Огненная земля - Первенцев Аркадий Алексеевич. Страница 10

— Не перебивайте! — Батраков сердито посмотрел на него.

Степняк с подчеркнутой снисходительностью выдержал паузу.

— Рыбалко всегда любит фронтальные прорывы и поэтому безрассудно лезет напролом. — Степняк подчеркнул последнее слово. — Его знаменитое «сломыв» когда-нибудь выйдет ему боком.

— Сейчас трудно решить, кто прав, кто виноват, — спокойно сказал Букреев, выслушав Степняка. — Успех штурма укрепленной полосы иногда в большей мере зависит именно от стремительности, от натиска. Во время же учебных занятий всегда бывает трудновато решить, так или не так проведена операция. Ведь противник-то условный и вообще все условно… Я помню — еще в военной школе в спорных случаях нам приводили в пример одного старого капитана, который сорок лет служил в армии, сорок лет на маневрах брал Своей ротой одну и ту же горку и все время ошибался.

Офицеры одобрительно засмеялись.

Манжула привел раненых. У одного из них, Воронкова, некрасивого, угрюмого человека с широкими, сильными плечами, была перевязана рука; второй, Кондратенко, бравого вида старшина минеров с эсминца «Беспощадный» с двумя орденами Красного Знамени и медалью за оборону Севастополя, совсем не был перевязан. Букреев обратил внимание на то, что Кондратенко, в отличие от всех, был без куртки, в одной гимнастерке.

— Ну что же, Воронков, придется в госпиталь, — сказал Букреев.

— Из-за этого в госпиталь? Я сейчас могу этой рукой все что угодно… товарищ капитан.

— А вы куда ранены, Кондратенко?

— Почти никуда, товарищ капитан. Чуть оцарапало.

Кондратенко стиснул зубы, и Букреев видел, что ему трудно удержаться от стона.

— В чем же дело? — Букреев вопросительно посмотрел на Рыбалко.

— Кругом! — скомандовал Рыбалко.

Кондратенко повернулся кругом. Гимнастерка пониже левой лопатки была косо разорвана, свежее пятно крови расползлось к подмышкам, спускалось к поясу.

— Почему до сих пор не перевязали, товарищ старший лейтенант? — спросил Букреев Рыбалко.

— Он не позволял, товарищ капитан. Такой чертяка!..

— Кругом! — скомандовал Букреев.

Кондратенко снова стоял лицом к командиру батальона.

Выгоревшая до белых ниток бескозырка Кондратенко с надписью «Беспощадный» была надвинута немного на лоб, чтобы не был виден чубчик. На носу и подбородке выступили крупные капли пота.

— Если ранен, надо перевязать рану, — сказал Букреев. — Потеря крови выводит из строя. Отказ от перевязки равносилен симуляции.

Кондратенко вздрогнул, пошатнулся, но сдержал себя; у настороженных и сразу озлобившихся глаз его как бы сбежались морщинки.

— Два наряда вне очереди за отказ от перевязки… — Букреев пытливо наблюдал за Кондратенко. Он, как бы изучая эти недобрые огоньки во взгляде Кондратенко, выдержал паузу. — За мужество благодарю, товарищ Кондратенко!

Букреев сделал шаг вперед, протянул ему руку, и Кондратенко пожал ее. Задержав его широкую ладонь в своей руке, Букреев заметил, как исчезло недоброе выражение с лица Кондратенко, глаза стали светлее. Букреев отпустил его руку?

— Немедленно сестру, и отправьте его в госпиталь на моей машине.

По затаенному дыханию и настороженности моряков, стоявших вокруг, Букреев понял: малейшая растерянность сразу же выбила бы почву из-под его ног; сейчас он пока победил в этой первой встрече с моряками, и одобрительный шепот, уловленный им, доказывал это.

— Старший лейтенант Рыбалко, постройте батальон!

— Есть построить батальон, товарищ капитан!

Люди стояли не шелохнувшись. Букреев внимательно смотрел на их молодые, здоровые лица. Сейчас даже трудно было отличить ветеранов от новичков, так как ордена и медали были скрыты под куртками. «Тридцатка» стояла в первой шеренге роты автоматчиков, и они отличались от остальных только формой: черными брюками, бушлатами и новенькими бескозырками, на которых сияли названия славных, немало повоевавших черноморских кораблей.

— Батальон! Слушай мою команду! — Букреев поднял голову, напряг тело, сразу забыв про свое плохое сердце. — Напра-во! Направление к могиле Героя Советского Союза майора Цезаря Куникова, шагом ма-арш!

Батальон шел в походных колоннах по грунтовой колесной дороге. Покачивались плечи, бескозырки и оружие.

Букреев шагал рядом с Батраковым. Ему хотелось определить, что сблизило Батракова с моряками и заставило их ценить и уважать его. По внешнему виду он отличался от любого бойца батальона. Даже в костюме его была допущена вольность: вопреки полевым условиям и службе в морской части, он носил цветную армейскую фуражку, неловко сидевшую на голове, отчего его оттопыренные уши казались еще больше. Щупленький, узкогрудый, с опущенными, выдвинутыми вперед плечами, он шел задумавшись, смотря прямо перед собой светлыми, удивительно ясными глазами.

…Когда немцы подошли к Перекопу, Батраков оставил курсы политруков на мысе Фиолент и был назначен в батальон морской пехоты, сформированный из моряков Дунайской речной флотилии. Тогда же в боях за Севастополь «комиссар дунайцев» завоевал себе уважение и первую славу.

Потом была «Малая земля», штурм Новороссийска и другие десанты. Батракова видели везде, он был таким же ветераном, как Рыбалко или Степняк, Цибин или командир роты пэтээровцев Яровой.

…Кончился обветшалый, осенний лес. Дорога привела к окраине города. Кладбище почти примыкало к окраине и занимало большую неогороженную площадь. Виднелись старые кресты и заброшенные могильные плиты со съеденными временем надписями.

Возле старого кладбища, что ближе к городу, торчали столбики с прибитыми на них дощечками. Это были братские могилы черноморцев, павших при штурме Новороссийска. Между могилами еще валялись носилки с черной от крови парусиной. На носилках сюда приносили убитых и хоронили в братских могилах.

Выделялись огороженные могилы летчиков. Обломки воздушных винтов, как кресты, возвышались над дощатыми памятниками. Среди могил ходили несколько женщин. Они читали редкие надписи, неслышно плакали.

Баштовой ускорил шаги и первым подошел к могиле Куникова, огороженной штакетником, выкрашенным в голубой цвет. Памятник, деревянный конус со звездой из жести, был тоже покрашен голубым — под цвет моря, по требованию моряков-куниковцев. К памятнику была прибита железка с надписью:

У ограды стоял Звенягин. На глиняном холмике могилы лежали цветы.

— Павел!

Звенягин медленно повернул голову на оклик Баштового, но остался в прежней позе, положив одна на другую опущенные руки, в которых он держал свою старую фуражку.

— Поговоришь с нашими, Павел?

— Нет. Сами поговорите.

Звенягин натянул фуражку на голову и пошел, не оглядываясь, по кладбищу, всматриваясь в цифры на дощечках и надписи.

Рыбалко разворачивал роты, чтобы удобнее выстроить их вокруг могилы. С восточной стороны мешала ограда, возле нее оказались пулеметчики Степняка, но так как места не хватало, многим пришлось поместиться с той стороны ограды и оттуда выглядывать, приподнимаясь на носках. Стрелки первой роты по приказу Рыбалко заняли места впереди.

Автоматчики Цибина успели незаметно потеснить стрелков Рыбалко — им тоже хотелось быть впереди и увидеть могилу. Среди бойцов Ярового нашлись моряки, хоронившие своего бывшего командира: их пропустили ближе к офицерам.

Женщины, ходившие по кладбищу, приблизились и держались кучкой.

Высоко в воздухе, почти не взмахивая крыльями, плыл коршун.

— С автомата бы его! — сказал молоденький русый моряк, стоявший позади и из-за малого своего роста ничего не видевший за спинами товарищей.

Его приятель, долговязый парень с худой мускулистой шеей и черными неулыбчивыми глазами, внимательно проследил за коршуном.

— Не попадешь, Шулик, — сказал он, — высоко ходит, да автомат, сам знаешь, прицела почти не имеет… — Брызгалов вгляделся через головы. — Начальник штаба что-то будет объяснять.