В погоне за светом. О жизни и работе над фильмами «Взвод», «Полуночный экспресс», «Лицо со шрамом», - Стоун Оливер. Страница 9

Я пропустил назначенную на 14:30 встречу. Официально я совершил «нарушение», не придя туда, куда мне сказали прийти. Я был как в тумане – вот и все. За час-два я добрался до моей крестной Сюзанны, тоже француженки, в Нью-Йорк. Она была знакома с моими родителями со времен войны и, по всей видимости, всегда была в хороших отношениях с ними обоими. Она не рассказала мне деталей, но сказала достаточно, чтобы подтвердилось мое беспокойство по поводу того, что произошло что-то серьезное. Они «разошлись». Что это могло значить – «они разошлись»? Это же не конец? Это на некоторое время? Она не могла сказать ничего больше, на самом деле ей нечего было больше сказать. Мой отец должен был объяснить мне все. Я спросил у Сюзанны, где моя мать. Я уже звонил домой, и никто не подошел к телефону. Сюзанна уверяла меня, что с мамой все хорошо, но она не знала, где именно она сейчас находится. Именно это «сейчас» меня добило. Да, что-то изменилось и, как я почувствовал, навсегда. Все меняется, как я понял со временем. И обычно, если честно, все меняется к худшему.

Наконец, я встретился с моим отцом вечером в той гостинице, где он остановился. Это был тот самый разговор, который, как я и предполагал, полностью изменил мою жизнь. Оглядываясь на прошлое, я теперь могу назвать этот период третьим и самым крупным кризисом его жизни: крах благополучия в 1929 году, смерть его матери в 1941 году и, наконец, этот разрыв в 1962-м. Он был печален, озадачен, ошеломлен, абсолютно не похож сам на себя. Частично, лишь частично держал он себя в руках. Он спросил, принял ли меня директор школы. Нет, ответил я. Пауза.

– Оливер, твоя мать и я разводимся. – Этого было достаточно. Все остальное я услышал по нарастающей, не помню, в какой последовательности.

– Она уже давно не была прежней.

– Она плачет каждое утро.

– Она влюблена в другого мужчину.

– Я так больше не могу.

– Я не знаю, где она сейчас, но я думаю, что она на некоторое время уедет во Францию. Она тебе позвонит, я в этом уверен. – Однако уверен он в этом не был.

– Кто… Кто этот мужчина?

– Знакомый парикмахер. Майлз Габел.

Это было абсолютно невообразимо! Майлз был «другом» моей матери. Я провел с ним часть прошлого лета. Папа арендовал современный дом в Вест-Хэмптоне с большой лужайкой, бассейном и теннисным кортом. Майлз ранее был парикмахером, однако благодаря помощи мамы он открыл собственную небольшую фотостудию. Я успел сблизиться с ним тем летом. Это был 35-летний мужчина с внешностью кинозвезды, темноволосый, рисковый, с зелеными глазами сиамского кота, простецким акцентом евреев из Куинса. Он любил жизнь, женщин, собак, свой автомобиль MG и свою обожаемую камеру. Он стал для меня почти как старший брат – звеном между моим поколением и поколением моих родителей. Поскольку мой отец проводил основную часть времени в городе тем летом, Майлз часто гостил у нас. Мама заговорщически просила меня не упоминать об этом, поскольку «он не нравится твоему отцу». Я принял это объяснение, поскольку маме часто нравились люди, которые не нравились папе. Это было такое захватывающее лето. Майлз раньше работал спасателем и стал тем отцом из плоти и крови, которого у меня никогда не было. Он учил меня, как быть мужчиной, показывал мне, как заниматься фитнесом и качаться, рассказывал, как вести себя с девушками. Так он трахал мою мать? Это никогда не приходило мне в голову. Они же друзья!

«Он нищеброд!» Отец повысил голос, его переполняли эмоции. У Майлза был взрывной характер, рассказывал отец, он был непредсказуем, он бил мою мать. В самом деле, я как-то заметил у нее на лице синяк. Мой отец продолжал свой рассказ. Мама давала Майлзу деньги – деньги папы. Он был «альфонсом». Их роман продолжался уже почти два года! Мама вела себя дико и каждое утро плакала, потому что она «влюблена в этого парня». Папа ничего не мог поделать с этим, от всего этого он чувствовал себя отвратительно. Он дал ей так много возможностей выкинуть его из ее жизни, однако она не могла это сделать. Похоже, он впервые осознал, что потерял любовь моей матери, и не мог поверить в это, не мог принять мысль, что это произошло из-за его невнимания. Теперь он утвердился в своем решении, и все, во что я верил в отношении собственной жизни – благополучие, привязанность и счастье в отношениях между людьми, – оказалось ложью. У отца больше не осталось любви к маме, я это знал уже из телефонных разговоров. Он принял окончательное решение. Он все еще хотел быть со мной, но не с ней. Он продолжал поддерживать эту «семью» исключительно ради меня – их единственного ребенка. Теперь, когда я достиг «сознательного возраста», я, предположительно, был достаточно взрослый, чтобы понимать все эти вещи. Возможно, они отправили меня в школу-интернат именно потому, что ощущали приближение развязки.

Он сказал, что таунхаус – наш дом – уже был сдан в субаренду знакомому – основателю крупной косметической компании. Все мои личные вещи – картинки, коллекционные бейсбольные карточки, комиксы прошлых лет, игрушечные солдатики – были уложены в коробки и вынесены из моей комнаты. Позже я узнал, что мою мать «выставили на улицу», а ее счета заблокировали.

Развод состоялся в последующие несколько месяцев, которые я оставался в школе. Опека надо мной была передана отцу как ответственной стороне, поскольку у моей матери не было средств на обеспечение. Она еще больше подставила себя согласием пройти психологическое обследование. Мой папа позже рассказал мне, что психиатр описал мою мать как «все еще дитя, живущее в мире фантазий и неспособное нести ответственность за ребенка».

Мама никогда не говорила об этом психиатре. Однако она позже рассказала мне о том, на что пошел мой отец, чтобы получить развод. Он нанял частного детектива, чтобы следить за ней в Лос-Анджелесе, куда сам отправил ее «прийти в себя». Он поселил ее в Beverly Hills Hotel. Детектив нанял фотографа, который запечатлел мою мать в гостиничном номере с Майлзом, который тайком сопровождал ее. Шантаж сработал, и мать согласилась на условия мирового соглашения, установленные отцом. Предвоенная фантазия моей матери о Скарлетт О'Хара стала реальностью, которой она не могла предвидеть. Ее дом – ее Тара – был в развалинах, а она осталась без средств к существованию. Однако она сможет встать на ноги, все у нее наладится! Но не сейчас.

При этом мне не давал покоя вопрос: почему ни тот, ни другая не могли сказать обо всем этом мне в лицо? Было странно услышать обо всем этом удаленно. Разве мой папа не мог взять денек-другой, чтобы повидать меня? Или просто привезти меня в город? Директор школы сказал ему, что это плохая идея, поскольку у учащихся загрузка, и что я могу начать отставать от всех. Или что-то в этом духе. Папа говорил, что волнуется за меня и что объяснит все в деталях во время трехнедельных весенних каникул. Он запланировал поездку для нас двоих во Флориду, где мы могли бы играть в теннис, вместе побыть «холостяками», поговорить и сблизиться. А моя мать должна была отступить на край моей жизни как маргинализированный, не до конца повзрослевший человек.

Но где же была моя мать? Она даже не позвонила. Она позже мне расскажет, что испытала шок. Ее мир рушился в одно мгновение. Она была «в смущении». Ей не хватало денег, и даже пришлось занять $1000 у близкого друга. Мама, если судить по фильмам Ланы Тернер или Джоан Кроуфорд, теперь жила будто заклейменная позором. Несколькими веками ранее ей нашили бы на одежду алую букву [15]. Бóльшая часть друзей моих родителей из респектабельного бизнес-сообщества отвернулись от нее. Она все больше замещала их своими собственными друзьями из изгоев общества: художников, представителей модной индустрии, «педиков», как бы сказали тогда, геев, как сказали бы сейчас, разведенных женщин, распутников, друзей из Европы, которые не судили бы ее по американским стандартам. В конечном счете она стала возвращаться во Францию и оставаться там на полгода, чтобы проводить время в их компании и, насколько я понимаю, чтобы избежать части тех налогов в США, которые в противном случае должен был бы оплачивать мой отец. Ее пребывание за пределами страны имело для него определенный смысл.