Высота - Кебза Йозеф. Страница 11

Только не это! Он снова наклонился к приборам, чтобы точнее выполнить указания оператора.

«Черт, лямки не подтянул!» — подумал он опять, но на это уже не было времени. Он снова приближался к широкой туманной реке. Включил посадочную фару — никакого результата. Яркий пучок света не доставал до земли, растворялся в тумане. Он погасил фару и на секунду закрыл глаза. Движение век вызвало боль в глазах. Собрав силы, он приоткрыл их и увидел, что летит в сероватой массе, бортовые аэронавигационные огни на концах консолей теперь казались красным и зеленым пятнами.

«Как же я теперь определю высоту для возможной коррекции?» — прошептал он и по привычке посмотрел влево. Как у каждого пилота, и у него был объект, по которому он устанавливал в последней фазе полета высоту машины над полосой и определял таким образом момент, когда должен мягко потянуть ручку на себя, чтобы самолет опустился на основное шасси. Ночью он ориентировался по огням полосы, теперь этих огней не было видно.

«Страшный туман, страшный!» — пробормотал он и еще сильнее напряг зрение.

Он сражался за свою жизнь с самим собой. Инстинкт самосохранения заставлял его потянуть ручку управления на себя, чтобы уйти на безопасную высоту, потому что в любую секунду этого слепого полета он мог почувствовать роковой удар. Но выработанные навыки и воля были сильнее инстинкта самосохранения, и он продолжал снижаться. Оператор посадочного локатора уже молчал… Когда же появятся огни, которые сейчас означают для него безопасность и конец неуверенности?!

На приборной доске светилась лампочка, сигнализируя о критическом остатке топлива. Слезаку показалось, будто она светит слишком ярко. Он наклонился вперед.

«Лямки!» — опять пронеслось у него в голове. И в этот момент он увидел огни взлетно-посадочной полосы, причем только перед собой, чуть дальше их уже не было видно. Он продолжал снижаться в молочной тьме, а когда решил немного замедлить снижение, почувствовал сильный толчок спереди и глухой удар.

Какая-то непомерная сила бросила его тело вперед. Он ударился головой о прицел. В глазных впадинах разлилось тепло. Он потерял сознание, не почувствовав боли.

Хвост искр и огня, душераздирающий скрежет… Потом все стихло. Самолет остановился, его киль непривычно задрался вверх. Капли дождя, стекавшие вниз, шипели, попадая на раскаленное от трения брюхо.

Через несколько секунд к самолету подкатила «Татра-805». Потом заскрипели тормоза аварийной машины. Начальник технической группы быстро залез на фюзеляж, подобрался к кабине и с помощью отвертки быстро ее открыл. На мгновение руки его опустились. Голова пилота лежала на прицеле, в свете фар подъехавшей санитарной машины тускло блеснула кровь. Она была всюду: на прицеле, на пальцах и коленях летчика, на полу кабины.

— Ну что? — крикнул кто-то снизу.

Техник взял запястье летчика:

— Жив!

— Давайте побыстрее! — приказал врач.

К самолету приставили стремянки. Сразу несколько человек начали расстегивать лямки парашюта.

— Они были у него совсем свободны, — заворчал техник. — Как же тут не разбить голову?

Потом Слезака осторожно спустили вниз и положили на носилки. Врач попробовал пульс. Он был частый, но хорошего наполнения.

— Все будет хорошо, — успокоил он собравшихся и приказал перенести Слезака в машину.

Было двадцать две минуты первого, когда в ординаторской зазвонил телефон. Доктор Данек снял трубку, и с кем-то тихо заговорил.

Когда он положил трубку, Итка вопросительно посмотрела на него.

— Авария на аэродроме. Пилот без сознания. Его уже доставили, — объяснил он коротко.

Через несколько минут Итка Гурская впервые в жизни увидела летчика Радека Слезака.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

С самого утра мать и дочь оживленно беседовали, потом Итка вдруг замолчала и задумалась. Растерянно улыбнувшись, она сказала:

— Я просто не в состоянии это выразить словами. Лучше помогу готовить тебе завтрак, а то так долго можно философствовать.

Мать, в халате, стоя у газовой плиты, подняла поседевшую голову и засмеялась:

— Боже мой, что же это за люди пошли такие! Раньше об этом говорили проще: влюбилась, и все. Хотя потом оказывалось, что никакой любви и не было. А сегодня? «Я просто не в состоянии это выразить словами»! Неужели для этого требуются какие-то необычные слова?

— Не повторять же каждую минуту: влюбилась, влюбилась, — возразила Итка, жалея теперь, что доверилась матери.

Ей вообще по утрам мать не нравилась. Глядя на нее, Итка с ужасом думала: неужели и она будет так выглядеть в ее годы, будет такой… Она даже мысленно не хотела произнести слово «бесформенной», потому что любила мать, жалела ее. Но ее сердило, что в последнее время мать никогда не завязывает пояс халата, как будто хочет показать дочери, какими становятся женщины с возрастом. Брюшные мышцы, трижды в ее жизни поддерживавшие плод, теперь стали дряблыми, на бедрах отложился толстый слой жира, и сделать с этим, очевидно, уже ничего нельзя.

Итка видела десятки, сотни женских тел, и среди них — немало красивых, хотя и принадлежали они пятидесятилетним женщинам. Очевидно, к ним природа была более благосклонной, сохранив им свежесть и избавив от болезней. Большинство этих женщин были бездетными. Но маме-то всего сорок пять лет! Итка знала о внешне почти незаметном и тем не менее глубоком семейном разладе. Отец, всегда замкнутый, хорошо относился к семье, но дома бывал редко, разъезжая по служебным командировкам. Иногда он отсутствовал по нескольку дней подряд, и Итка раньше младших братьев поняла причину этого. Это заставило ее еще теплее относиться к матери. Когда же она познала жизнь, выйдя из стен школы, перестала осуждать отца и даже была ему благодарна за то, что он не ушел совсем, к той стройной привлекательной блондинке, с которой она несколько раз его видела.

— Ты бы, конечно, хотела, чтобы я вышла замуж во что бы то ни стало? — спросила Итка у матери, когда они сели в кухне завтракать. В их большой трехкомнатной квартире нашлось бы помещение, где можно поесть, но на кухне было так уютно…

— Нет, я этого не сказала, — ответила мать, и ее красивые серые глаза стали серьезными. — Но время летит, и я не хочу, чтобы ты…

— Осталась старой девой? — договорила Итка со смехом.

— Да нет… — На лице матери отразилось смущение.

— Не бойся, мама, я многим нравлюсь. — При этом она подумала о Данеке, о котором еще ничего не говорила матери.

— Знаю я этих мужчин! — тяжело вздохнула мать.

— Хочу, чтобы у меня были дети! — выпалила Итка неожиданно.

Мать положила на стол взятый бутерброд:

— Ну вот видишь, как четко ты умеешь выражать свою мысль! Но с этим делом спешить не стоит.

— Серьезно, мама, — проговорила Итка задумчиво. — Слезак — первый мужчина, о котором я в связи с этим подумала. И знаешь, меня эта мысль совсем не удивила. Наверное, это естественно, когда любишь по-настоящему?

— Да, — кивнула мать и снова взяла бутерброд, — это естественно, но… все меняется, когда уходит любовь. Бывает, что она связывает людей на всю жизнь, до смерти, тогда эти люди — самые счастливые. А он поправится?

Такой поворот в разговоре для Итки был не совсем приятен.

— Поправится, — смущенно проговорила она. — Ему надо еще немного полежать.

— Разумеется, я в этом ничего не понимаю, а потому не хочу ни во что вмешиваться, — проговорила мать, испытывая жгучее желание выговориться. Она точно знала, что хотела сказать дочери: чтобы Итка вела себя разумно, не теряла головы, потому что, если этот парень не будет здоров, то… хорошего не жди, ибо справиться с такими трудностями может только материнская любовь. Другая — нет.

Итка хорошо знала свою мать, знала, что ради счастья дочери она готова на все. В конце концов, за ее плечами прожитые годы, жизненный опыт. Поэтому Итка поспешила опередить мать.

— Но я смогла бы с ним жить в любом случае! — сказала она упрямо.