Влюбленные антиподы (СИ) - Горышина Ольга. Страница 20

— Ну?

Врать? Зачем…

— Довольно вкусно.

— Тогда ешь лимон!

И я не поняла, как оказалась с двумя трубочками.

— Но ты не любишь шоколадное. Ты сам сказал. Ты выбрал для себя другое…

Я могла бы продолжать этот ряд бесконечно, если бы Кузьма не вырвал из моего кулака шоколадную трубочку и за раз не откусил половину шарика, сделав дальнейший обмен невозможным. Проглотив мороженый кляп, он выдал в свою защиту:

— Там не так уж и много сортов, а здесь слишком много градусов — мы попробуем у них все, так что не переживай за меня. И признайся, ты бы никогда не заказала лимон, считая, что лимон кислый, да?

Я кивнула.

— А лимон может оказаться совсем не кислым, но ты заранее не даешь ему шанса, потому что уверена, что все сорта лимона вырви-глаз, а есть те, которые спокойно можно есть даже без сахара…

А это у нас о чем теперь лекция: о ботанике или о кулинарии? Но мне не нужна от него ни одна, ни вторая.

— Есть люди, которые любой лимон будут есть без сахара и пить грейпфрутовый сок, не морщась, — перебила я. — Так что это не аргумент…

— А я ничего и не аргументирую, — откинулся на шезлонг Кузьма и поймал ртом намокший кончик вафельной трубочки.

И от лицезрения такого простого действия мне вдруг сделалось не по себе. Не по себе до дрожи.

— Я констатирую факт, — продолжал он, держа вафельную трубочку во рту на манер трубки Шерлока Холмса. — Из-за своей природной упертости ты лишаешь себя новых впечатлений…

— А чего ты делаешь? — нервно дернула я плечами и поднялась якобы для того, чтобы почесать спину, а на самом деле мне просто необходимо было поправить съехавший лифчик. Жаль нельзя было почесать грудь, которая, прямо как по другому Козьме, по Пруткову, чесалась так, что ее нельзя было не почесать, но я крепилась… Правда, уже из последних сил.

— Я всегда ищу новые ощущения…

Вот же черт! Я сделала вид, что стряхиваю с груди крошки от вафельки… Кузьма не смотрел в мою сторону — нашел что-то интересное на море — но я побоялась подбираться пальцами прямо к соску — вдруг Цербер все же скосит на меня пытливое око. Но он преспокойно жевал трубочку, думая, наверное, о грядущих ощущениях… От бега по стене! А меня от них заранее колотило!

— Зачем ты грызешь трубочку с низа, когда мороженое капает сверху? — не выдержала я тишины и задала дурацкий вопрос.

Хотя что в нем такого уж дурацкого! Кузьма же весь уделался в мороженом — всю грудь заляпал!

— А кто сказал, что мороженое надо начинать есть с шарика? — Кузьма не повернул головы, только скосил глаза. — Так, кстати, вкуснее. В следующий раз обязательно попробуй начать с вафли.

— Но ты весь измазался!

— Да я бы в любом случае измазался, — улыбнулся коричневатыми молочными усами Кузьма. — Мороженое слишком быстро растаяло. И какая разница, когда рядом душ… Или море… Да, море… — он вдруг нагло прищурился. — Ты отказалась плыть со мной до буйков, а за буйки поплывешь?

— Издеваешься? — спросила я без злобы, потому что злиться на перемазанное шоколадным мороженым чучело было невозможно! — Хотя я могу и до Африки. Все равно не доплыву!

— Я тебе вплавь и не предлагаю. Дурак, что ли! Катамаран вон с горкой возьмем и проверим открытое море. Идет?

— Четыре километра крутить на воде педали?

— Даш, ты, блин, инвалид, что ли?! Да четыре, да покрутишь! Давай, намажься хорошо кремом, а я пойду заплачу за лодку.

Он так резво вскочил, что чуть шезлонг не перевернул. Я тоже подскочила и машинально схватила его за руку, чтобы удержать.

— У тебя усы… — прошептала я, вдруг потеряв под его взглядом голос.

— Я утром брился, — усмехнулся Кузьма, высвободил из моей ослабевшей хватки руку и вытер ладонью рот. — Так лучше?

Я кивнула, потому что ответить ничего не смогла. Во рту стало сухо, в груди тяжело, а купальник после первого заплыва все еще не высох! Я вытащила из рюкзака распылитель с солнцезащитным молочком с такой яростью, что потянула за собой весь рюкзак, и бутылки звонким стройным хором напомнили мне о своем существовании. Молоко белыми пятнами ложилось на грудь и нивкакую не желало втираться в кожу — белело на мне, как растаявшее мороженое. А другой ледяной шлепок приземлился мне на спину.

— Еще не мазалась здесь?

Ответить? Как? Только головой замотать — яростно, чтобы все тупые мысли из ушей вылетели. Кузьма просто взял брошенную мной бутылочку и решил помочь. По-быстрому. Такими движениями только стены шпаклюют! Он же мне сейчас лопатки, как курице оторвет!

— Ноги сделала?

Да с удовольствием — только отсюда, от тебя!

— Я сама! — я вырвала из его рук бутылочку. — Ты себя давай мажь. Надо быстро. А то время съема уже пошло, да?

— Да ты все равно раньше часа сдохнешь! — рассмеялся Кузьма.

Да, да, сдохну прямо сейчас… Вон коленка уже нервно дергается под моими пальцами, точно под молоточком невропатолога. Или увязну в водорослях, которыми кишмя кишела вода вокруг лодки — мерзость, которую невозможно описать словами, точно водяной холодными пальцами тянется к тебе из глубины — водоросли сделали прозрачную воду темной, и у меня сработал внутренний стопор: я не могла сделать новый шаг, а пальцы глубинных чудищ продолжали пробовать на ощупь мои ноги.

— Даш, ну чего ты там встала? — крикнул Кузьма уже от лодки.

Чего? Как я скажу вслух такое, не расписавшись в диагнозе?

— Я сейчас… — тут я, конечно же, врала. — Просто водоросли… Они такие противные…

Кузьма бросил веревку, которая удерживала лодку у буйка и пошел обратно. Ко мне. Зачем?

— Что ты делаешь?

Понятно, что он делал — тащил меня к лодке на руках.

— Экономлю нам время!

Он опустил меня на корму, но пластик оказался настолько скользким, что я ощутимо грохнулась на колени и чуть не съехала по накренившейся лодке обратно в воду и в водоросли — лишь в самый последний момент сумела ухватиться за железный поручень. Кузьма, к счастью, уже переключился на отвязывание лодки и не посмеялся над моими злоключениями.

— Ну что сидишь?

Кузьма уперся руками в заднюю часть лодки, чтобы вытолкнуть ее с отмели, и от его веса она накренилась еще больше, но я уже крепко держалась за нагретые на солнце железные поручни, наплевав на неприятные ощущения: на руках Кузьмы мне тоже было не очень хорошо. Мог бы поднять меня аккуратнее, не сжимая пальцы там, где сжимать их не следовало…

— Перелезай к педалям. Иначе я не сдвину с места эту чертову лодку.

— Мне надо их крутить? — спросила я зло и подумала: или достаточно избавить корму от своего веса, а?

— Покрути, если прокрутишь…

Типа, я с такой тяжелой задачей не справлюсь?

— Покручу!

Заодно пальцем у виска.

Я его достала? Так он меня — не меньше! Да меня в жизни никто так не раздражал, как он. Даже эта Крыса-Кристина со своими цветными татуировками и таким же раздутым самомнением, как ее губы… Как у Таськи еще ума хватило не сделать себе того же!

Она, наверное, как-то сама до этого дошла — не могли же это на нее подействовать мои просьбы не уродовать свое тело? Кто на нее влияет, так это Кристина. И еще мать, наверное… Хотя, блин, не может же она не знать про блядки своей дочери… Но я-то не знала до Андрюхи, Таська хорошо маскировалась… Да и братец ее не казался таким, таким…

Подходящего словца я не успела подобрать, потому что Кузьма плюхнулся на соседнее сиденье и завладел второй парой педалей, врезав мне по ноге моей собственной — черт, они крутились вместе… Я смолчала, даже не скосила на него глаза и просто поймала педаль. Сама ж прошляпила момент. Он-то думал, что я ему помогаю…

— Ну что? Держим путь в открытое море!

Теперь я повернула голову и, перехватив довольную улыбку, спросила:

— Это из Врунгеля?

— Чего это? А… Это! Это констатация того, что мы сейчас делаем. Вот, за той горкой, как я понимаю, море! — и Кузьма ленинским жестом указал верную дорогу.

— Это далеко, — буркнула я, уже чувствуя в ногах неприятное напряжение, хотя мы только-только вырулили за буйки и двинулись вдоль пришвартованных частных парусных и моторных лодочек.