Юность знаменитых людей - Мюллер Эжен. Страница 10
Жозеф Барра.
Подобный же пример геройской смерти был и в королевской армии лет за тридцать до подвига маленького республиканца.
Луи Д’Асса, капитан овернского полка, отважился один предпринять ночью рекогносцировку; он был внезапно окружен пруссаками, которые грозили ему смертью, если он станет звать на помощь.
Д’Асса, не обращая внимания на эту угрозу и думая только о спасении своего полка, который мог быть окружен неприятелями врасплох, закричал во всю мочь: «Ко мне, овернцы! Враги близко!..» Он был убит на месте пруссаками; но его последние слова были сигналом к битве, в которой пруссаки были разбиты. Людовик XVI назначил в 1777 году наследственную пенсию семье Д’Асса. Конвент сделал почти то же: он принял содержание матери молодого барабанщика Барра на средства нации.
В 1791 году т. е. в эпоху, когда начались войны, которые Франция вынуждена была вести в продолжение двадцати пяти лет, в Меце, под председательством знаменитого математика и астронома Лапласа, производились экзамены молодым людям, изъявившим желание поступить в артиллерийское училище в Шалоне. Так как программа экзаменов требовала со стороны кандидатов весьма серьезной подготовки, то на конкурс явились только дети из достаточных классов общества. Но вдруг, во время экзамена показался в зале молодой человек лет семнадцати; он резко отличался от всех других кандидатов своею походкою и странною одеждою. На нем было платье очень не изящного покроя, — из серого толстого сукна; в руке он держал шапку из грубого войлока; пыль, густым слоем покрывавшая его тяжелые башмаки, окованные железом, и суковатая палка, которую он держал в руке, когда входил, — все это доказывало, что он только что совершил дальний путь. Нечего и говорить, что появление этого мальчика возбудило всеобщее внимание и любопытство, в особенности когда заметили, что он пробирается через толпу на скамью экзаменующихся. Все подозревали какую-нибудь ошибку или проделку с его стороны; даже экзаменатор, бывший того же мнения, прервал экзамен, чтобы заметить этому странному кандидату, что по всей вероятности ему неизвестно, что происходит в этой зале.
— Извините! — возразил молодой человек в пыльных сапогах и с войлочною шляпою, — я помещен в списке кандидатов и пришел держать экзамен.
— Ваше имя? — спросил ученый.
— Антуан Друо, из Нанси.
Экзаменатор просмотрел список, в котором действительно это имя было внесено, и сказал:
— Хорошо! Ждите очереди.
Он продолжал экзаменовать других кандидатов, бросая по временам любопытствующий взгляд на вновь прибывшего. Наконец очередь Антуана Друо настала, и тогда-то присутствующие увидели, вернее услыхали, истинное чудо. Он без запинки отвечал не только на все вопросы по программе, но и на все другие, которые ему задавал экзаменатор, пораженный невероятным запасом знаний молодого бедняка, его неслыханной эрудицией. Лаплас, упрекая себя за то, что поддался предубеждению, желал загладить свою ошибку. Сойдя с своего места, он подошел к Антуану Друо и в присутствии всех с восторгом обнял его. Тотчас же со всех сторон посыпались комплименты; Антуана Друо хвалили, поздравляли, им прямо восторгались; так что спустя несколько лет, когда бедный юноша, появившийся из Нанси, был уже назначен в главный штаб адъютантом к первому консулу, Лаплас сказал однажды последнему: «Никогда я не видел экзамена более блистательного, как тот, который держал когда-то ваш адъютант Антуан Друо», — и при этом воспоминании знаменитый ученый отер слезу умиления. Чувство, под влиянием которого экзаменатор поцеловал молодого кандидата, будет для вас совершенно понятно, когда вы узнаете, что Лаплас был почти такого же происхождения, как и Друо.
Симон Лаплас родился в маленький деревушке Нормандии; он был сын бедного землевладельца, которому стоило больших лишений платить за сына в приходское училище. Лаплас отличался большими способностями, удивительною памятью и быстрым пониманием; в том возрасте, когда дети только еще начинают посещать начальные училища, Лаплас знал уже все, что только учитель мог сообщить ему. Поэтому отец предназначил его к духовному званию, и еще более стеснял себя, чтоб только иметь возможность перевести его в приходское училище. Поступив туда, юноша, пренебрегая всеми другими занятиями, страстно предался математике. Когда ему минуло девятнадцать лет, Лаплас, снабженный рекомендательными письмами к одному из самых замечательных ученых того времени, отправился в Париж, где надеялся найти средства, чтобы иметь возможность следовать по избранному пути.
В этих письмах, между прочим, с особенною похвалою отзывались о солидных знаниях и прекрасном характере молодого человека; поэтому Лаплас уже мечтал, что знаменитый академик, прочтя эти письма, примет его с распростертыми объятиями. Но он тщетно добивался личного свидания с академиком; дверь оставалась перед ним закрытою, несмотря на то, что письма, от которых он ожидал всяческих благ, были переданы по принадлежности. Что было делать Лапласу? Он написал недоступному ученому, но в письме своем он говорил не о том, что он хочет куда-нибудь пристроиться и просит его содействия, нет: он говорил о главных основаниях механики. На другой же день он получил следующий ответ:
«Милостивый Государь! Вы видите, что я не придаю никакого значения рекомендациям; но Вы и не нуждаетесь в них, так как сумели сами себя зарекомендовать, — мне этого вполне достаточно. Вы можете рассчитывать на мою поддержку и на мое содействие. Приходите, я ожидаю Вас».
Спустя некоторое время после первого свидания с ученым, Лаплас был назначен учителем математики в военной школе. Ему было тогда всего девятнадцать лет.
Лаплас.
Ответ, полученный Лапласом от академика, был подписан именем «д’Аламбер»; но настоящая фамилия академика была Жан; вернее, он совсем не имел фамилии. Он был подкинут ребенком на паперть маленькой церкви св. Жана в Париже. Люди, которые нашли маленького Жана, отнесли его к комиссару квартала; тот, назвав сироту по имени патрона церкви, около которой он был поднят, уже хотел было отправить ребенка в приют; но нашлась добрая женщина, жена бедного стекольщика, которая изъявила желание принять ребенка; она усыновила сироту. Таким образом Жан был отдан стекольщице, которая полюбила его, как собственного ребенка, и с истинно-материнским чувством радовалась первым проблескам ума, которые в нем обнаруживались.
Подкидыш оказался одним из тех талантов, которые скорее угадывают, чем научаются чему-нибудь от других, которые хватают знания на лету. Когда мальчику минуло десять лет, учитель, к которому посылала его стекольщица, объявил, что ничему больше не может научить маленького Жана. Поступив в училище Мазарини, он тринадцати лет от роду окончил свое образование, а двадцати лет уже издал свои заметки по высшим вопросам физики и математики; эти заметки доставили ему звание плена Парижской академии наук.
Когда Жан сделался уже известным ученым, то родная мать его, которая подкинула его на церковную паперть, — женщина из хорошей фамилии — пожелала признать его своим сыном, но он ответил, что у него никогда не было и не будет другой матери, кроме той доброй, честной женщины, которая приняла его на свое попечение; он остался с бедной стекольщицей, продолжая быть ее любящим и преданным сыном.
Но я замечаю, что, распространяясь по поводу экзаменатора в Меце о маленьком математике из Нормандии, а по поводу знаменитого академика о маленьком подкидыше Жане, я совсем забыл о кандидате к поступлению в артиллерийскую школу в Шалоне. Антуан Друо был третьим ребенком бедного булочника в Нанси, у которого было всего двенадцать человек детей. Вы вероятно согласитесь с тем, что отцу — булочнику было чрезвычайно трудно дать своим детям хорошее образование, если бы даже он искренно и желал этого. Поэтому, как только маленький Антуан выучился читать и писать, он должен был разделять с отцом ежедневные труды его для поддержки существования многочисленного семейства. Антуан на это не жаловался, но скоро понял, что тяжелый физический труд, к которому его обязывала сыновняя преданность, не должен служить препятствием для его умственного развития.