Необузданные (ЛП) - Ланкастер В. К.. Страница 38

Глава 27

Тройи не смог найти Мойру. Крану все еще был привязан к дереву. Прошло уже больше суток с тех пор, как исчезла Мойра, а Тройи все еще страдал. Он не мог решить, лучше ему сейчас или хуже. Когда он только впал в горячку, это было ново и пугающе, но он был отдохнувшим и сытым. Теперь, когда он привык к боли и лихорадке, терзавшей его тело, он чувствовал усталость и тошноту, а его нервы были расшатаны и натянуты. Он понимал, что происходит с ним сейчас, знал, что это, вероятно, не убьет его, и в конечном итоге пройдет. Он также знал, что если Мойра не вернется, его жизнь потеряет всякий смысл. У него заныло сердце.

Он лежал на их площадке, притихший и ослабленный, время от времени напрягаясь от особенно сильного приступа лихорадки. Он вспотел, а его тело горело. Его хвост казался слишком тяжелым, он не мог им даже пошевелить, а половой орган словно онемел, пока его ничто не касалось. Возбуждение периодически отступало и длилось не так долго, чему он был рад. Он научился думать о Мойре, не думая о ней по-настоящему, чтобы его половой орган не реагировал, но ему не всегда это удавалось.

Сейчас он был один, но его часто навещали другие члены племени. После того как Крану связали, Тройи объяснил все, как мог, еле дыша, его кожа вспыхивала от малейшего прикосновения, а тело свидетельствовало об истинности того, что он говорил. Затем он отправился в лес, чтобы попытаться найти свою Королеву, позже к нему присоединились Бру и Грон. Грисс и Грила остались с Крану. Они нашли Мруина, который сказал, что не видел Мойру. Они не прекращали искать, и казалось невероятным, что им не удавалось ее найти. Как она могла уйти так далеко, не оставив следов? Как ей удалось от них скрыться?

Когда наступил вечер, он был слишком слаб, чтобы продолжить поиски, несмотря на безумное отчаяние, вызванное требованиями тела, но друзья приказали ему вернуться на площадку. По крайней мере, ему удалось дотащиться до своей площадки, не прибегая к помощи других. Это было бы унизительно.

Самцы принесли ему еду, и Грила пожелала ему выздоровления, но осталась с сыном. Они вспоминали о своих собственных горячках, сочувствовали ему по поводу того, как это было тяжело, и уверяли, что он справится, хотя сейчас это казалось агонией. Он хотел возразить, что у них были свои Королевы, которые помогли им во время горячки, в то время как он остался наедине со своими страданиями, но не сделал этого. Разговор того не стоил. Ему было трудно сесть и попить, но он это сделал. Он ел столько, сколько мог, чтобы поддерживать силы, пока полностью не ослаб. Его тело менялось, и это причиняло боль, но не убивало его. Со временем к нему вернутся силы, и он сможет возобновить поиски Мойры.

Последним его гостем стала Грут, которую привел Грон, она принесла большой кусок розовой ткани, которой наполовину накрыла его. Ткань сильно пахла ею и Гроном, и его тело сразу же бросило в жар, но она успокаивающе зашептала ему что-то на языке, который разделяла с Мойрой, и который жадно впитывали его уши, хотя он ничего не понимал. Грут часто произносила имя Мойры, глядя ему прямо в глаза и кивая головой, многозначительно указывая вниз. Было время, когда он, хотя бы из вежливости, проявил бы интерес к такому поведению, но он был болен и у него не было сил. Она была не той Королевой. Он сказал Грону, что устал и чувствует себя неуютно под подарком Грут, поэтому Грон осторожно увел их обоих и они оставили его, чтобы дать Тройи поспать.

Но он не мог уснуть, словно биение собственного сердца не позволяло ему этого. Все, что он мог сделать, — это неподвижно лежать в темноте, напоминая себе, что, хотя он и страдает, все, что ему нужно, — это подождать, и в конце концов горячка пройдет. Каждое мгновение походило на сезон, выжженный палящим солнцем, но время не стояло на месте, и рано или поздно наступит утро. Его горячка может ухудшиться, взывая к Королеве, которую невозможно было найти, но в конце концов его организм всё поймет и сдастся, и ему станет лучше. Он сможет стоять, ходить и говорить, как раньше, а потом выйдет и найдет ее, или умрет в этой попытке.

Шел уже второй день, а он все не мог уснуть. Ему принесли еще еды, Грон изо всех сил старался составить ему компанию, а Грут выказывала сочувствие и говорила с ним. Племенные пары по крайней мере не давали ему умереть от голода и жажды, а их общество хоть как-то отвлекало от физической боли, даже если их голоса раздражали его, а разговоры казались бессмысленными и удручающими. Их заверения грели ему душу, даже если часть его не верила им.

Боль превратила его в какую-то иную сущность. Он должен был излучать радость в обществе своих друзей, быть терпеливым, вежливым и благодарным, поддерживать их в ответ. Где-то глубоко внутри он по-прежнему оставался самим собой, но казалось, что его тело превратилось в оболочку страдания, так что боль и жар были всем, что он чувствовал, и ничто другое его бы не сломило. Разговор отнимал слишком много сил; все, что он мог делать, — это корчиться, морщиться и время от времени стонать или хныкать.

Они были не подходящей компанией, он не мог заставить свое тело реагировать на кого-то, кроме Мойры, Королевы, которая сделала это, превратила его тело в свой инструмент. Если бы она была здесь, он бы мгновенно ожил, вся эта нерастраченная энергия устремилась бы к ней. Он должен был спариться, улегшись и позволив себя объезжать снова и снова, вот для чего была нужна эта горячка. Его тело пробудилось, но в одиночестве.

Тройи не знал, предпочел бы он остаться один или нет. Приятно было напоминать себе о том, что у него есть племя, что они заботятся о нем, но когда он был один, он мог уйти в свои мысли и страдать в тишине, хотя время шло медленнее.

Он подумал о Крану, который так долго был его компаньоном. Он едва мог собраться с силами, чтобы разозлиться, но когда он увидел, как Крану держит Мойру, а она борется с ним и кричит, в нем пробудился инстинкт, которого он никогда раньше не испытывал. Он хотел разорвать Крану на части. Это, наверняка, было частью горячки, Связи, которая, как он предположил, устанавливалась так медленно, что он этого не заметил. В тот момент он был не в себе. Если бы Крану был меньше ростом, Тройи, вероятно, убил бы его, а если бы Тройи был менее свиреп в своей атаке, Крану вполне мог убить его, одержимый ревностью.

Тройи знал, что чувствовал Крану. Он был наедине с самцом так долго, что теперь это было почти инстинктивно. Крану понял, что Тройи был в горячке, то есть Связан, и почувствовал угрозу. Он почувствовал угрозу из-за горячки Тройи, он чувствовал себя преданным из-за Связи Тройи. Он предположил, что Тройи все знал, как любой самец на его месте, и скрыл это от него. Но Мойра не подавала признаков того, что выбрала его, не говоря уже о том, что привязала его к себе. Неужели для неё их совместного сна было достаточно? В его культуре это мало что значило, но, может быть, в ее культуре это было очевидно?

Крану почувствовал давление и сделал последнее отчаянное усилие в своем нелепом, безрассудном, граничащим с преступлением стиле. Та его часть, которая была дружна с Крану, понимала это, но поскольку речь шла о Мойре, Связанный самец в нем не простил бы его. Он был счастлив оставить Крану внизу, на поляне, привязанным к дереву днем и ночью, под опекой родителей, тремя особями, которые сводили Крану с ума больше всех на свете. Вот только Грон мог сделать это быстрее, иногда даже не сказав ни слова. Пусть Крану мучается. Сейчас им лучше держаться порознь. Честно говоря, Тройи не чувствовал бы себя спокойно рядом с ним, пока находился в таком состоянии. Тройи был слишком слаб и не сумел бы даже уклониться от удара — он стал бы легкой добычей для Крану, если бы тот увидел в нем соперника или захотел отомстить.

Тройи страдал в течение нескольких дней. Третий день был самым тяжелым. Именно тогда он почувствовал, что его тело наказывало его, решив разгорячить до такой степени, чтобы привлечь внимание Мойры, где бы она ни была. Все, что он мог сделать, это перевернуться на живот, изо всех сил стараясь оставаться в скрюченной позе, чтобы дышать. Он судорожно хватал ртом воздух, не в силах унять ни сердцебиение, ни дыхание. Его тело кричало так, будто из него вырывали нервы.