Иллюзия смерти - Тилье Франк. Страница 13

– И у меня то же самое, – говорит Уотсон. – Мой жених… Его ответы становились все более странными – во всяком случае, не похожими на него.

Джонсон стискивает зубы, но ничего не говорит. Взгляды коллег побуждают меня продолжать делать выводы. Я смотрю на Пэтиссон, в горле у меня встает ком. Мне так хочется рассказать ей о матери, но в последний момент я сдерживаюсь. Может, она и правда умерла. Может, мерзавец на том конце электронной связи с самого начала мне врет. А у меня нет никакой возможности проверить.

Оппенгеймер тычет пальцем в иллюминатор:

– Нас дурят уже сто сорок дней. Льюис врет, как дышит. Делайте что хотите, а я дождусь этих парней с водой, влезу в их грузовик и свалю отсюда. Я с этим заканчиваю и возвращаюсь к жене и сынишке. Все, я сваливаю. Надоела вся эта фигня. А они могут не сомневаться: я устрою шумиху вокруг всего, что здесь происходит.

Никто не возбухает, все как-то серьезно переглядываются, и мне кажется, все согласны с нашим немецким коллегой: слишком далеко зашли эти ребята из НАСА со своим враньем и надувательством. Оппенгеймер срывает датчики и поворачивается к окну. Пэтиссон выступает вперед:

– Кто за то, чтобы прекратить миссию?

Она поднимает руку. Я тоже. Уотсон следует моему примеру, так же как и Смит. Все избавляются от датчиков. Джонсон мрачнеет. Он не поднимает руку, скорей вытягивает ее, выставив вперед раскрытую ладонь, словно желая успокоить нас:

– Никто ничего не прекращает, о’кей? Сейчас мы успокоимся и вернем все датчики на место. Сейчас, как и положено, привезут воду, и все вернутся к работе.

– Ты с ними заодно? – бросает Оппенгеймер. – Ты с этими придурками из НАСА? И ты предлагаешь нам успокоиться?

Немец хватает шефа за воротник свитера:

– Зачем мы здесь? Почему нам лгут? Что происходит?

Губы Джонсона по-прежнему плотно сжаты, но по его лицу я вижу, что он знает гораздо больше, чем хочет показать. Я уверен, что, будучи военным, он не заговорит. Наконец Оппенгеймер отпускает его и направляется к передатчику:

– Оппенгеймер – Льюису. Нам известны масштабы вашей лжи. Хватит с нас игр, мы прекращаем работу. «Ахерон II» закончится, как только я передам это сообщение. Пришлите кого-нибудь забрать нас. Воды больше нет, уже вечер, и никто не прибыл, чтобы наполнить резервуар. Конец связи.

Больше часу мы, теснясь вокруг столика, ждем ответа, потрескивания, хоть чего-нибудь, но в ответ только тишина, и это меня не удивляет: вот уже много дней, как Льюис пропал без вести. Джонсон заперся у себя в спальне. Снаружи кромешная тьма, будто конец света. Понятно, что сегодня уже никого не будет. Я застаю Пэтиссон в кухне: она внимательно разглядывает стоящие там бутылки. С утра мы уже опустошили одну, хотя и ограничивали себя. Из кранов и душа не течет больше ни капли воды. Мои культуры тоже хотят пить. Когда шотландка замечает, что я наблюдаю за ней, она посылает мне грустную улыбку и, как Оппенгеймер, приникает к иллюминатору. Нам не остается ничего иного, как только ждать. Мы одни в этой ледяной ночи, посреди бескрайней пустыни.

Около десяти вечера немцу уже не сидится на месте. Сжав кулаки, он не спускает глаз с верхнего этажа:

– Гарантирую вам, что он сейчас выдаст все, что ему известно.

Перескакивая через ступеньку, он взбегает по лестнице и стучит в запертую дверь:

– Открывай! Открывай, или я все тут разнесу!

Под куполом нарастает напряжение. На этот раз никто не пытается остановить Оппенгеймера. Все хотят знать правду. В этот самый момент, когда можно было бы слышать биение наших сердец, громкий выстрел исторгает из горла Смит рефлекторный крик. Она бросается к лестнице, все бегут за ней, а Оппенгеймер ударом плеча вышибает дверь.

Джонсон лежит на полу с револьвером в руке. Он пустил себе пулю в лоб.

Занимается день. 141-й. Как всегда по утрам, за грядой вулканов разыгрывается феерия красок. Сначала робкие розовые, затем появляются нежно-желтые, а те переходят в ослепительно-оранжевый, когда солнце, словно поток лавы, изливается на вершины кратеров. День обещает быть жарким.

Пэтиссон всю ночь отправляла сообщения Льюису. Оппенгеймер несет свою вахту возле иллюминатора, но его взгляд как-то потускнел. Остальные с покрасневшими от усталости, слез и страха глазами уселись в кухне вокруг стола. Мне тоже хочется плакать. Я не хочу умирать. Я не хочу проводить еще один день рядом с трупом, лежащим в нескольких метрах от меня. Я хочу вернуться домой, прижать к себе жену и сына.

Я присоединяюсь к оживленно спорящим сотрудникам. Губы у меня пересохли. Хочется пить.

– Две группы – это лучшее решение, – подводит итог Уотсон. Она сидит, скрестив руки на груди. – Двое из нас на «Nyx» отправятся за помощью. Нужно попытаться обогнуть гряду вулканов. Она расположена на востоке, в этом направлении и следует двигаться. Именно оттуда всегда приходит каманчака. На востоке находится океан, а значит, есть большая вероятность обнаружить там населенный пункт.

– «Nyx» может двигаться автономно всего шестьдесят километров, – уточняет Смит. – А на расстоянии шестидесяти километров нет ничего, кроме чертовых камней.

– Тридцати, если мы рассчитываем вернуться.

Уотсон взвешивает свои слова. Если в шестидесяти километрах отсюда ничего нет, у «Nyx» закончится горючее и его пассажиров будет ждать печальная участь. В полутьме, которая рисует черные круги у нас под глазами, уже мы все собрались вокруг стола.

– Мы не можем позволить себе оставаться здесь и ждать еще один день, – говорит Оппенгеймер. – Нас пятеро, и у нас едва ли три стакана воды на каждого. Кондиционированный воздух сушит горло. Джонсон… покончил с собой. Он предпочел совершить этот поступок, но не столкнуться с тем, что нас ожидает. Нам следует исходить из принципа, что за нами никто не приедет.

– Зачем НАСА доверило ему оружие? – качая головой, спрашивает Смит. – Чтобы помешать нам прервать командировку? Или выйти отсюда? Не понимаю… Нет, я не понимаю. Он мне никогда ничего не говорил.

От потрескивания рации у нас перехватывает дыхание, а в глазах на краткий миг вспыхивает огонек надежды. Но это всего лишь ежедневные новости: женский голос снова выкладывает дурные вести. Вырубка леса, убийство слонов ради слоновой кости, животные на грани вымирания… Новости повторяются бесконечно, и от этого становится еще хуже, но мы оставляем их как звуковой фон – на тот случай, если сквозь них прорвется новое сообщение о бедствии.

Уотсон спрашивает, кто готов отправиться на разведку на «Nyx». Решать надо быстро. Но руку никто не поднимает, и тогда мы тянем жребий. Мы сравниваем свои соломинки, и я ощущаю, как под ногами у меня разверзается бездна. Со мной пойдет Уотсон.

Мы обречены катить к смерти.

Прежде чем поделить остатки воды на пять равных частей, каждый выпил по четверти стакана. Наша доля была перелита в две банки, обернутые тканью, которую мы даже не сможем больше увлажнить. «Nyx» может двигаться со скоростью тридцать километров в час, нам потребуется два часа, чтобы полностью исчерпать энергию его батарей. Два часа под палящим солнцем – и всего по два стакана воды каждому…

Все вместе мы стоим перед створками шлюза, без комбинезонов. Оппенгеймер открывает. Теплый ветер ласкает мне лицо, от удовольствия я закрываю глаза. Каждый из нас расправляет плечи, дышит полной грудью. Вот уже пять месяцев, как ни одна молекула чистого воздуха не касалась нашей кожи. Немец испускает протяжный крик, который теряется в пустоте.

Благодаря рации мы с Уотсон сможем оставаться на связи с куполом. Пора. Мы все обещаем друг другу, что очень скоро увидимся, что помощь вот-вот придет и что мы обязательно найдем следы цивилизации в шестидесяти километрах отсюда. В конце концов, Чили – это всего-навсего узкая полоска земли. Пэтиссон прижимает меня к себе и, обливаясь слезами, бегом возвращается в купол. Остальные неподвижно смотрят, как мы уезжаем. Их глаза многое говорят об участи, которая нас ждет.