Не жизнь, а роман! (СИ) - Меллер Юлия Викторовна. Страница 88

- Вы не мёрзнете? - прервал затянувшуюся паузу ага.

- Нет, мне хорошо. Если было бы жарче, то пришлось бы скрываться в доме. Я родом из северных стран.

- Я видел северянок, они все светловолосы, вы не такая.

- И всё же прохлада для меня предпочтительнее.

Снова замолчали. Заговаривать о Берте, не зная, сколько рядом с ним воинов из замка, было рано.

- У вас красивый дом и сад, - перевела она тему разговора.

- Когда я сюда приехал, здесь было всё разрушено до фундамента, но я восстановил подаренный мне дом, а сейчас слежу за ремонтом ближайших мечетей.

Катя не стала обращать внимание, что нынешние мечети ещё недавно были церквями.

- У вас щедрое сердце и отличный вкус.

- Мой отец любил и умел строить. Он всегда считал, что помимо службы надо овладеть каким-либо ремеслом. Я не научился строить дома, как он, но всю резьбу по дереву внутри дома сделал сам.

- Так те дивные узоры на дверях, резной сундук - ваши?

Ага покраснел от удовольствия и, заметив, что жизнь по-всякому может сложиться, а богатство одно из самых непостоянных удовольствий, добавил:

- Ветер жизни иногда свиреп. В целом жизнь, однако, хороша. И не страшно, когда чёрный хлеб, страшно, когда чёрная душа. Это Гийяс ад-Дин Абу-ль-Фатх Омар ибн Ибрахим аль-Хайям Нишапури*

(Гийяс ад-Дин - прозвище или титул, в данном случае «помощь религии». Абу-ль-Фатх -абу - обращение к мужчине, а Фатх - это имя сына или дочери. У нас отчество после собственного имени, а у арабов сыновство. Омар - личное имя. Ибн Ибрахим - сын Ибрахима. Аль Хайям - прозвище, почётный титул, возможно, указание ремесла отца «палаточный мастер»; и последнее адрес: из Нишапура).

Катерина, уже зная, как сложно с арабскими именами, изо всех сил соображала, чтобы понять, знакомо ли европейцам имя названного поэта, потому что некоторые слова в прозвучавшем имени показались ей знакомыми.

- Омар Хайям?! - в удивление воскликнула она.

Яваш расцвёл и закивал, подтверждая, что гостья правильно переиначила имя великого человека.

- Ваши люди именно так называют его, но я преисполнен благоговения перед ним, и не могу сократить имя достойнейшего человека.

- О, простите, я пытаюсь знакомиться с вашими традициями и правилами, но у меня нет учителя. Однако слава этого поэта-учёного-философа разошлась далеко. Вот послушайте, это его слова?

«Глаза умеют говорить. Кричать от счастья или плакать.

Глазами можно ободрить, с ума свести, заставить плакать.

Словами можно обмануть, глазами это невозможно.

Во взгляде можно утонуть, если смотреть неосторожно...»

- Да, да, а вот это вы знаете?

И ага цитировал слова Омара Хайяма об истиной дружбе, которая распознаётся в беде, или о пустой болтовне, приносящей вреда больше, чем ярые враги у стен города; о подхалимах, льнущих к власти; и чести, подвергающейся испытаниям на протяжении всей жизни.

Частенько Яваш переходил на родной язык, забывая, что гостья не очень хорошо знакома с ним. Но Катерина увлеклась, поддалась обаянию вдохновлённого аги и даже сама бралась что-то вспомнить, немного коряво переводя с русского на французский или латынь, и с удовольствием наблюдала какую радость её усердие доставляет аге. Его улыбка, сияние глаз, порыв поделиться самым прекрасным, что хранит его душа, необычайно красили Яваша, и она не удержалась, прочитала слова философа, относя их напрямую к собеседнику:

- Красивым быть - не значит им родиться.

Ведь красоте мы можем научиться.

Когда красив душою Человек -

Какая внешность может с ней сравниться?

Ага понял, о чём говорит гостья и смущённо прижал руки к груди, безмолвно благодаря её за добрые слова, потом он поднялся, предлагая проводить её в дом. Время в беседе с нею пролетело быстро, и общение растревожило его покой. Он не касался её, не допускал в свою голову каких-либо плотских мыслей, что могли бы оскорбить гостью, но отчего-то обоим стало неловко.

Катя вспомнила свои утренние размышления, а Яваш трепетал, наслаждаясь возможностью поделиться своим мироощущением, украдкой вкушал радость симпатии, интересующейся им женщины, и мечтал, чтобы это продлилось дольше или переросло в нечто большее.

Уже совсем стемнело, когда Дохик сказала, что господин де Бриош ждёт её внизу, а господин Яхья сейчас подойдёт, чтобы проводить их к мужу сеньоры.

Катя бросилась к дверям, но тут же вернулась и, схватив со стола кисть винограда с парой яблок, поспешила вниз. Рутгер стоял внизу, неловко переминаясь с ноги на ногу и оправляя на себе длинный халат с поясом, а то украдкой нащупывая и проверяя крепость завязок у штанов.

- Вас тоже приодели, - улыбнулась Катерина, - вам идёт.

- Да, вот пришлось, - испытывая неловкость и с подозрением глядя на мадам, не подшучивает ли она.

- Честное слово, вам очень хорошо, - и всунув ему в руку яблоки, вопросительно посмотрела.

- Рядом с сеньором Бертраном держится только один воин, больше пока я ничего не узнал.

- Это, наверное, граф Тулузы.

- Вряд ли, - с сомнением бросил он, но спорить не стал.

- Тогда сейчас всё увидим. Вы готовы? Нас ждут.

Рутгер первым вышел из дома, осмотрелся и, заметив подошедшего коренастого мужчину с двумя факелами в руках, двинулся к нему. Тот, ни слова не говоря, чуть склонился, и не дожидаясь ответного приветствия, вложил в руку гостя аги факел. Катя не успела ничего сказать, а надсмотрщик Яхья уже направился в сторону барака. Она спешила, стараясь не потерять свои туфельки, через которые чувствовался каждый камешек и бугорок. На эту встречу для неё никто не постелил дорожку, а сандалии она не успела надеть.

Площадка возле барака была едва освещена несколькими факелами, но этого света хватало, чтобы рассмотреть, как внутри многие уже устраиваются спать, чьи-то силуэты склонились возле бочки, пытаясь обмыться несколькими пригоршнями воды, чтобы сильно не намокнуть и в то же время стереть с себя пыль, пот, который вынуждает чесаться, мешая спокойному сну. Были и те, кто сидел, опёршись друг на друга спиной, лениво дожёвывая лепёшку и мечтая о чём-то. Остатки витающего мясного запаха подсказывали о том, что кормят здесь не настолько плохо, как можно было подумать. Бедно, но достаточно, чтобы мужчины набирали сил для работы.

При виде Яхьи все напряглись, и кое-кто даже сменил ленивую позу на почтительную, ожидая приказаний, но смотритель ни на кого не обращал внимания, выискивая только нужного ему раба.

- Ты, - он ткнул в лохматого, заросшего клочковатой бородой мужчину, - иди сюда.

Тот, одарив наполненным ненавистью взглядом надсмотрщика, устало поднялся и подойдя, привычно опустился на колени, правда приседая на пятки, как давеча делала Катя, и склонил голову, ожидая приказаний. Катерина не столько понимала, ведь она не знала правил поведения, сколько чувствовала, что Яхье нравится выказывать свою власть, особенно перед христианами. Личная неприязнь сквозила в каждом его жесте. Если бы не ага Яваш, то он бы с удовольствием смотрел бы на склонённого Рутгера и неё. Хотя быть может, его раздражал их рост? Капитан был выше смотрителя на голову, она тоже возвышалась над ним и невольно смотрела сверху вниз.

Катерина неприязненно напряглась, стараясь контролироваться лицо, и вдруг в неровном свете факела догадалась, что похудевший, дочерна загоревший мужчина в грязных восточных штанах и тёплой тунике с оторванными рукавами - это Бертран!

Подавившись криком, она сделала шаг вперёд... ещё... и выйдя под неровный свет факела Рутгера, остановилась как вкопанная, не находя в себе сил что -то сказать.

Берта ожёг чужой взгляд, он поднял голову, ожидая наказание за своеволие, но Яхья безразлично отошёл в сторону, словно бы забыв, зачем подзывал его.

Чьё-то навязчивое внимание продолжало жечь, и по мере того, как надсмотрщик уносил слепящий факел, становилось видно, что в стороне стоит женщина, похожая на Катрин.

Её взгляд проникал в самую душу, обдавал жаром тело, и не было ничего приятнее этого обманчивого видения. Жена часто снилась Бертрану, мучая его осознанием потери, наполняя душу горечью и сожалением, но сейчас он молил Бога, чтобы заблуждение длилось как можно дольше, и он любовался бы обманом зрения.