиснув покрасневшими от ветра и мороза пальцами ручку потертого дерматинового портфельчика.

Но как там ни замедляй шаги, как ни старайся, дорога до школы не так уж велика. Марина открыла знакомую коричневую дверь — звонок рассыпался металлическими горошинами по всем трем этажам. Значит, правильно подгадала, не раньше, не позже, а точно к началу, чтобы торопливо пробежать через класс к пустой последней парте, чтобы ни с кем не здороваться, чтобы никто не пялил на нее глаза. Девочка повесила пальто на «свой» крючок — желтый, слегка отогнутый вправо — и затопала по лестнице и пустым коридорам.

Как пловец в холодную воду, рывком шагнула Марина в веселый и шумный гомон ребячьих голосов. И все стихло. Сжав губы, глядя прямо перед собой, девочка шла между партами и жалела, что послушалась маму и Елену Гавриловну. Но Люся неожиданно встала.

— Садись, пожалуйста, ко мне, Маринка!.. — голос у нее сорвался и она добавила тихо-тихо: — Как раньше…

Ее слова отдались не в ушах, а в сердце Марины. Она споткнулась на гладком полу, но никто не засмеялся. Марина села рядом с подругой, руки стали неловкими, деревянными, и она никак не могла уложить цеплявшийся за парту портфель. Люся ей помогла. На Валю обе девочки и не взглянули, но зато на нее смотрели другие, и Валентина ссутулилась, стараясь занимать как можно меньше места. Марина не знает, что Валин поступок обсуждался на пионерском сборе…

— Здравствуйте, ребята! — сказала войдя Елизавета Семеновна. А когда школьники уселись, громыхнув крышками парт, заметила без всякого удивления: — Богданова здесь? Вот и хорошо.

Урок начался обычно: Елизавета Семеновна раскрыла классный журнал и повела карандашом по списку фамилий, раздумывая, кого вызвать к доске.

…Погожим июльским днем Елена Гавриловна встретила Марину на улице. Девочка сильно подросла за последние месяцы, и ее девичьему телу уже тесновато в застиранном ситцевом платьице.

— Как дела, Маринка? — ласково спросила Ширяева.

— Хорошо, тетя Лена. Я в седьмой класс перешла.

— Молодцом. А мама, Алеша?

— Все в порядке. Только мама обижается — совсем вы нас позабыли. И не зайдете теперь.

Марина не глядит больше исподлобья, у нее открытый, веселый взгляд человека, у которого спокойно на душе. А нежная улыбка словно освещает ее скуластое лицо изнутри.

— Спасибо, Маринка. Выберу время — зайду.

Убегает по каким-то своим неотложным девчачьим делам Марина, и Елена Гавриловна провожает ее глазами…