Транзитом по реальностям (СИ) - Литт Ксюша. Страница 15
- В восемнадцать?
- В девятнадцать.
- И это нормально?
- Это нормально. Для женщины рожать и стряпать - это нормально, - он кивнул на миску с подобием теста. – А мужчина должен пахать и мамонтов домой носить.
- Ты уверен, что этот Витёк мамонта домой дотащит? – фыркнула я.
- Притащит, никуда не денется, стимул будет научиться таскать.
Позиция Ваньки мне вообще-то была понятна. Он слишком рано начал заботиться о семье, и такие патриархальные устои - это образ его жизни. Устарелые взгляды. Смешно! В восемнадцать лет к плите, горшкам и пеленкам, да еще носки мужу стирать, пока тот за мамонтами бегает. Веселенькую жизнь для сестрички братец желает.
- Может, все же выучиться надо сначала, на ноги встать?
- Угу, карьеру еще скажи, - хмыкнул.
- А что плохого в карьере? - я начала взъедаться. Да, позицию я его понимала, но эта приверженность домостроевскому уставу мне очень не нравилась.
- В карьере ничего, – голос его вдруг стал жестким и даже злым, - а вот выучиться на бухгалтера, а потом торговать страховыми полисами, и при этом еще ждать от женатого мужика машину... За такую карьеру Ленка зубов бы недосчиталась точно.
Понятное дело, я после такого заявления онемела, открыв рот, потом закрыла и снова открыла. Глаза вытаращила. Я так и застыла, шумно дыша. Сердце застучало где-то в горле, а может и в висках. Он серьезно это сказал? Мне не послышалось? Какое его, вообще, дело? Осуждать меня будет! Ишь, как ощерился за свою сеструху. Да мне вообще пофиг, пусть хоть с кем она спит. С длинными и короткими, худыми и толстыми, хоть со всеми разом. Без разницы.
Как и он, несколькими минутами ранее, теперь я стояла и бесцельно смотрела внутрь холодильника. Голова совсем не соображала, что хотела достать оттуда. Слишком неприятно и горько, до кома в горле. И главное мне идти некуда. И вообще, зачем он так? Я же не со зла, я наоборот за девчонку переживала. А он… Повернулась к нему и, собрав все силы, как можно равнодушнее так и высказала про то, что мне пофиг и на нее, и на него тоже. Только не получилось все это ровно и спокойно сказать, последние слова выкрикнула и даже замахнулась рукой в гневе. А потом…
Потом он перехватил мою руку жестко за запястье. Это, оказывается, только казалось, что он спокойно все говорил. Когда он дернул меня грубо к себе, и голубые глаза совсем приблизились - в них плескалось бешенство. А может и не оно. Злость? Наверное, злость. Или… Непонятно. Синева то темнела до грязно серого цвета, то превращалась в небесную чистоту и играла искрами. Странно и красиво. Нет и не злость. Вот честное слово, не понимаю какими мозгами я думала, и были ли они у меня в это время. Я совсем не обращала внимание, что второй рукой он уже притянул меня к себе, прижал и захват запястья ослабил. И когда своими сухими губами, едва касаясь, провел по моим, я лишь зачем-то сделала оценку, что ощущения такие же странные, как и цвет глаз. Это мое тормознутое состояние дало ему руководство к действию. На раз, два, три.
Раз. И вот это целомудренное робкое касание трансформировалось в… эммм… в общем какие на вкус у него губы, язык и даже два кривых зуба я узнала, причем, вроде, добровольно. Два. И подталкивая меня, сделав два шага, кухня-то не большая, он прижал меня к столу, усаживая на него задницей. Три. И его руки оказались под моей измазанной в муке пижамой. Я была против? Хм, нет. Более того, я даже обнимала его. За плечи, потом и запустив пальцы в волосы. Зачем? Да Бог его знает зачем. Непонятно. Мозги отключились. Голубые глаза оказались бедой.
Из гипнотического дурмана меня вывел грохот. Своими бурными обжиманиями мы умудрились смахнуть со стола миску с тестом. Вот тут-то для меня и открылась истина, ужас. Что я вообще творю? Только что он назвал меня практически шлюхой продажной, а сейчас я еще это подтверждаю и в действиях. В возмущении оттолкнула парня. Сердце запоздало застучало тук, тук, тук, тук, тук. Не от недавних поцелуев. Нет. От них оно предательски сидело в тишине и помалкивало, делая вид, что не замечает и как бы ничего не происходит. Тук, тук, тук, тук - это прибежал потерявшийся куда-то в нужный момент разум. Расшаркался в извинениях: «Дико раскаиваюсь, такого больше не повторится. Больше вас не покину никогда. Секундочку, сейчас все устроим как надо». «Вот вам страх». Забарабанил усердно и виновато. Тук, тук, тук, тук. «Вот вам стыд». Руки, только что притягивающие к себе парня, затряслись дрожью. «Мы не хотели. И честно-честно больше не будем никогда».
Раздраженно снова толкнула Ваньку от себя, потом еще и еще, стукнула упирающимися ладошками по твердой груди. Всхлипнула отчаянным хныком. Вырвалась, соскочила со стола. А он не больно-то и держал.
Растерянно схватила миску с пола. Тесто безобразной кляксой размазалось на линолеуме. Черт. Горло сдавливали слезы, и я не могла определиться, что меня больше расстраивает. Это окончательно неудавшееся тесто? Что я так и не смогла испечь пироги? Или что он обозвал меня подстилкой Толика? Я просто ничего не умеющая делать потаскуха? Или, все же самое обидное, что Ванька все испортил? Мне так хотелось видеть в нем простого бескорыстного друга. А он… Я так и знала, что ему нельзя доверять. Наивная. Так не бывает. Я совсем одна в этом мире.
Трясущимися руками собирала с пола противно липнущую к ладоням серую массу. Нос шмыгал, по щекам катились крупные капли. А в груди боль: глотнуть больно, вдохнуть больно. Рядом тихо присел Иван, забрал у меня миску.
- Давай сам уберу, - сказал глухо, едва буркнув.
Капризно толкнула его плечом. Не надо мне ничего.
- Оля, Оль. - Я сопротивлялась, но он поднял с усилием мое лицо.
Мокрые глаза с обидой и укором уставились в настырные голубые.
«Зачем ты все испортил?» - немым упреком говорила я ему. – «Как теперь все будет? Мне страшно.»
Ванька виновато потупил взор. Осторожно, как будто ничего не происходило между нами несколько минут назад, едва касаясь, смахнул аккуратно пальцем слезу:
- Извини, я не умею дружить с девочками. Не получается у меня. У меня другая на вас реакция. Нормальная. Обычная.
Растерянно развел руками. Обнял меня. Я плакала, уткнувшись к нему в плечо.
- Не плачь, - продолжал утешать, - это вообще ничего не значит.
А я еще сильнее заревела. Теперь мне почему-то не нравилось заявление, что я ничего не значу. Знаю, что не могу ни на что претендовать. И не знаю, зачем мне может быть надо, чтобы что-то значило. Но и это обидно.
- Я умею делать пироги, - ревела за каким-то лешим ему в плечо, - я, честно, умею. Я сделаю, обязательно сделаю. Не знаю, почему тесто не поднялось. – Это уже истерика. Нервы не выдержали. Несла чушь, как будто в этих пирогах весь смысл. А он улыбался и даже смеялся. Я чувствовала это по трясущейся его груди.
- Конечно, умеешь, - взлохматил весело мне волосы, - не реви. Давай я тебе кое-что покажу, – настойчиво потянул меня встать. Мы старательно перешагнули через миску и тесто, подошли к шкафчику. - Смотри, - достал коробку со специями и оттуда пакет с дрожжами. – Читай.
- Что? – буркнула я, подняв глаза. Буквы расползались и преломлялись сквозь слезы.
- Дату смотри. Я даже не знаю сколько им уже. Лет семь-восемь точно.
Пригляделась, и в самом деле. Годен до ноября две тысячи одиннадцатого. Какая досадная нелепость. Обидно. А Ванька от души ржал. Смешно ему, видите ли. А мне даже не до улыбок. Фыркнула. На душе стало спокойней, но все равно не очень хорошо. Как можно быстрее пожарила ему глазунью, положила капусту. Поставила на стол и ушла в комнату. Нечего надо мной ржать. Я разве виновата что они хранят все испорченные продукты. Это они сами виноваты. Не выйду больше из комнаты. Не буду готовить. Пусть сами себе готовят, а я и есть не буду. Умру с голоду, но не буду.
Ванька поел и еще какое-то время возился на кухне. Наверняка убирал за мной бардак. Пофиг, пусть убирает мамонтодобыватель. Дулась я по-детски, как мышь на крупу. Потом прислушивалась, затаившись, к шороху в коридоре. Почему-то уже думала, что уйдет и даже не заглянет в комнату. Оскорбилась еще больше. Потом вдруг решила, что мне все же самой надо выйти к нему и проводить, но не успела. Иван зашел в комнату. Сел рядом. Взял мою руку, погладил. Ткнулся мне носом в ухо: