Мой чужой король (СИ) - Вознесенская Дарья. Страница 43

Именно потому он смотрит открыто, не добавляя ни слова. Он в своем праве — и мне не в чем его упрекнуть. А то, что я придумала в своем глупом сне про нас… так мне и просыпаться. Пора.

«Да».

И снова это слово, когда я спрашиваю его, женился ли он на мне, чтобы жертва могла быть добровольной…

Сказанное тише, оно, тем не менее, еще громче звенит в моей голове, еще дольше отражается от каждой стены наших покоев, в которых я то мечусь, как запертый зверь, то лежу молча на огромной для меня одной кровати, глядя сухими глазами в потолок.

Глаза мои высохли уже наутро — ни в одной колдунье не найдется столько слез, чтобы оплакивать утраченное будущее дольше одной ночи.

Несколько дней, может седьмицу — не считаю — я провожу только в своих покоях и в библиотеке. И доступ туда есть только у Дага и у его избранницы Вефрид. Её, единственную, терплю — может за имя, дающее божественную защиту, а может в качестве будущей платы охранителю. Или платы за прошлое. Мы с Дагом понимаем, что повлиять на меня могут разными путями. Например, через него — а для него единственное, что есть ценного в замке, так это я и молодая, тихая девушка с мечтательной улыбкой, которая с радостью помогает мне в любом деле. Хоть в приготовлении порошков и трав, хоть в поиске нужных сведений, хоть в том, чтобы разжечь жар и уложить меня спать.

Но никто не тревожит наш странный покой.

Не вытаскивает, заламывая руки. Не расплетает три узла.

Не взывает к каким-то действиям или хозяйственным хлопотам, не навещает, после того, как Даг передает Кристе «кюна хочет побыть одна».

Не пытается убить.

Не прижимает по ночам…

Да, Эгиль-Ворон тоже больше не тревожит мой покой.

Хотя покоя-то как раз нет и быть не может…

Он выжидает… моего решения? Злобы? Какой-то ошибки, которая позволит уже ему действовать? Не знаю. Я получила так много ответов, что не могу пока справиться и с ними. Ем через силу, хотя стряпухи передают исключительно мои любимые блюда, отдыхаю тоже через силу.

С интересом я только к книгам отношусь и к свиткам… Потому что еще хочу — наивно — найти какой-то иной выход, кроме как в объятия Тьмы.

И что-то нахожу… А может только убеждаю себя, что нахожу…

— Кюна. Я хотел бы с вами поговорить.

Я так глубоко погружаюсь в свои записи, что не замечаю ни открывшейся двери, ни появившегося передо мной предводителя хрустальных.

Вздрагиваю, и тут же начинаю злиться и на себя, и на него. На себя — за мгновенный страх, что он сейчас может навредить. На него — что он вообще появился среди снегов и обрушил на целую лавину.

Взглядом нахожу стоящего возле дверей Дага. У охранителя спокойное лицо, и я выдыхаю — если он пропустил беловолосого, то уже получил какие-то объяснения.

Киваю Скьёльду на соседнее кресло.

А он дожидается, когда и Даг, и Вефрид уходят, и только потом наклоняется ко мне:

— Я не был вежлив с вами…

— Если вы пришли извиниться…

— Нет. Я не собираюсь извиняться, — тонкие губы хрустального кривятся, но в глазах его нет неприязни, — Вы — дочь Асвальдсона, который заслуживает смерти… даже если через вас. Вы — колдунья, пытавшаяся забрать сердце моего брата.

При этих словах что-то мелькает в его глазах, такое, что я напрягаюсь, и тут же вскидываюсь в защите:

— И за это мне тоже положена смерть? Поверьте, я знала об этом, когда шла в лагерь. Это ваш брат повел меня не на плаху, а к алтарю. Теперь я понимаю, почему… Но значит ли это, что я должна быть готова умереть сейчас?

И снова это странное выражение, частично занавешенное… удивлением. И мягкий грустный смешок:

— Никто вас не собирается силой вести к кругу, кюна.

— Только и ждут, что я пойду сама? — огрызаюсь. Выплескиваю то, что прячу сама от себя в темноте ночи, — В этом и был продуманный план Ворона?

— А вы у него спрашивали?

Я хмурюсь.

Понять не могу — что не так.

И потом понимаю — тон хрустального и отношение. Прежде наше общение было разговором обвинителя и осужденного, который не понимал, в чем его обвиняют. Сейчас же он говорит со мной на равных. Даже уважительно. Как с королевой. И женой друга…

Порывисто встаю и отхожу в сторону, обхватывая себя руками.

— Говорите.

— Вы не убили его, кюна.

Мне кажется, что рассудок помрачился, потому что я не понимаю, о чем он говорит…

Нет, понимаю.

Распрямляю плечи, как и всегда, когда речь идет о моем поступке, а не преступлении против короля, как считают все, и бросаю холодно:

— Это очевидно. Ворон жив.

Качает головой:

— Вы не убили, потому что сделали другое… — и тут же, будто без всякой связи, — Вы знаете, что колдуний прежде только уважали, а не боялись?

— Я родилась в те времена, когда людям не предоставляли выбора.

— Знаете почему нас считают самыми сильными колдунами Севера? — и снова я не могу понять течение его мыслей, — Не по тому, что, как в сказках, мы можем останавливать лавины или делаться прозрачно-хрустальными… Хотя кое-что можем. А потому, что храним память предков едва ли не с рождения этого мира. Наша сила и колдовство в тех знаниях, что рождается вместе с нами на протяжении веков… В долинах и верно забыли про это, но когда-то Бог был женщиной.

— Что в этом необычного? — всмотрелась в его лицо. — Женщин в Верхних мирах полно… О, — замерла, — Изначальный.

— Изначальная. — кивает довольно, — Великая Богиня сущего, содержащая в себе всех и всё. Она являла собой абсолютную власть, выше жизни и смерти, и наделяла частичками этой власти своих дочерей. И те не отказывали себе ни в чем… ни в жажде, ни в удовольствии, ни в ритуалах. Становясь все более жестокими.

Он говорил нараспев, будто читал заклинание, а я слушала, как зачарованная, не перебивая.

— Абсолютная власть может испортить даже совершенство. И когда Изначальная и её дети стали нести угрозу жизни, Бог стал мужчиной… Вот о чем говорят легенды, — последнее слово он произнес так, будто и не сомневался в том, что все это происходило едва ли не на его глазах, — А отголоски этих деяний превратили колдуний в олицетворение Тьмы. Позже светлое и темное сравнялось — и уже выбором людей стало бояться или уважать. Но…

— Что же? — поторопила его. Вот уж не думала, что ненавистный мне Скьёльд станет главным источником знаний. Стал. И даже наслаждался этой своей ролью.

— Светлое и темное никуда не делось. Так уж повелось — у всех одаренных сущность двойственна, как ночь и день, как наш мир. И ваше заклятие… стало бы оружием тени. Другой колдуньи. Но превратилось в благо света. Потому что глубоко внутри себя вы не способны убивать. Вы про жизнь, кюна…

Сглотнула.

Прошлась по библиотеке.

А потом устало опустилась в кресло и совсем не изящно потерла лицо.

— Вы так много знаете о произошедшем в ту ночь… Обо мне… — сказала с некоторой обидой.

— Не всё! — он, кажется, даже понял мои переживания, — Что-то я знаю от вас, от Ворона… да и множество донесений и людей с криками «Колдунья! Колдунья, покушавшаяся на короля!»

Передернулась. И ответила резко скорее по привычке, хотя уже поняла — грубоватость и напористая прямота в его натуре:

— Вы сами же кричали первым.

— И снова я не буду извиняться. Все так и было… но и у правды есть два лица. Я не знаю точно, что произошло тогда, я не ведаю ваших колдовских заклятий, но понимаю теперь, что вместо того, чтобы остановить силой своей инициации сердце короля, вы оживили оба.

— О чем вы? Мы и так были… живы прежде.

— Создали связь между вами двумя. Хотел бы я сказать «божественную», но, боюсь, боги сочтут это наглостью, а вы — насмешкой.

— Мне кажется… вы пытаетесь мне помочь? — спросила то, что хотела давно.

— О нет, — он ответил охотно. Уколол хрусталем. — Вы все еще дочь Асвальдсона и та, кто пришел с ножом за спиной. Но я хочу помочь королю.

— И как ему поможет то, что вы рассказали? Судя по предсказанию, единственное, что спасет его и замок — это притащить меня на круг и вонзить тот самый нож в мое сердце.