Юность знаменитых людей - Мюллер Эжен. Страница 6

— Антонен, — сказал он, — вставай, дитя мое, одевайся! Поцелуй мать и пойдем со мной!

— Куда же мы пойдем, папа? — спросил удивленный ребенок.

— Скоро узнаешь!

Антонен оделся, поцеловал мать и вышел с отцом из дому.

Отец, по-видимому, еще не знал, куда отвести ребенка, а может быть его нерешительность обусловливалась тем, что он приводил в исполнение свой замысел не без содрогания. Многие утверждают, что он увел Антонена сначала в поле, чтобы лишить ребенка возможности запомнить дорогу; но, проходя мимо заставы, он зашел в загородную харчевню, где сытно накормил и напоил сына; затем он снова часа два бродил с ним по городу, все-таки не решаясь привести в исполнение задуманное.

Наконец, плотник остановился на одной из многолюдных улиц и, положа руку на плечо сына, сказал:

— Антонен! Мы должны здесь навсегда расстаться с тобой.

— Навсегда! — повторил Антонен словно во сне и посмотрел на отца своими большими изумленными глазами.

— Да, дитя мое, так надо! Ты более не вернешься домой, потому что я ничего не могу для тебя сделать. Тебе двенадцать лет, ты достаточно силен и достаточно ловок. В наше время не трудно пробить себе дорогу; для этого нужно иметь только ум. Оставь нас с нашею нищетою и постарайся сам устроить свою жизнь. Иди, милый мой, иди! Может быть, сегодня же или завтра тебе кто-нибудь даст убежище. Иди с тем, что дал тебе Господь!

Сказав это, плотник поцеловал сына и скрылся в шумной толпе прохожих.

Изумленный Антонен стоял среди улицы, опустив руки и поникнув головой, стараясь понять значение последних слов отца: «С тем, что дал тебе Господь».

Сказать по правде, несчастному ребенку в эту минуту показалось, что Бог ничего ему не дал, кроме городской мостовой, на которой он мог бы прилечь и заснуть, когда настанет ночь, с тем, чтобы на другой день уже не прилечь, а упасть на нее от усталости и голода.

Вы скажете, что он мог возвратиться домой, потому что двенадцатилетний мальчик всегда может ориентироваться даже в большом городе. Конечно, для этого вовсе не требовалось, чтобы дорога была отмечена белыми камешками или крошками хлеба; плотник жил на чердаке в улице Бак и чтобы выйти туда из квартала Монмартр или Св. Антония, где был покинут ребенок, не нужно было обладать большим пониманием. Но спрашивается, для чего было возвращаться домой? Для того, чтобы снова быть изгнанным? Чего мог ожидать Антонен в доме, где было столько голодных ртов и без него? Хотя Антонен был еще ребенок, но обладал уже самолюбием и был для своих лет очень развит. Вместо того, чтоб в отчаянном положении своем усмотреть жестокость отца, он усмотрел в нем вызов, пробуждающий его силы, чувство собственного достоинства. Подняв голову и сделав рукой решительный жест, Антонен сказал: «Пусть будет так! я пойду с тем, что мне дал Господь!» И он смело пошел вперед. Но куда он шел? Была ли у него какая-нибудь цель? Он этого и сам не знал. На какой улице тот дом, где он, по словам отца, может найти приют? Правда, отец добавил: «сегодня или завтра». Но если его приютят только завтра, то кто накормит его сегодня и на какой постели проведет он холодную ночь?

Все это были вопросы, на которые не мог ответить сам Антонен.

Всякому другому на его месте пришла бы в голову мысль просить милостыню у прохожих, искать ночлега и пищи.

Но я уже сказал, что Антон был самолюбив и ни о чем подобном не думал. Но с другой стороны, если бы он и хотел добывать кусок хлеба трудом, то это было бы почти невозможно, так как он не был приучен ни к какой работе, не учился никакому мастерству.

Размышляя о своем безысходном положении, Антонен шел все вперед и вперед. Таким образом он, нисколько не заботясь о том куда идет, дошел до заставы и оставил громадный город за собою. Он шел мимо целого ряда трактиров, харчевен и таверн, где пили, ели, болтали и пели всякого рода люди из низших сословий.

Антонен невольно заглядывал в эти шумные заведения и случайно увидел мальчика своих лет, прислуживавшего в одной из таверн за столом. Это навело его на мысль, что и он с успехом мог бы исполнить такую работу, Антонен тут же решил предложить свои услуги хозяину одного из подобных заведений. Но он боялся; по несколько раз проходил он мимо десятков дверей, не смея переступить порог: то замечал он множество прислуги, — и думал, что там ни в ком больше не нуждаются; то хозяин заведения, по своему внушительному виду, казался ему страшным, злым… Наконец, сквозь тусклое стекло низенького окна, над которым красовалась большая вывеска загородного кабачка, Антонен увидел человека, который очень понравился ему во всех отношениях. Это был веселый толстяк, одетый в белую куртку и носивший на голове бумажный колпак; он стоял за прилавком, наполнял с добродушным смехом стаканы посетителей и сам чокался с ними. Тем не менее Антонен все еще не осмеливался войти; он довольствовался тем, что смотрел на доброе лицо хозяина, думая про себя: «Хорошо, если бы этот взял меня к себе». Продолжительное заглядывание в окно мальчика обратило на себя внимание хозяина, который вышел к нему.

— Что ты тут делаешь? Чего смотришь? — спросил он у бедняги; тот ответил ему без малейшей робости, потому что сразу почувствовал доверие к толстяку:

— Я ищу, сударь, места, и если бы вы пожелали взять меня, я стал бы делать все, что только в состоянии делать, лишь бы угодить вам… о, вы увидели бы!..

— А что ты умеешь делать?

— Ничего особенного, но я выучусь.

— Ты никогда не прислуживал за столом?

— Нет, но это должно быть не хитро, и если бы меня хоть немного подучить…

— Ну войди! Посмотрим!

Антонен вошел; шаг, сделанный им через порог этого кабачка, был, как он говорил впоследствии, его первым шагом на пути к славе. Хозяин посадил его за прилавок и стал расспрашивать.

Посетители не оставались безучастными к нему и внимательно слушали мальчика, который подробно рассказывал о себе.

— Решено! сказал толстяк, — я беру тебя к себе: ты начнешь пока служить в залах; а потом, если окажешься способным, я возьму тебя на кухню; от тебя самого будет зависеть научиться и усовершенствоваться в поварском искусстве, — добавил он, опираясь рукою на рукоятку большого ножа, который был заткнут у него за поясом, — для этого ты должен только запоминать все то, что я сам буду делать на твоих глазах.

— Я буду стараться! сказал ребенок.

— Как тебя зовут? — спросил хозяин.

— Антонен.

— Это имя. А фамилия?

— Карем.

— Карем! [1] Какое смешное имя для повара! — сказал хозяин, рассмеявшись.

Посетители тоже вслед за ним повторяли: «Да, да, смешное имя!» и очень удивлялись этому странному «противоречию».

— Карем! — закричала маленькая Мари, — Антонен Карем! Но ведь это имя я прочла в толстой книге, в которой мама с Анетой справляются, когда хотят приготовит какое-нибудь новое блюдо. Я помню, когда я в первый раз увидела это имя, то оно показалось мне очень смешным, слишком постным для книги, которая учит хорошо стряпать. Это маленький Антонен ее написал?

— Несомненно, потому что это имя, столь сметное для поваренка, стало именем человека, знаменитого в своем роде: Карем — один из самых замечательных представителей кулинарного искусства.

Антонен около двух лет прожил у содержателя таверны и, увидя, что больше уже ничему не может научиться у своего хозяина, перебрался в город, где получил место трактирного повара, затем он поступил к кондитеру Бальи, в улице Вивьен, пользовавшемуся в то время большою известностью.

Антонен не замедлил заслужить благорасположение своего нового хозяина, который подметил в нем прекрасные способности и относился к нему с большим вниманием.

Антонен не довольствовался тем, что месил тесто и взбивал сливки; чувствуя истинное влечение к своей профессии, он, в часы досуга, учился рисованию, чтобы уметь придавать оригинальные формы кондитерским произведениям, и занимался чтением, так как был глубоко убежден, что развитие ума должно оказать благотворное влияние на его успехи в кулинарном искусстве.