Пехота - Брест Мартин. Страница 15

— Ого. Ни фига себе день. Не смею препятствовать.

Возле кунга сидят Президент и Федя и пьют чай. Чай какой-то удивительно мерзкий я купил, но с тем кошмарным количеством сахара, которое они туда сыплют — пить можно.

— Эй, Пиписька, — радостно восклицает Серёга. — Чай будешь?

— Шось на териконі здохло. Сам містер Гарант мене моїм же чаєм угощає.

Я подозрительно смотрю на Серегу, который бросает в кружку щепотку чая из рыжей пачки, восемь кубиков сахара и наливает подостывший кипяток.

— Просто я в тебе рішив твій обвєс Фаб-Дефенс спиздити, поки ти там вошкаєшься. — Мне протягивают кружку, и я присаживаюсь на крайнюю доску.

— Рішив пиздити — пизди, нє здєржуй себе. Гуляй, воруй, єбі гусєй.

— Так шо, віддаш обвєс? Ти ж все рівно у Гали РПК сміняв.

Нахуя, правда, слєдствію пока нєясно.

— РПК — это рульная штука. Ничо ты не понимаешь. — Президент и Федя, гордые владельцы АКМС, иронично и синхронно качают головами.

— Тока ты мне за обвес службу сослужи, добрый молодец. — Я отхлебываю чай. Не, не заварился еще.

— Какую?

— А вот, — я киваю на доски, — на кунге мне башню смастери. С пушкой. Всем скажем, шо это танк. Сепары с беспилотника увидят — бояться будут.

— И высыпят на нас месячный запас мин, — вклинивается командир.

— Мда. Об этом я не подумал. Тогда смена задачи. Возьми масксеть, доски и построй…

Все замолкают. Идея приходит в грязные нестриженные головы, кажется, всем одновременно.

— Минимум два птура потратят. А то и три, — говорит загоревшийся командир.

— Внизу тре ставить, на той площадці, шо ти еспешку з «двісті шійсят першої» колупав, — продолжает Серега.

— Масксеть, дорогу дымами закидаем, все равно у нас три ящика. Ох.енно будет, — добавляю я.

— Делаем прямо сейчас, — говорит командир. — Это же армия. А в армии все делается прямо сейчас или не делается никогда.

— Вот-вот. Тре людей еще.

— Так, — командир отставляет кружку, — Президент. На тебе дымы. Мартин — шурупы, гвозди, масксеть. Федя — иди к Юре Музыканту, пусть мехвод готов будет.

— Попил чаю, — говорит доселе молчавший Федя. — Бля. Масксетей — три. Одна огромная и две маленьких. Ну, норм, маленьких хватит. Проходящий мимо Прапор недоумевающе смотрит на меня: я широко шагаю вдоль капонира, в котором стоит бэха.

— Ты это чего? — осторожно спрашивает Коля.

— Да так, — отвечаю. — Бэху меряю.

— Шагами? Ну-ну, — подозрительно говорит Прапор. — Ты эта… Таблетку выпей, чи шо. Не запускай это. Потом не вылечишь.

— Прапор, вот иди куда шел, а? А хотя нет, стой. Найди мне какую-нибудь палку… Где-то метр длиной. Тока круглую. И тонкую, не бревно.

— Зачем?

— Пушку сделать.

— Мартиин… Ты это… Подвязывай. Отдохни. Иди поспи, что ли. В Волноваху съезди по гражданке, водки попей. Блядей найди каких-нибудь.

— Не, Коля. Блядей нельзя. — Я отстраненно считаю в уме метры.

— Чего это, интересно?

— Ну, во-первых, бляди в Вахе — сильное бэу. С пробегом по АТО. Их тут уже два года семьдесятвторая того… пользует.

— И шо?

— Та ничо, если б тока семьдесятдвойка. Это нормально, свои же пацаны, пехота. Но их же, небось, еще и ВСПшники дерут.

— Та ну. После ВСПшника — это западло.

— Отож. Зашквар, брат.

Весело ржем оба. За все время ни я, ни Прапор ни разу не видели жриц любви в Волновахе. Не, где-то они, наверное, были… Но нам не попадались.

Медленно и уверенно вырисовывается сбитая из досок боковая проекция бэхи. Пушку решаю соорудить из черенка от лопаты, но натыкаюсь на непонимание со стороны Шматко. Старшина не хочет соображать, как ради того, чтобы сепары сожгли несколько безумно дорогих ракет по обманке, можно курочить дефицитную почти новую лопату. Ладно, найдем что-то.

Каркас готов, он обтягивается масксетью и пробивается степлером. Стоп. Ящик, ящик за башней. И кругляшок — имитируем бревно на корме. Кто-то приносит несколько DVD-дисков, и мы прикручиваем и их. Чтоб отблескивали. О как. Клуб «Мотопехотные ручки», рубрика «БМП-2 своими руками».

Через час боковая проекция бэхи готова. Вообще-то это все больше похоже на огромного кошмарного воздушного змея, который никогда не взлетит, но всем остальным нравится. Половина роты ходит вокруг конструкции и шось вдосконалює. Появляется Президент с ящиком дымов. Быстро разбираем желтые тубусы, закуриваем и расходимся двумя группами по обе стороны нашей дороги.

Через десять минут даже последнему идиоту станет ясно, что командир взводного опорного пункта зачем-то решил переместить бэху на новую позицию. В радиоэфире — маты, крики и обещания неминуемой расправы, дорогу быстро затягивает дымом, с визгом заводится бэха и, невидимая в клубах дыма, спускается триста метров по широкой дороге на ту позицию, с которой удобно стрелять по амонскладам, нелепо повернувшись боком к Докучаевску. И откуда, кстати, она недавно и стреляла. Дым рассеивается. Мы стоим и смотрим на результат наших трудов. Ладно. Утро покажет, получилось у нас или нет.

— Клаузевиц! Маннергейм! — восхищенно говорю я.

— Хвали меня, хвали, — скромничает Вася.

— Та я не про тебя. Я про себя. Как я хорошо придумал, а?

— Ты про бэху?

— Нет. Про себя.

— Чего это? Что, кроме тебя, никто бы в нашем кунге степлер бы не нашел?

— И это тоже. Ты на штаб про перемещение техники докладывал?

— Ну да. Они же спрашивали. Да и сепарам надо было радиоперехват хороший дать, такой… правильный. А что?

— А про дымовую завесу.

— Ну, конечно.

— Вот и отлично. Я сейчас три ящика дымов на это дело спишу.

— Чернильная твоя душа, Мартин.

— Вести документацию роты — это сложная, опасная и трудная работа, для самых храбрых. Но кто-то ведь должен ее делать. «Ніхто крім мене» и все такое.

— Ты прям на орден наговорил. Пошли спать, героический герой.

— Пошли.

Подпертая камнями и обрезками досок, на краю одного из «уровней» террикона остается стоять деревянная, обтянутая масксетью двухмерная бэха.

Мальчишки. Не знавшие битв.

Не, космонавтами тогда, в восьмидесятых, мы мечтали стать все. Почти все. В конце десятилетия, правда, появились иностранные машины, хорошо одетые коммерсанты — и часть пацанов стала мечтать стать сначала коммерсом, потом бандюком, потом еще кем-то, но чтоб непременно с машиной, деньгами и чем-то, что мы не могли сказать тогда словами, и только позже я узнал это слово: «власть».

Ну, а мы… Мы продолжали хотеть к звездам. Забавно, да? А еще мы, быстро и несытно растущие дети, играли.

«Повзрослеет — успокоится», — усмехались взрослые. «Поймет, что жизнь не сказка», — говорили они при виде пацанов и девчонок, носящихся по пыльной улице Горловки. «Жизнь свое расставит по местам», — лениво цедили они, знающие, что никто и никогда из нас, маленьких и юрких, не полетит в космос. И даже не приблизится к мечте. А мы… Ну, мы запоем читали Купера и Буссенара, ночами поглощали рассказы про Алана Куотермейна и ту череду прекрасных книг, которые можно было брать друг у друга и листать, листать, перечитывая «Приключения капитана Блада» в сто первый раз, жадно пробегая глазами вязь черных буковок под старенькой лампой в скрипучей кровати.

Звездами были хлопки паруса над гладью Карибского моря, тучи москитов в дебрях Амазонки, граненый ствол верного мушкета и «следи, чтоб не отсырел порох, гринго, гуроны близко, и с нас снимут скальпы, если мы не будем метко стрелять…» Все это было нашими звездами — таинственными, сладкими, недостижимыми, горечью того, что мы-то, точно, никогда этого не переживем, мы в пост-совке, и мама с папой бьются изо всех сил, чтобы ты и дальше мог вечером читать книги. Прости, родной, я потом тебе обязательно все куплю, но сейчас — нет, извини, нет, не сейчас.

А потом мы выросли.

И… И ни капли не повзрослели.

Десятилетний пацан летит по дороге, прыжок, еще один, ноги в кедах едва касаются асфальта, нырок, уворот от какого-то мотоцикла — и ты вылетаешь на склон горы, где твои — вот совсем-совсем твои — ждут, нетерпеливо улыбаясь до ушей, плюхаешься на колени, и кто-то совсем близкий кричит: