Схватка со злом - Блантер Борис Михайлович. Страница 37
Уроженец хлебодатных здешних мест, Борисов не умел, да и не хотел быть в стороне от колхозных дел, хотя они вовсе не входили в круг его обязанностей. К тому же с новым председателем Галиным и парторгом Ветленский у него сам собой возник как бы негласный уговор — помогать друг другу в работе.
Участковый каждодневно заглядывал в различные уголки артельного хозяйства. Он беседовал с людьми, стараясь глубже узнать их, разбирал заявления и жалобы, а попутно сколачивал себе актив. Случалось всякое — ладное и неладное.
Однажды по пути к себе домой Борисов увидел в поле два трактора, за которыми тянулась ровная черная полоса вспаханной земли. «Хорошо идут, — подумал он, но тут же шевельнулось сомнение: — Что-то уж больно быстро». Участковый спрыгнул с лошади, вынул складной метр и сунул его в пашню. Посмотрел — глубина 14 сантиметров. Он нахмурился, поскакал наперерез, загородил переднему трактору дорогу.
— Прекрати пахать!.. — крикнул Борисов.
Тракторист приглушил мотор. Достал из-под картуза заранее заготовленную самокрутку, сказал нагловато:
— Чего стряслось? Уж никак ты огоньком меня снабдить так спешишь, что запыхался даже? Вот спасибочко за внимание!..
Участковый, действительно, тяжело дышал от возмущения: он не представлял, как можно, думая лишь о своем заработке, сознательно портить землю, не давать ей рожать полной мерой.
— Как ты смеешь, Зуйков! — набросился Борисов на бригадира. — Вместо восемнадцати сантиметров на четырнадцать гонишь. Да ведь это недород по целых два центнера на гектар! Прекращай работу, я за председателем поеду.
Зуйков скатился с трактора, схватил под уздцы лошадь участкового.
— Погоди, Иван Васильевич, не беленись. — Почуяв плохой для себя оборот, он сразу сбавил тон. — Честью клянусь, дальше пахать буду правильно. Со всеми случается. Ты уж не поднимай шуму, не срами меня!..
Борисов посмотрел на его заискивающее, растерянное лицо, но жалости не почувствовал.
— О стыде раньше надо было заботиться, а чести у тебя и в помине нет, коли ты на такое способен.
Он ударил кобылу плетью. Зуйков отошел в сторону и проводил угрюмым взглядом удаляющегося Борисова.
Приехали председатель и агроном. Они промеряли весь участок, заставили трактористов перепахать землю. Вскоре Зуйкова сняли с должности бригадира.
Таких случаев было у Борисова немало.
…Подобно зреющему колосу, наливалось постепенно силами, крепло хозяйство артели. Старался вложить б это свою — толику и участковый. Как и прежде, бывал он на фермах и в поле, везде отыскивал придирчивым глазом неполадки. И не знал только Борисов одной мелочи: то ли просто привыкли к нему ратовцы, то ли по другой причине, но в разговоре между собой стали они прибавлять теперь к его имени и отчеству словечко «наш».
Испытание временем
Время течет незаметно, как вода в Суре. Глянешь на нее с крутого берега, и покажется неподвижным синее тело реки, будто и не пробивала она себе дорогу среди холмов, а долго и терпеливо выискивала удобное место, чтобы лечь спокойно и заснуть. Застыли в длинном изгибистом зеркале ленивые, пышные, как взбитые подушки, облака. А попробуй перебраться на другой берег — вот тут покажет Сура свой нрав. Неопытного пловца сразу рванет вниз по течению, да и опытный, пересекая стрежень наискосок, немало потратит силенок, покуда одолеет напор упругих вод. Неприметно, но упрямо и быстро катит речной поток, вскипая иногда под ветром мохнатыми гривками.
Время течет незаметно, как вода в Суре, и, видно, так уж устроена жизнь, что никому не дает она поблажки. Стоит только забыть об этом, остановиться на середине — рванет вниз, начнет сносить все дальше и, коли не спохватишься, выкинет где-нибудь в глухой заводи на илистую мель.
Ранняя осень 1958 года. Сырое мглистое утро. Светает медленно, словно солнцу трудно и неприятно подниматься в затянутое серостью туч небо.
Возле колхозного правления толпятся бригадиры. Поеживаясь, дымят они самокрутками, ждут председателя. Наступила горячая страда, теперь, как говорится, день год кормит. Нужен зоркий хозяйский глаз, чтобы убрать урожай, не дать ему погибнуть под злыми дождями.
Борисов, одетый в забрызганный грязью плащ, подошел к крыльцу, спросил у мрачно насупленного Ветленского:
— Где же Галин?
Тот ответил вполголоса, сердито поблескивая потемневшими от раздражения глазами:
— Завтракать изволит…
— Кой черт завтракать!.. — подхватил стоявший рядом Сергей Кочетков. — Небось никак не опохмелится!
Борисов посмотрел на хмурые лица людей — они были нарочито равнодушны, как бы замкнуты изнутри. И лишь один бригадир, пожилой, давно не бритый, с рыжеватыми от табака усами, сказал, налаживая новую цигарку:
— Эх, да чего там… Поднял Галин колхоз, а теперь рушит. Поначалу считали — орел, а ныне у орла-то крылья в водке намокли.
На улице наконец, показался председатель. Он ступал преувеличенно твердо — такая походка бывает у тех, кто не уверен в своих движениях. Бригадиры расступились. Галин тяжело поднялся по ступенькам крыльца, махнул рукой:
— Заходи…
Войдя в комнату последним, Борисов прислонился к холодной печке и через головы колхозников смотрел на Галина. Тот сидел на своем председательском месте, некогда красивое лицо его стало невыразительным и одутловатым, глаза помутнели, веки опухли. Пил он, как видно, несколько дней подряд, пил угарно, до бесчувствия. Бригадиры молчали — никто не хотел что-либо спрашивать у этого плохо понимающего, где он, человека. А Галин качнулся на стуле, едва сохранил равновесие и неожиданно запел:
Он оборвал песню, икнул и сказал обиженным голосом:
— Чего же не подтягиваете, а?..
Никто не ответил, многие бригадиры смущенно потупились.
— Смирр… но! — крикнул Галин, ударив кулаком по столу. — Запевал на правый фланг… С песней… с места… марш…
То ли он вправду не понимал, что находится в правлении, то ли считал все это милой шуткой. Председатель раскачивался на стуле, улыбаясь бессмысленной улыбкой. Вскоре он захрапел, уронив голову на руки.
«Меня люди не для этого выбирали, чтоб я песенками их баюкал», — припомнились Борисову слова Галина, сказанные тут же, в правлении, на этом вот самом месте десять с лишним лет назад. Припомнились уверенные командирские жесты, армейская подтянутость и суровая деловитость этого, сейчас безнадежно пьяного человека. Да как же, как могло такое случиться?
Рос Александр красивым веселым парнем, любая работа спорилась в его руках. А когда Сашка проходил по селу, гордо вскинув кудреватую цыганскую голову, не одна девка припадала к окну, провожая его загоревшимся взглядом. Сил девать было некуда, удаль вскипала в нем, перехлестывала через край. Мог он иной раз и выпить лишнее, но больше из этакого молодечества, из-за желания покрасоваться своей крепостью. А вот после ранения, когда тупой болью сводило обрубленную осколком руку, когда хотелось уложить ее, несуществующую, поудобнее, стал пить сильно. Правда, на работе это поначалу не отражалось. Галин никогда не опохмелялся и приходил по утрам в правление трезвый. Росло, богатело хозяйство колхоза, и немалая была в том заслуга председателя. К его резким замечаниям внимательно прислушивались в районе, знали: коль Галин сказал — выполнит, погонять его не надо. Колхозники уважали, да и любили Александра Васильевича за мужицкую хватку, за чуткое на чужую беду сердце, за верность своему слову. И хотя последние два года поговаривали на селе, что пьет председатель уж больно «вдумчиво», прямо заявить ему об этом никто не решался, будто совестно было упрекнуть хорошего человека, который столько для всех сделал.
А Галин пил все больше. Как-то незаметно для него самого пришла привычка опохмеляться, и на работе теперь от него попахивало спиртным. Иные мужики, кто похитрей да поизворотливей, нарочно угощали его, чтобы выпросить себе у пьяного какую-нибудь поблажку. Туманился мозг, становилось безвольным крепкое мускулистое тело. Галин опускался медленно, словно болото затягивало его. Но таким, как сегодня, председателя в правлении еще не видывали…