Набат - Цаголов Василий Македонович. Страница 71

На другом конце провода продолжали молчать, Хетагуров, теряя терпение, хотел было вернуть трубку, но кто-то торопливо спросил:

— Кто у аппарата?

— «Тридцать седьмой».

— Не отходите.

Наступила пауза, сердце подсказало Хетагурову, что ему предстоит разговаривать с высоким начальством.

— Здравствуйте, товарищ Хетагуров.

На мгновение напряг память: не вспомнил, кому принадлежит голос.

— Здравствуйте. Кто говорит со мной? — не удержался от вопроса озадаченный Хетагуров.

— Говорит Шапошников.

«Маршал» — удивился Хетагуров, не поверил, спросил:

— Мы, кажется, встречались с вами?

— Да. Я вам напомню. — Голос Шапошникова был нетороплив, с хрипотцой. — На товарной станции в Дмитрово.

Вот теперь он вспомнил голос маршала. Это было на железнодорожной станции. В момент разгрузки эшелона появился самолет, и какой-то молодой боец истошно крикнул: «немец» и плюхнулся на перрон. Когда его подняли на смех, он стал оправдываться. «Свой не свой — ложись на брюхо, если тебе не охота помирать»… Тогда они говорили с маршалом.

— Так точно! — четко сказал Хетагуров и тут же добавил: — Я нахожусь на КП дивизии полковника Чанчибадзе.

— А нужно ли так рисковать, голубчик?

— Да! — твердо произнес Хетагуров. — Кажется мне, что именно здесь противник попытается прорвать нашу оборону.

— Вам видней.. Как дела на всем вашем участке?

— Армия раскололась и действует двумя изолированными группами. Между ними образовался разрыв до двадцати километров. Связь с командармом потеряна.

— Ставке это известно.

— Левофланговая группа армии ведет ожесточенные бои. Атака противника следует за атакой. Бойцы и командиры дерутся отважно, совершают невозможное. Наши потери, к сожалению…

Что-то треснуло в мембране.

— Алло!

— Слушаю вас.

Генерал продолжал быстро докладывать, боясь что связь может пропасть.

— В танковой бригаде осталось три машины без гусениц. В батареях по одному-два орудия, в трех кавалерийских дивизиях не более семидесяти сабель. Трудно… Прошу понять меня правильно…

— Поэтому и позвонил вам по поручению Верховного.

— Благодарю!

— Что у вас еще?

Начальник Генерального штаба требует, чтобы он высказался, в Ставке хотят знать обстановку из первых рук… Правду, но не жалобу!

— Линия фронта изогнута, прерывиста, местами обращена на запад и север, юг и восток. Основные силы третьей танковой группы противника навалились на мой левый фланг, пытаются прорвать оборону.

Сказать о Ракитино? А не кажется ли ему, что немцы стремятся именно сюда, не преувеличение ли это? Проверить себя он обязан именно сейчас, другой такой возможности не будет.

Для него прошел период, когда он в боях учился тому, как разгадать противника. Теперь он сам готовится ставить ему капкан, и надо быть уверенным в самом себе.

— Убежден, что противнику нужно Ракитино.

Пауза.

Долгая пауза.

Показалось, что она долгая…

— Ваш вывод правильный, и поэтому рубеж, который вы занимаете, надо удержать. Без приказа не отходить! Время требуется для тех, кто организует оборону Москвы на других участках.

Вот почему командование фронтом не дает пополнения, войска нужны для обороны Москвы. Значит, Ставка считает, что немцы способны еще наступать, а обороняющиеся пока что не смогут сдержать их? И это несмотря на то, что противник а боях теряет свои отборные части, цвет немецкой армии. Да, сила большая…

— Будем стараться. Но разве наш участок решает судьбу?

— Все участки, каждый боец! Доведите это до командиров и бойцов.

— Ясно!

— Вам надо выстоять. Повторяю: как можно дольше. Прошу вас.

Сжалось сердце: «Прошу вас».

Маршал от имени Ставки требует от него сделать невозможное: выстоять.

— Понятно, — обыденно, без пафоса ответил Хетагуров.

— Вы правы, противник любой ценой попытается овладеть Ракитино. Как видно, с потерями он не считается. Действуйте, исходя из намерений противника… Есть ли у вас вопросы?

Хетагуров помедлил, собираясь с мыслями.

— Алло!

— Да, да… Я решил на подступах к Ракитино организовать круговую оборону. Для этого нужна артиллерия, неплохо бы заполучить ополченцев с лопатами и кирками.

— Как вы ее мыслите?

— Создать укрепрайон с применением плотных инженерно-взрывных заграждений. В ходе боев в подразделениях подготовить группы истребителей танков.

— Ваша идея мне нравится. Я доложу Верховному. Сколько дней потребуется для этого?

— С момента получения ополченцев четверо суток..

— Много.

— Понятно.

— Так требует обстановка. Думаю, что помощь вы получите завтра же! Желаю успеха!

— До свидания. — Хетагуров медленно опустил руку с трубкой и, вспомнив о раненом Чанчибадзе, вышел из землянки, застегнул полушубок на верхний крючок.

На свежем воздухе слегка кружилась голова.

Вокруг машины, яростно хлопая себя руками, бегал водитель. Взглянув на часы, Хетагуров посмотрел на небо: рассветает, и, наверное, немцы начнут бой, попытаются в какой уже раз смять оборону дивизии Чанчибадзе. Придется на его место назначить начальника оперативного отдела, а когда армия воссоединится, то командарм решит, кому возглавить дивизию. С этим Хетагуров направился в командирскую землянку.

Каково было его удивление, когда он застал у печурки Чанчибадзе. Полковник говорил в телефонную трубку, которую у его уха держал Матюшкин.

— Макар Иванович, голубчик, очень прошу тебя… Да не перебивай меня своими дурацкими просьбами. У твоего соседа, скажу тебе по секрету, в батальонах осталось человек по двадцать. Но это нестоящие львы! Понял? Раненые львы! Тебе ясно теперь? Резерв? Как же, как же, есть у меня резерв. Боец Матюшкин и моя рука… Все! Я пойду к твоему соседу, а к тебе военным советником пришлю Матюшкина. Ты же знаешь его крутой характер, он быстро наведет порядок в твоем хозяйстве. Обойдешься? Ну, смотри. Люблю понятливых людей.

Чтобы не помешать своим появлением комдиву, Хетагуров остался у входа.

Когда они встретились в первый раз? Бой шел на реке, кажется. Саперы подготовили к взрыву мост, но атака немцев была стремительной, бойцы не ожидали ее и отошли, оставив мост. Но и немцы не посмели перейти по нему: уже смеркалось. Ночью Чанчибадзе со взводом переправился на берег, занятый противником, вызвал там переполох, взорвал гранатами несколько танков, захватил пленного и вернулся.

А на рассвете мост взлетел в воздух…

Столько воюют рядом, а он не знает о комдиве ничего: женат ли, ждут ли его родители…

Всех ждут. Все ждут.

Предательски смыкались глаза, валилась на левый бок отяжелевшая голова, по телу разлилась истома, но Хетагуров, хотя и с трудом, противился сну. Как из-под земли доносился глухой голос:

— Слушает «двадцать первый»… Так. Что? Верни сейчас же орудие на место. Стрелять будешь прямой наводкой. В упор. Я тебе погибну! Чтобы ты был на виду у всей пехоты. Где взять людей? Обожди, сейчас тебе подкинет «сорок первый».

Трубку взял полковник.

— Ну, что у тебя, лихой казак? Алло! Говори же. Алло! Что? Танки пошли? Сколько? Сколько? — переспросил комдив.

Хетагуров сразу пришел в себя, провел рукой по впалым щекам: утром бы успеть побриться до боя.

— Пятнадцать? Так это сущий пустяк. Ты так завопил, что я чуть заикой не стал, думаю, видно, навалилась на тебя нечистая сила. Держись, казак, а то чуб отрежу. Я тебе скажу но секрету от немцев, твоему соседу сегодня будет труднее, чем кому-либо. У него нет даже одного орудия, а у тебя целая пушка. Без колеса? Ха-ха! Ну и юморист ты. Держись, еду к тебе. Не хочешь? Нет, нет, жди меня, — Чанчибадзе поднялся, и ординарец ловко надел на него полушубок.

Хетагуров курил за спиной у комдива, и тот не видел его.

Покашляв, генерал оттолкнулся от косяка. Чанчибадзе повернулся, секунду, другую задумчиво смотрел на него, потом, очевидно, сообразил кто перед ним, отстранил ординарца, попытался выпрямиться, но боль заставила ссутулиться еще ниже, опустилось правое плечо: