Тупое орудие - Хейер Джорджетт. Страница 9

Гласс с содроганием отвел глаза.

– Может ли кто взять себе огонь в пазуху, чтобы не прогорело платье его? Что золотое кольцо в носу у свиньи, то женщина красивая и безрассудная.

– Это вы так думаете, – сказал Хемингуэй, отложив Лили Логан и критически разглядывая другую улыбающуюся красавицу. – Довольно весело пожил, а? Привет! – Его взгляд остановился на кудрявой брюнетке. Он всмотрелся в любительский снимок. – Вроде бы я где-то уже видел эту даму.

– Неудивительно, – сухо сказал Ханнасайд, – потому что его подруги по большей части из кордебалета.

– «Любящая тебя Энджела», – прочитал вслух сержант. – Энджела… – Он задумчиво почесал подбородок. – Что-то мелькает в голове. Узнаете это лицо, шеф?

Ханнасайд с минуту изучал снимок.

– Действительно, что-то знакомое, – согласился он. – Какая-нибудь актриса, должно быть. Вскоре мы всех их проверим.

– Нет. Она решительно не связывается у меня со сценой. – Хемингуэй держал снимок в вытянутой руке. – Полагаю, Гласс, вас спрашивать бесполезно?

– Я не желаю глядеть на лицо блудницы, – сурово произнес Гласс. – Конец ее горек, как полынь, ужасен, как меч обоюдоострый.

– Послушайте, что с вами стряслось? – потребовал ответа сержант, – Какая-нибудь актриса вывела вас из себя или что?

– Я не общаюсь с актрисами.

– Ну, так и перестаньте поджаривать их на сковородке. И что вы можете знать о конце этой несчастной девицы? – Он отложил портрет. – Еще что-нибудь, шеф?

– Пока ничего.

В это мгновение дверь открылась и вошла мисс Флетчер. Хотя она была в трауре и, пухлые щеки ее белели как мел, она любезно улыбнулась Ханнасайду.

– О, суперинтендант – вы ведь суперинтендант?

– Совершенно верно, мадам. – Он поднялся и незаметно накрыл стопку фотографий бюваром.

Она взглянула на груду бумаг на письменном столе.

– Господи, сколько же у вас хлопот! Скажите, пожалуйста, вы не хотите подкрепиться?

Явно огорчив ее, он отклонил предложение и вежливо осведомился, не желает ли она поговорить с ним.

– Гм, да, – призналась она. – В любое время. Я вижу, вы заняты, и не хочу отвлекать вас.

– Я в вашем распоряжении, мисс Флетчер. Может быть, вы присядете? Гласс, побудьте в саду.

– Никак не ждала, что у вас будет такое добродушное лицо, – начала мисс Флетчер. – Я чувствую, что могу поговорить с вами. Вы уверены, что ничего не хотите? Чашечку кофе с сандвичем?

– Нет, нет, спасибо. Что вы хотели сказать мне, мисс Флетчер?

– Боюсь, вы сочтете, что я злоупотребляю вашим временем. Так глупо, что я не спросила милого мистера Лоуренса, пока он был здесь! Мы знакомы с ним столько лет, что я всегда говорю, что он скорее друг, чем адвокат, хотя, разумеется, нет причины, почему бы ему не быть и тем и другим, как, я надеюсь, считает и он сам. Это было особенно глупо с моей стороны, потому что как раз такие дела он должен знать.

– О чем вы, мисс Флетчер? – Ханнасайд нарушил плавное течение ее речи.

– Да я о репортерах, – призналась она. – Бедняжки, им, верно, нелегко заработать на хлеб, и к тому же, если подумать, это такая неприятная работа, так что не хотелось бы их огорчать…

– Они вам надоедают? – перебил ее Ханнасайд. – Надо только сказать дворецкому, что вы не собираетесь делать никаких заявлений.

– Но это так грубо, – усомнилась она. – И один из них на вид ужасно голодный. Все равно, мне было бы крайне неприятно увидеть свой снимок в газетах.

– Разумеется. Чем меньше вы скажете им, тем лучше, мисс Флетчер.

– Ну, так я и думала. А мой племянник ведет себя дурно. Он всего лишь развлекается, но ведь нельзя же сказать, сколько людей ему поверит, правда? Ах, если бы вы только намекнули ему, что этого не следует делать! Я чувствую, вас он Послушается скорее, чем меня.

– А что он говорит? – спросил Ханнасайд.

– Ну, одному репортеру он сказал, что он здесь слуга, а когда тот спросил его имя, он сказал, что он Крипнен [6], только не хочет, чтобы это стало известно.

Ханнасайд хмыкнул.

– Не думаю, что из-за этого стоит волноваться, мисс Флетчер.

– Да, но другому он рассказал, что приехал сюда с тайным поручением из Югославии. Вот сейчас он на лужайке перед домом рассказывает троим сразу нелепейшую историю о том, что мой брат возглавлял международный заговор. И они это все заносят в свои записные книжки. Невил такой удивительный актер и, конечно, он знает сербский, потому что путешествовал по Балканам. Но мне кажется, он не должен обманывать этих несчастных, правда ведь?

– Правда, – сказал Ханнасайд. – В высшей степени неразумно шутить с прессой. Хемингуэй, скажите мистеру Флетчеру, что я хочу с ним поговорить.

– Огромнейшее спасибо! – сказала мисс Флетчер с чувством. – Бедный Невил, надо помнить, что он не знал материнской ласки. Я полагаю, этим объясняется многое, правда ведь? Разумеется, он чудный мальчик, и я его обожаю, но он, как многие из теперешних молодых людей, такой непонятно бессердечный! Ни к чему не относится серьезно, даже к такому. – Губы ее задрожали, она коснулась глаз носовым платком. – Вы должны извинить меня: я была очень привязана к моему дорогому брату. У меня все время такое чувство, что ничего этого на самом деле нет.

– Должно быть, это был для вас страшный удар, – посочувствовал Ханнасайд.

– Да. Видите ли, мой брат был такой обаятельный человек. Его все любили!

– Это я понял, мисс Флетчер. Тем не менее, кажется, / него был, по меньшей мере, один враг. У вас нет предположения, кто это может быть?

– О нет, нет! Я не могу ни на кого подумать. Но… я не знаю всех его… знакомых, суперинтендант. – Она с тревогой взглянула на него, но Ханнасайд промолчал. – Я как раз пришла рассказать об этом, – отважилась она. – Боюсь, вы решите, с моей стороны странно говорить о таких делах, но я обязана и я решилась.

– Вы можете говорить со мной вполне откровенно, мисс Флетчер, – поощрил он ее.

Она уставилась в точку над его плечом.

– У моего брата, – сказала она чуть слышно, – были отношения… с женщинами.

Ханнасайд кивнул.

– Я ни о чем не спрашивала, и, естественно, он сам никогда не говорил мне о них, но, конечно же, я знала. В мои молодые годы, суперинтендант, дамы не обсуждали такие дела. В наши дни все стало иначе, и молодые люди говорят, кажется, о чем угодно, и, на мой взгляд, это прискорбно. Много лучше кое на что закрывать глаза, вы согласны? Но мне пришло в голову – я это обдумывала всю ночь, – что тот, кто убил моего брата, мог… мог сделать это из ревности.

– Да, это возможно, – сказал Ханнасайд.

– Да. Конечно, если это так, это должно выйти на свет Божий. Но если вы найдете, что это не так или… или не сумеете разыскать того, кто это сделал… как по-вашему… личные отношения… моего брата – надо ли их предавать огласке?

– Конечно же нет, – ответил Ханнасайд. – Я вполне понимаю ваши чувства, мисс Флетчер, и могу заверить вас, что буду уважать их, насколько это возможно.

– Как вы добры! – она вздохнула. – Я так боюсь, что газеты будут печатать ужасные вещи про моего бедного брата… может быть, раздобудут письма. Вы понимаете, что я имею в виду.

– Не бойтесь, – утешил он ее. – Писем, о которых вы думаете, не существует.

– Как я вам благодарна! – выдохнула она. – У меня камень с души свалился!

Она поднялась и одарила суперинтенданта несмелой улыбкой – в это мгновение сержант Хемингуэй ввел в кабинет ее племянника. Невил говорил на ходу, как всегда тихо и отрывисто, и по напряженному, оценивающему взгляду Хемингуэя было ясно, что речь шла о чем-то интересном. Увидев тетю, он остановился на полуфразе и посоветовал ей делать заявления полиции только в присутствии адвоката. Мисс Флетчер объяснила Ханнасайду, что это Невил так шутит, и направилась к выходу.

Невил закрыл за ней дверь и жалобно проговорил:

– Конечно, я знаю, что я обязан повиноваться закону, но вы, суперинтендант, прервали меня на самом интересном месте.