Маэстро - Сальваторе Роберт Энтони. Страница 31

– Заткнись! – перебил его Энтрери.

– Выбор за тобой, – объявил Джарлакс. – Кто теперь хозяин, а кто раб?

Энтрери сердито нахмурился, и стало ясно, что Джарлакс выбрал неверную линию.

– Это отговорка, – вмешался Дзирт довольно бесцеремонным тоном, и собеседники в недоумении уставились на него.

– Что ты хочешь этим сказать? – осведомился Джарлакс.

– Я хочу сказать, что передо мной трус, чего я никак не ожидал увидеть, – заявил Дзирт и, не мигая, взглянул прямо в глаза Энтрери. – Наш друг из народа людей воспользовался появлением этого меча, чтобы оправдать недовольство самим собой.

Энтрери тряхнул головой, и на лице его отразилась некая странная смесь злобы и неуверенности.

– Ты обратил свое презрение и ярость на Коготь Шарона, чтобы тебе не пришлось презирать себя, – сурово продолжал Дзирт. – Ведь ты всю жизнь так поступал, согласись? Ты всякий раз находил какую-нибудь внешнюю причину, чтобы оправдать свой мерзкий характер, но на самом деле… – Он презрительно взмахнул рукой, резко развернулся и направился к двери.

– Да как ты смеешь?! – глухо прорычал Энтрери.

– Если нам так уж необходимо заняться этим делом, Джарлакс, давай приступим скорее, – отозвался Дзирт. – Я уже начал скучать по жене. – Он помолчал, пренебрежительно хохотнул и, не оборачиваясь, бросил Энтрери: – Если ты собираешься напасть на меня, то сейчас самый подходящий момент, потому что я стою к тебе спиной.

– Заткнись! – снова огрызнулся Энтрери.

– Заткнуться потому, что ты не в силах выслушивать мои слова? – На сей раз Дзирт обернулся и взглянул бывшему наемному убийце в лицо.

Энтрери ответил ему долгим тяжелым взглядом, и на какой-то миг темным эльфам показалось, будто сейчас он действительно бросится на Дзирта с мечом. Но ассасин лишь рассмеялся и очень тихо ответил:

– Да.

Затем опустил голову и некоторое время стоял неподвижно, рассматривая зловещий меч, который так долго служил его врагу орудием пытки.

– Так кто же теперь раб, а кто хозяин? – повторил Джарлакс.

– Выбор только за тобой, Артемис Энтрери, – продолжал Дзирт. – Этот меч, каким бы могущественным он ни был, не сможет подчинить тебя, не сможет тебе приказывать, если ты сам себе хозяин.

Энтрери прикусил губу, не отрывая пристального взгляда от проклятого меча. Затем стремительным движением схватил со стола перчатку, надел ее и, издав зловещее рычание, взялся за Коготь Шарона и поднес к глазам кроваво-красный клинок. Дзирту в этот момент показалось, что Энтрери мысленно общается с мечом, что между ними происходит поединок; впрочем, обладай Коготь Шарона какой-нибудь властью над человеком, это проявилось бы только в том случае, если бы Энтрери держал его без магической перчатки.

– Приступим, – заговорил наконец Энтрери и сунул меч в ножны, висевшие у него на поясе. – И покончим с этим поскорее, иначе я наверняка рехнусь, постоянно выслушивая Дзирта До’Урдена, который назначил себя голосом моей совести.

Дзирт ухмыльнулся, услышав это, и даже похлопал Энтрери по плечу, когда тот проходил мимо него вместе с Джарлаксом. Несмотря на все ворчание и враждебность ассасина, Дзирт заметил, что Энтрери даже не поморщился, почувствовав это дружеское прикосновение.

Как будто это было в порядке вещей.

Минолин Фей ахнула и тут же поднесла руку к губам, пытаясь скрыть охвативший ее ужас. В голове у нее пронеслась мысль, что подобная реакция совершенно неуместна в присутствии Ивоннель. Молодая женщина позировала для портрета обнаженной, с притворной скромностью скрестив ноги. Единственным предметом одежды на ней был пояс в виде нитки жемчуга с «кисточкой» из драгоценных камней, которые живописно располагались на ее правом бедре.

Ужас Минолин был вызван не видом Ивоннель, которая выглядела необыкновенно прекрасной и уже не раз сидела в такой позе неподвижно в течение долгих часов, – хотя в каком-то смысле так оно и было. Причиной подобной реакции послужило изображение на холсте – портрет Ивоннель, который как раз заканчивала мать Минолин, Биртин Фей.

Верховная Мать Биртин была талантливой художницей, и ее работы всегда радовали взор; лучше всего ей удавались портреты.

Но Ивоннель потребовала, чтобы ее не приукрашивали. Она недвусмысленно приказала Верховной Матери Биртин написать ее в точности такой, какой она была в жизни. А потом Ивоннель, эта маленькая тиранка, которая совсем недавно появилась из утробы Минолин Фей, подробно объяснила ей все: если Биртин не оправдает ее ожиданий, Ивоннель превратит ее в драука.

И сейчас, глядя на изображение, вне всяких сомнений, прекрасное, но совершенно не соответствующее облику живой Ивоннель, сидевшей напротив них на тахте, Минолин Фей решила, что ее мать обречена.

Верховная Мать Биртин кивнула, отступила на шаг, посмотрела на Ивоннель, потом снова на полотно, и еще раз кивнула.

– Отлично! – воскликнула Ивоннель и спрыгнула с дивана.

– Нет! – крикнула Минолин Фей; мать взглянула на нее в изумлении, а Ивоннель – многозначительно и зловеще. – Нет, – более спокойно продолжала она. – Картину следует представить официально, после того как она будет доведена до совершенства и прикрыта драгоценной тканью.

Ивоннель промолчала и лишь продолжала улыбаться. Она не потрудилась взять одежды, лежавшие на полу у тахты, и босиком направилась к картине.

Минолин Фей машинально попыталась заслонить портрет своим телом.

– Не трогай его, – предупредила ее Ивоннель. Она приближалась, и улыбка ее стала хищной, дьявольской. Минолин Фей в испуге отпрянула. Супруга Громфа и мать Ивоннель задержала дыхание, когда девушка, нагая, словно младенец, но смертоносная, как богиня, подошла к мольберту.

Верховная Мать Биртин гордо улыбалась, не ведая о судьбе, которая ее ожидает. Минолин Фей закрыла глаза.

– Блестяще! – вскричала Ивоннель, и Минолин Фей подпрыгнула на месте и тупо уставилась на портрет. Да, он был превосходен, безупречно выполнен, но едва ли напоминал обнаженную молодую женщину, стоявшую рядом.

– Мне кажется, будто я смотрю на себя в зеркало, – продолжала Ивоннель. – Действительно, твой талант превосходит все похвалы моей матери.

– Твоей матери? – удивилась Верховная Мать Биртин. – И которая же из Бэнров?..

– Твоя дочь. Минолин Фей Бэнр приходится мне матерью.

Верховная Мать Биртин пристально взглянула на молодую женщину; в глазах ее читалось удивление и даже гнев. Несмотря на то что Ивоннель происходила из Дома Бэнр и хорошо заплатила Верховной Матери Биртин за работу, она не имела никакого права разговаривать с главой одного из правящих Домов в подобном тоне.

Но гневное выражение слетело с лица Биртин, когда она обернулась к Минолин Фей. Жрица с беспомощным видом кивнула.

– Ах, я вижу, что вам нужно о многом поговорить, матушка, – дразнящим тоном произнесла Ивоннель. – И бабушка.

Она щелкнула по краю картины и со смехом удалилась. Девушка даже не взглянула на сброшенные одежды, вышла в коридор совершенно обнаженной и закрыла за собой дверь.

Минолин Фей пристально смотрела на картину, чувствуя на себе суровый взгляд Верховной Матери Биртин. Возможно, ей следовало предупредить мать заранее, чтобы та знала, кем на самом деле является Ивоннель и как с ней нужно разговаривать.

В любом случае, настал момент давать объяснения, но даже эта необходимость не могла заставить женщину оторваться от созерцания картины. За свою жизнь ей приходилось видеть многие работы Верховной Матери Биртин, и разница между портретом и реальной Ивоннель казалась ей разительной. Даже прическа у девушки на портрете была совершенно иной. И груди были другими, не такими тяжелыми, какими их нарисовала Биртин.

Минолин Фей провела руками по лицу, запустила пальцы в белые волосы, будучи не в силах понять, что происходит. Собственно, она не понимала практически ничего из того, что касалось ее странной дочери.

– А я уже начала опасаться, что ты забыл нанести мне визит вежливости и отправился своей дорогой, – заявила Кэтти-бри, когда Джарлакс наконец нашел ее в палатке рядом с руинами Главной башни тайного знания. В ее голосе легко читалось напряжение: казалось, она намеренно хотела напомнить Джарлаксу, что не очень им довольна, ведь именно он уговорил ее мужа вернуться в родной город.