Миллионщик (СИ) - Подшивалов Анатолий Анатольевич. Страница 46

Вернувшись в номер, взял телефонный рожок и попросил телефонную барышню соединить меня с дежурным по Военно-Медицинской Академии. Представился и попросил перезвонить мне профессора Иванова Ивана Михайловича. Через полтора часа профессор позвонил и я пригласил его отужинать сегодня вечером в Англетере, сказав, что хочу еще раз обсудить лечение Великого князя, так как завтра мне назначен прием у ЕИВ. Профессор поблагодарил, но отказался, ссылаясь на неотложные дела, но сообщил, что сразу же по прибытии отдал пакет Пашутину, который на следующий день передал его государю. На словах он сообщил начальнику Академии то же, что и написано в промежуточном эпикризе[4], подписанном нами троими. Никаких новостей из Ливадии он не получал.

16 ноября 1892 г, Гатчинский дворец.

На этот раз в кабинете Императора генерала Черевина не было, зато присутствовала Мария Федоровна, она же и начала разговор, спросив на основании чего я издевался над Георгием Александровичем и доктором Алышевским. Ага, все ясно, первым делом Ясоныч побежал жаловаться, стервец. Я ответил, что никого не пугал и ни над кем не издевался (свидетель — ротмистр Ардабадзе), наоборот, Владимир Ясонович принял меня крайне невежливо. Издевательством над Великим князем я могу считать его, так называемые, «методы лечения», что вместе с отсутствием всякого медикаментозного лечения и постоянными путешествиями привело к тому что сейчас есть — открытой форме туберкулеза, когда уже идет распад легочной ткани и мириады бактерий не только пожирают легкие больного но и выбрасываются во внешнюю среду, делая его источником опасности для окружающих.

Из-за этой опасности мне пришлось категорически настоять, невзирая на противодействие Алышевского, на ношении всем персоналом, связанным с обслуживанием и лечением больного, халатов и шапочек, обработкой помещений дезинфицирующими жидкостями и проветриванием помещений, когда в них нет Георгия Александровича. Поскольку я сам проводил много времени с больным, мне пришлось принимать свой препарат для профилактики, чтобы самому не заболеть. Сказал, что письмо и рисунок Георгия надо прогладить с двух сторон горячим утюгом, прежде чем давать его детям.

— А мы отдали его Мишкину, — с беспокойством и даже страхом в голосе ответила императрица.

— Ничего страшного, когда его не будет дома, прогладьте рисунок утюгом и поместите в рамку под стекло, как будто хотели сделать ему приятное.

Все, дальше разговор пошел по существу. Сказал, что Георгий сейчас выделяет огромное количество палочек Коха — это видно по рисунку в эпикризе, подписанном мной, Алышевским и Ивановым. О каком-то прогрессе можно говорить, если нам удастся снизить бактериовыделение вдвое, а полное исчезновение бактерий (негативация мазка) может занять годы лечения. Все же я думаю увидеть эффект через полгода лечения, если его проводить правильно, не обливать больного водой температурой 10 градусов по Реомюру и не держать в холодном помещении — вот это точно, вредительство.

— А кто обливал Джоржи холодной водой?

— Как кто, господин Алышевский назначил курс холодных душей, об этом есть запись в медицинских документах.

Молчание… потом Мария Федоровна встала и ушла, а мрачный император остался сидеть. Провожая императрицу, я встал, но царь жестом, показал мне, что я могу сидеть и сказал:

— Конечно, резко ты, купец, нарисовал картину и страшную, пощадил бы материнское сердце.

— Государь, я и так не до конца все рассказал…

— Говори мне все как есть, приказываю!

— У Георгия признаки распада верхушки левого легкого — именно оттуда идет поток бактерий. Видимо, там сформировалась полость, открытая в бронх, таких больных лечить трудно. В ВМА есть несколько подобных больных, которые получают второй мой новый препарат — Тубецид. Из пятерых больных за год с небольшим двое скончалось, трое еще не закончили лечение. Сейчас посмотрим, сколько они выделяют палочек, тогда будет ясен прогноз. Алышевский, конечно, паршивый лечебник, но он отличный диагност. А вот Иванов — наоборот. Поэтому, чтобы там не говорил про меня Ясоныч, польза от него есть.

— А я уж хотел его жандармам отдать, пусть допросили бы с пристрастием не злоумышлял ли он на жизнь Великого князя.

— Не стоит, государь, он еще пригодится, только к лечению его допускать нельзя, а лучше пусть хорошо обучит микроскопированию людей Иванова. Он уже по моей просьбе это изображал, но я не уверен, насколько хорошо военные врачи освоили этот метод. Кроме Алышевского, есть проозектор в Мариинской больнице, он еще лучше разбирается в микроскопии, вот его-то я бы и привлек, как человека незаинтересованного в результате лечения. Алышевский с большим гонором и ревнует к чужим успехам.

— Скажи, купец, Георгий умрет, вернее, скоро умрет?

— Состояние его достаточно тяжелое, но не критичное. Хотя, если бы я знал заранее о распаде ткани, я бы не обещал стопроцентного успеха. Реально — пятьдесят на пятьдесят, что он умрет в течение 6–7 лет, но если через полгода будет улучшение, а через полтора года мы будем видеть единичные палочки Коха, то Георгий имеет все шансы пережить многих ныне здоровых и прожить достаточно полноценную жизнь, иметь здоровых детей, но о флотской службе придется забыть, да и петербургский климат будет для него опасен. Крым — наилучшее место жизни для него.

— Спасибо тебе за откровенность, купец! Прошу тебя, не приказываю, а прошу, государи редко просят своих подданных — будь рядом с ним, он хорошо пишет о тебе, ему интересны твои рассказы и приключения. Даже если Бог рассудит забрать его у меня, я хочу, чтобы ты был рядом с ним до конца, обещаешь?!

Заверил императора, что сделаю все возможное и буду рядом с Великим князем. Александр поблагодарил и сказал, что не требует, чтобы я все время сидел в Ливадии — у меня есть свои дела, завод, изобретения, но хотя бы раз в месяц — полтора я должен навещать Джоржи (великокняжеский поезд меня отвезет и привезет). Недалеко от его дворца для меня будет построена отдельная вилла с садом, так чтобы я пешком за 10 минут был у Джоржи. И дворец и вилла уже строятся и будут готовы к началу лета. Император спросил, выбрал ли я себе дом в Петербурге, я ответил, что да, на Екатерининском канале, возле Банковского моста. Царь удовлетворенно кивнул и сказал:

— Я тебе обещал мызу[5] возле пруда, вон из окошка пруд виден, а за ним дом. В пруду караси. Будем ловить с весны?

Ответил, что будем и царь сказал, что дом неспешно отремонтируют и подготовят к весне.

На следующий день я ездил на Обуховский и Путиловский завод. Оба они управлялись Советом директоров, но Обуховский был чисто казенным, а Путиловский — частным акционерным обществом.

Начал с Обуховского, там меня приняли настороженно, но, выяснив, что я не инспектор, а потенциальный заказчик, пригласили главного инженера и далее разговор пошел с ним. Для начала я спросил о паровых машинах для самолета Можайского, которые строили здесь восемь лет назад. Инженер объяснил, что он работает на заводе более пяти лет и о паровых двигателях для летательного аппарата слышит первый раз. Потом он вышел в приемную и, вернувшись, сказал, чтобы поискали в архиве какую-нибудь информацию, а также опросили старых мастеров в цеху, занятом сборкой паровиков. Пока что-то искали и узнавали, показал ему чертеж гусеничной машины и сообщил, что подал машину на привилегию, но от меня потребовали построить действующий образец. Инженер долго смотрел на рисунок, потом что-то считал, спросив про вес машины. Наконец высказал свой вердикт: стали, способной выдержать тяговое усилие на гусеничных сочленениях при весе машины более 10 тонн, не существует, поэтому решать вопрос со строительством нет смысла. Даже если потратить деньги и построить паровик, «бесконечная рельса» в сочленениях будет рваться через версту-две.

Показал ему чертеж ружья, но он сказал, что по такому эскизу действительно трудно понять, как это работает, скорее всего, нужно обратиться к тульским оружейникам. Потом подождали и попили чаю, пока не пришел заводской архивариус и сказал что просмотрел чертежи с 1880 по 1885 г. и не нашел паровика с такими характеристиками[6].