Подозреваются в любви (СИ) - Комольцева Юлия. Страница 39

Андрей нахмурился.

— Или как. — Ему вспомнились два здоровых бугая, посапывающих в его кухне на диване. — Если все так, как ты предполагаешь, надо еще людей послать.

Он достал мобильный и связался с Николаем.

— Она меня убьет, — переговорив с начальником охраны, сообщил Андрей Соловьеву.

Никита покосился на него с недоверием.

— Ладно, — встряхнулся Андрей, — я пока дописываю, а ты размышляй. Вслух, пожалуйста.

Соловьев довольно хмыкнул и потер ладони друг о дружку.

Сначала скрипнул паркет на лестнице. Потом медленно и почти бесшумно приоткрылась дверь. Даша завозилась, изображая внезапную тревогу спящего человека.

— Ну что? — раздался Димкин шепот.

— Тсс… Спит вроде, — отозвался еще тише его напарник, стоя в дверях Дашкиной спальни.

— Пошли чайку дербалызнем, — услышала Дашка, когда за ними закрылась дверь.

Идите, идите.

Это очень кстати. Пока они на кухне, Дашке удастся забрать машину. Все же без нее ей пришлось бы трудновато.

Даша встала, засунула под кровать дурацкий Димкин ботинок и стала одеваться. Время от времени она подходила к двери и прислушивалась. В трюмо в этот момент мелькали три женщины с напряженными и загадочными лицами. Просто джеймсы бонды в юбках.

Тройное отражение собственной персоны настигло ее в самый неподходящий момент. Дашка как раз натягивала на себя свитер и одновременно пыталась запереть дверной замок. Увидев себя в зеркале, она вздрогнула. Эти особы с безумными глазами и бледными, бескровными ртами не имели с ней ничего общего! Что еще такое? Где решительный взгляд? Куда подевалась уверенность?

Дашка одернула свитер, пригладила всклокоченные волосы и потрясла кулаком перед зеркалом. Вон отсюда, трусливые твари! Здесь останется только она — сильная женщина, которая ничего не боится и со всем справится.

Женщина, у которой пропал сын.

Думать об этом нельзя.

В юбке будет неудобно, вот что. Вот о чем следовало поразмышлять, остальные мысли могли убираться вслед за теми перепуганными курицами в зеркале.

Дашка сменила юбку на джинсы, снова подошла к двери и прислушалась. Нет, подозрительных звуков не доносилось, надо было спешить, пока охранники не выпили весь чай и не пришли снова проверять, хорошо ли ей спится.

Даша решила не медлить больше и, заперев дверь своей спальни на ключ, ринулась к окну. Неожиданная мысль остановила ее. Двигаясь на цыпочках, Дашка вышла из комнаты. Ей понадобятся деньги, это было очевидно, и как это она не подумала об этом раньше. Деньги, которые она украла у собственного мужа. Деньги, на которые она собиралась устраивать новую жизнь.

Об этом тоже нельзя было думать.

В Степкиной комнате все было по-прежнему. Развалы учебников, кассет, дисков, тетрадей на письменном столе. Футбольный мяч невесть каким образом оказавшийся на подоконнике. Мятая футболка на спинке стула. Еще одна — на кресле.

Нельзя. Нельзя на это смотреть.

Нужно открыть ящик стола и забрать сумочку с деньгами. Нужно уйти отсюда.

Дашка решительно двинулась через всю комнату. Споткнулась, нелепо взмахнула руками и, едва удержав равновесие, оперлась на кресло.

Под ногами у нее лежал Степкин тапок.

Мягкий, ворсистый тапок.

Смешная заячья морда с висячими ушами на макушке.

Степка любил эти тапки. Несмотря на всякие модные широченные штаны с множеством карманов, куда поместился бы и Андреев «дипломат». Несмотря на футболку с изображением Курта Кобейна. Несмотря на супернавороченные кроссовки «Адидас». Несмотря на «чисто конкретно», «сидюк», «висюк», «ясный перец», «сто пудов» и прочую чушь. Несмотря на «Мам! Я не маленький!»

Маленький…

Заяц на тапке, кажется, подмигнул Дашке.

Она не скоро смогла остановиться и вытереть мокрое от слез лицо.

Кирилл — вот о ком следовало подумать. И Дашка стала думать. Она думала, когда с сумочкой под мышкой кралась по лестнице, когда на цыпочках бежала вдоль холла, когда мчалась по двору к гаражу. И сомнений у нее не осталось. Все сошлось. Раз похитители не имеют отношения к Андрею и его чертову бизнесу, значит, Степка у Кирилла.

Она отдаст деньги, отдаст, и пусть этот негодяй подавится!

А потом…

Она убьет его!

Жаль, что ей не пришло в голову взять с собой пистолет.

Ничего, Кирилл — слабак, она запросто справится с ним, придушит голыми руками.

Дашка бросила взгляд на свои руки, судорожно вцепившиеся в руль. Костяшки пальцев побелели, ладони взмокли. Нет, так не пойдет! Сейчас главное — выехать со двора без шума. Спасибо тому, кто придумал иномарки! Хотя неизвестно, как работали другие, но двигатель в Дашкиной «Тойоте» завелся нежно и еле слышно.

Из своей будки вылез Рик, зевнул во всю пасть и увидел Дашку. Она заметила его и приложила палец к губам. Умный пес молча подбежал к машине и присел, склонив лобастую голову набок. Морда его выражала осуждение.

— Так надо, Рикуша, так надо, — прошептала Дашка, выйдя из кабины.

Она открыла ворота и выехала наружу, чувствуя на себе непонимающий взгляд собаки.

Город встретил Дашу влажной чернотой ливня. В одну минуту вдруг небо поседело, набрякло, и ветер бросил в лобовое стекло длинные пряди дождя. Далеко позади оставалась полоска светлого горизонта, словно там созревал другой день. Москва словно жила на дне глубокой огромной кастрюли, придавленной грозовой крышкой.

Так казалось Дашке всегда, даже в солнечную погоду, даже в тихие безветренные, белые-белые зимние дни. Москва угнетала ее с первых дней и все пятнадцать лет, и никогда Даша не могла отделаться от ощущения, что попала в серую, зловонную яму. На дне этой ямы не различить было слов за гулом толпы, не разглядеть было улыбки за бесконечными, равнодушными чужими лицами. Даша не замечала столичного блеска, не радовалась большим площадям и старым домикам с эркером. Только любопытство толкало ее на прогулки, и вместе с Андреем они изучали этот город, тыкаясь, словно слепые кутята, из переулка в переулок. И всюду слышалось пресловутое: «Пона-а-ехали в нашу Ма-а-аскву!» Чудилось, наверное. Первое время это даже веселило. И пытаясь согнать с плеч тяжелые лапы собственных комплексов, обид, неуверенности, Дашка беззлобно огрызалась в ответ. С огоньком эдак, заразительно похохатывая, бросала смешные, необидные фразы. Кондуктору в автобусе, бабке в метро, милиционеру на улице. Охранникам в общежитии, которые не ленились лишний раз напомнить, кто тут хозяин. Они, конечно, хоть и пузо набекрень, хоть пять лет на одном месте сиднем перед черно-белым телевизором, хоть зарплата меньше стипендии тех самых провинциалов, что они охраняли. Зато — московская прописка. И сладкое ощущение власти, когда перед тобой, пританцовывая от голода и холода, от близкого ощущения дома, стайка молодых, сильных ребят. А пропуска забыли. Потеряли или еще что. Неважно, что косопузые этих ребят видят по двадцать пять раз на дню и знают про каждого, кто с кем спит и кто что ест на завтрак. А пропуск?! Ах, забыли… Значит, предстоит нескучный вечер, можно покочевряжиться, поглядывая сверху вниз из-за стеклянной стойки.

Какой к черту дом!

Пропуск в общагу. Пропуск в столицу. Пропуск в красивую, беззаботную жизнь.

Сверху вниз смотрели и врачи «скорой помощи», которых Фима вызвала к жаркой, мечущейся в бреду Дашке.

— Аборт, что ли? — прозвучал первый безразличный вопрос.

— Нет? — И второй, такой же безразличный: — Прописка, полис есть?

— Нет? — И третий, с прежним равнодушием: — Ну и что нам с ней делать?

И ничего не сделали.

— Температуру сбейте, а там сама оклемается.

И вам того же!

Оклемалась, подумаешь, воспаление легких. «Скорая помощь» она на то и скорая, чтобы побыстрей отделаться. Больницы, опять же, переполнены.

Быть может, Дашке удалось бы проскочить это время, когда за спиной предательство, а впереди озлобленная, суетная толпа. Быть может, ее душа прибилась бы к компании таких же одиноких, но — задорных, пробивных, неунывающих. Быть может, она бы научилась дружить, веселиться и плакать хором — в тесноте, да не в обиде. Быть может, она бы раскрылась, а люди — раскрылись навстречу ей.