На грани и за гранью - Хазин Макс. Страница 5

– Собаки лают.

И иногда:

– Музыка играет…

На большее фантазии у этого примитивного и малограмотного человека не хватало. Впрочем, на одной из последующих встреч он решил несколько разнообразить свое убогое амплуа. Долго ковырялся в ухе, затем сунул мне свой грязный заскорузлый палец:

– Кровь из ушей течет. Видите? Кровь с мозгами… Мозги с кровью…

В какой-то степени он облегчал мне работу – ничего не отрицал, не выкручивался. Эксперты признали его симулянтом, но когда я прочел ему их заключение, он все равно не отреагировал. Продолжал он симулировать и на судебном процессе. И лишь выслушав приговор – это был один из редачайших в судебной практике случаев: за покушение на убийство приговорили к смертной казни – он закричал:

– Я не Бландов, я Ястребов!

Это действительно была одна из его фамилий.

Я часто думал – можно ли столь искусно симулировать душевное заболевание, что самые опытные психиатры не обнаружат обмана? Видимо, такие случаи бывали, но о них трудно узнать: не для того ведь кто-либо выдает себя за сумасшедшего, чтобы потом себя разоблачать. Тем более что доказать это далеко не просто. И вообще в медицинской практике иногда встречается «симуляция наоборот»: большинство настоящих больных таковыми себя не считают и кое-кто додумывается до того, что заявляет – все отмеченные у меня симптомы я симулировал, на самом деле я здоровый человек.

Теоретически, конечно, можно твердо заучить и отрепетировать симптомы заболевания конкретного человека, почерпнув их, скажем, из учебника психиатрии. Обладая к тому же хоть минимальным актерским дарованием, можно какое-то время продержаться. Но арсенал опытных психиатров настолько богат, что притворщика обязательно рано или поздно разоблачат. Вспомните революционера-экспроприатора Камо: схваченный в Германии, он искусно симулировал душевную болезнь, одни из симптомов ее была нечувствительность к физической боли. Но и он, хотя ему грозила смертная казнь, ничего не мог поделать со своими зрачками – от боли они расширялись. Это очень эффектно показано в фильме о нем.

Я расскажу о человеке, который не обладая мужеством и способностями Камо, много лет сходил за душевнобольного, что позволяло ему безнаказанно совершать преступления.

Студента Свинтковского (на этот раз фамилия подлинная) арестовали за нарушение правил о валютных операциях. С первых же дней ареста он стал писать многочисленные жалобы. Ни словом не касаясь сущности предъявленного обвинения, он утверждал, что стал жертвой происков врагов и конкурентов, которые таким образом препятствуют ему поехать на международную выставку в Рим, где должен демонстрироваться изваянный им скульптурный портрет главы партии и правительства. И теперь он, гениальный художник и скульптор, мается в казематах Бутырки. Примерно то же излагал он и на допросах.

Хотя до ареста Свинтковский ни живописью, ни лепкой не баловался, да и студентом-то был весьма посредственным, проклюнувшаяся в первые же дни ареста мания величия не вызывала сомнений у психиатров. Экспертиза признала его невменяемым. В Стране Советов стало одним шизофреником больше.

Самое удивительное, что комиссию экспертов возглавлял лично директор знаменитого института имени Сербского, академик Академии медицинских наука Г. Морозов.

Как и другие подобные, оспаривать этот диагноз было невозможно. И я бы никогда о нем не узнал, не развернись события самым удивительным образом.

Пробыв какое-то время в больнице, Свинтковский как счастливый обладатель психиатрической индульгенции пустился во все тяжкие. Сейчас уже бояться было нечего, оно вовсю занимался финансовыми махинациями и скоро, надо отдать ему должное, стал очень богатым человеком. Забегая немного вперед, скажу, что у него изъяли десятки древних икон, представлявших историческую и художественную ценность, некоторые из них были инкрустированы драгоценными камнями. В его гараже стояли две автомашины, купленные на имя знакомых, у которых и прав вождения-то не было.

Раз в год Свинтковский укладывался ненадолго в психиатрическую больницу, подтверждая тем самым свой статус индивидуальной неприкосновенности для закона. Он понимал, что рано или поздно это может пригодиться. Так и случилось.

Наверняка он все время находился в поле зрения ОБХСС и КГБ, и в один прекрасный вечер эти спецслужбы свои возможности реализовали. Свинтковского задержали немедленно после встречи с человеком, находящимся в машине одного из зарубежных посольств; он передал заморскому гостью ценные иконы. Гостя спас дипломатический иммунитет, а наш соотечественник предъявил саквояж, где лежали триста штук японских часов «Ориент» – плод бартерной сделки.

Все повторилось, как несколько лет назад. «Я – гениальный художник… Должен ехать на международную выставку… Представительный вернисаж… Интриги и козни соперников… История искусств не простит гибели моих работ…» И прочая уже апробированная чушь. Ах, как он был уверен, что однажды отработанный прием приведет к успеху и на этот раз!

Откуда же ему было знать, что следователь при обыске у отца Свинтковского обнаружил не только спрятанные ценности сына, но и записи для репетиций симулятивного поведения! Более того, при том же обыске нашлись документальные доказательства, что Свинтковский-старший еще после первого ареста лично обращался к Г. Морозову по поводу предстоящей экспертизы. А ведь это был не обычный проситель: в свое время он занимал высокие посты в военной прокуратуре, а в перид описываемых событий работал на ответственной должности в Верховном суде СССР. Потом, правда, случилась незадача – пока Свинтковский-младший находился в колонии, его «коллеги» и «товарищи по несчастью» освободившись, убили и ограбили отца.

Все эти документы приобщили к уголовному делу и вместе с арестованным направили в институт имени Сербского.

В психиатрическом микромире из-за этой более чем пикантной ситуации началось брожение умов. Как же! Матерый преступник, однажды признанный невменяемым комиссией во главе со светочем отечественной судебной психиатрии, попался снова и вручил правосудию всю свою «кухню» с рецептами симуляции да еще высветил квалифицированное заступничество папаши! А тут еще следователь не ограничился стандартной постановкой вопроса – вменяем ли Свинтковский сейчас? – но и не отказал себе в удовольствии задать и другой: правильно ли его признали невменяемым тогда, в юные годы?

Следователь пошел еще дальше, он допросил врача из больницы, куда ежегодно укладывался мнимый больной. А тот не будь прост и объясни – никакой объективной необходимости в госпитализации не было, давил авторитет научного учреждения, по диагнозу которого Свинтковского и поставили на учет.

Деваться было некуда, перепоручить эту неприятную работу подчиненным выглядело совсем неприлично. И директор института снова лично возглавил экспертную комиссию. Уж как ни распинался Свинтковский о своей «гениальности», как ни мусолил на все лады обличения «козней и интриг», ни у кого на этот раз не поднялась рука признать его больным.

Зато руки всех членов комиссии подписались и под второй частью заключения: в прошлый раз пациент, мол, был болен. Очень даже болен, потому и правильно признан невменяемым. Так что любимого начальника не огорчили. Ибо это чревато.

Трудно вообразить себе нечто более противное здравому смыслу и элементарным представлениям о профессиональной порядочности. Если человек не так давно был болен и вылечился (где? как? чем это доказано?), почему у него сейчас наблюдаются точно те же симптомы? Какое же это выздоровление? А если эти теперешние «симптомы» не что иное, как симуляция, почему исключается такая же симуляция в прошлом?

К чести Свинтковского надо сказать, что, будучи неглупым по существу человеком, он трезво оценил случившееся: на судебном процессе и не заикнулся о шизофрении, говорил только о деле.

Нет, поистине пути нашей родимой психиатрии неисповедимы. Но об это уже сказано до меня.

И в заключение

Но не в одном директоре института дело. Завтра придет другой, а минздравовская экспертиза останется все той же монополией. Заинтересованным организациям – прежде всего правоохранительным – и частным гражданам просто не к кому больше обратиться во дни сомнений.