Сага о Хродвальде (СИ) - Добрый Владислав. Страница 7

На севере звание скальда почётно, оно приносит место у любого огня, по правую руку хозяина, будь это именитый ярл или обычный свободный человек. Трудно скальду и умереть от голода — даже в самую суровую зиму найдутся люди, которые позаботятся о том, чтобы не умолк голос их предков, воплощённый в сагах. А за хорошую песню, спетую вовремя и при нужных людях, можно было сказочно разбогатеть. Но скальдов все же было мало. Очень мало. Не у каждого ярла жил скальд, и не на всяком тинге собиралось их больше трёх. Даже на всеобщем собрании всего севера, альттинге, скальдов с не хватило бы, чтобы собрать команду на один драккар. А было их мало потому, что к каждому, кто чувствовал в груди бурление божественного мёда и только начинал складывать первые строчки, или делал себе первую грубую лиру, или ещё каким образом начинал мучить окружающих, оправдываясь своей тягой к поэзии — к такому человеку всегда приходил Брагги. Бог являлся лично. Он не был так суров, как Один, могуч как Тор, или впечатляющ как Фрея. Но он был бог. И потому, подобная встреча запоминалась надолго. Но редко кто рассказывал об этой встрече. Многим Брагги честно говорил, если им достался не тот мёд. Другим — советовал и поощрял. Но эта первая встреча скальда с богом поэзии не была и вполовину так волнительна, как вторая. Пройдя долгий путь, обретя признание и известность, скальд мог ждать повторного визита бога застольных речей и шуток. Но в этот раз Брагги мог и не оказаться таким хорошим собеседником, каким он бывал обычно. С божественной язвительностью и мудростью бессмертного, Брагги мог растоптать в пыль труд всей жизни, высмеять то, что человеку казалось лучшим из созданного им, и вынести вердикт — ты недостоин своего дара. И это страшное проклятье. На севере, целесообразность была условием выживания, а самоотдача во имя всей семьи или всего клана естественным свойством каждого. И потому человек, одарённый для пользы всех людей, но не сумевший оправдать ожидания и сделать нужное для всех, становился проклятым богами. С этого дня никто не даст ему еду, разве что из жалости кинет на землю как собаке. Не пустит в свой дом. Не заговорит. У таких отверженных ещё остаётся призрачный шанс вернуть себе расположение Брагги, пройдя через лишения и бедность, но обретя глубину понимания и душевного сопереживания.

В первый раз являлся Брагги, в голосе соловья. Во второй рах, только через свои изображения, в живую же бог безвылазно сидел в Браггихольме — священном холме, насыпанном в незапамятные времена. Там, за высоким частоколом, стоял огромный пиршественный зал, и туда же приглашались достойнейшие во время альттинга. В остальное время, если у тебя были основания считать, что тебя должен вот-вот посетить бог, приходилось таскать с собой его изображение. Но не такое же уродливое как на лире Атли! Хродвальд снова неодобрительно покачал головой. Между тем, братина сделала полный круг, и Клёнг вылил в неё остатки мёда, что ещё оставался в бочонке. Северяне захмелели, смех и разговоры сливались в громкий гул. Атли перестал наигрывать простенькую мелодию, ударил по струнам и прочистил горло. Это послужило сигналом, все притихли и повернулись к скальду. На тех, кто шумел, шикали. Атли снова ударил по струнам, а потом начал ловко перебирать их, притоптывая в такт ногой. Хродвальд узнал мелодию и, перекрывая вступление, крикнул:

— Клёнг, тащи того пива, что мы взяли сегодня на берегу! Сейчас оно будет очень кстати! — со всех сторон послышались одобрительные крики. — Но только один бочонок!

Атли проиграл вступление ещё раз, и к тому моменту, как он затянул первую строчку своей знаменитой застольной песни, уже почти все сжимали в руках кубки с пивом, которое оказалось весьма неплохим.

— Ойле — начал Атли и рваный ритм лиры потонул в рёве присоединившихся к нему голосов — ойле ойлла! — тут Хродвальд заметил Клеппа, который, словно оправдывая своё прозвище, хмуро сидел в отдалении. Ярл протолкался к пиву, принял из рук Клёнга большой деревянный кубок, и отправился к Клеппу. В процессе ярл громко хохотал, хлопая по плечам команду, ловко притопывал, но очень тихо подпевал:

«Черные тучи грохочут в дали,

Словно разгневанный Йотун кричит!»

Хродвальд знал, если уж ему и достался мёд поэзии, то разве только тот, который Один умудрился съесть дважды. С другой стороны, он мог своим пением пытать людей, и не раз это с успехом проделывал в детстве на домочадцах. Но те, кто не были связаны веревкой, или узами родства, могли отомстить Хродвальду за его пение. Поэтому, когда ярл вырос, пел он так, чтобы его никто не слышал. Хродвальд выбрался из толпы и направился к Клеппу, по дороге с удивлением заметив, что губы того тоже шевелятся. Дойдя до Угрюмого, он присел рядом, в очередной раз подивившись размерам Клеппа. В одной руке Угрюмого было больше мяса, чем в ноге у ярла. Протянув Клеппу кубок, Хродвальд дождался пока Угрюмый выпьет, забрал кубок и отпил сам. По берегу разносило ветром срывающиеся на крик хор грубых голосов:

«В эту ночь гуляет тролль

Распевая жгучий йоль!

Хой-ле! Ойле олла!»

Немного помолчав, Хродвальд начал:

— А что же ты такой угрюмый, а, Угрюмый? Поделись, может, я смогу помочь?

Клепп молчал. Ярл продолжил:

— Твоя беда — моя беда, коли ты останешься со мной. Да и поди не такая уж беда теперь, что было бы бедой раньше? — Клепп нахмурился и посмотрел на ярла. Неожиданно, с другой стороны раздался голос тихонько подошедшего Нарви.

— Мудрый ярл намекает, што ты теперь удашливый воин, и после дележа добыши тебе хватит добра, штобы жениться. Ты ведь по бабе тошкуешь? — сказал Нарви, — Уж я то жнаю. Не каждый мужчина бьет кулаком сильнее, чем женщина словом. Только такое и могло шкрутить такого здоровяка, как ты. Ну, рашшкаживай.

Клепп молчал. Хродвальд терпеливо ждал. Нарви не выдержал:

— Ну Клепп! Не дуйшя. Ну не пошла она за тебя. Ну, так ты тоше подумай! Жамуж жа бедняка. Да ешё, небошь, все её бабки да тётки в уши ей бубнили не перештавая — коли муш бедняк, это беда, так беда, трудиться придётся в поте лиша, скоро увянет твоя крашота — будешь ты никому не нужна. Ну, теперь-то ветер поменялшя! Парень ты видный, шправный, будешь жавидным женихом! А то, может и полушше найдёшь? — Клепп неожиданно улыбнулся.

— Ага! Вот и ражвеял я твою тошку! — Обрадовался Нарви, и даже хохотнул, радуясь собственной проницательности.

— У меня две беды, — прогудел Клепп. Ярл шикнул на Нарви, который уже хотел прокомментировать это, судя по сальным глазкам, опять сведя всё к женщинам.

— Первая моя беда — я очень люблю песни. Я даже думал стать скальдом, Но Брагги уже отговорил меня.

Хродвальд с Нарви понимающе покивали. Трудно человеку, в котором бурлит мёд поэзии, признать, что он не с того конца орла. Да и осознав, никуда от зуда стихосложения не денешься. Все знают, что те, кому Брагги отказал в праве на лиру, всё равно потихоньку песенки складывают, или даже поют, но только своим. Ярл с лучником покивали. Помолчали. И опять Нарви не выдержал первый:

— Ну а вторая?

Клепп тяжело вздохнул. Помолчал немного, и наконец прогудел:

— Я добрый, — увидев удивлённые лица у Нарви с Хродвальдом, пояснил, — я большой. Сильный. Но добрый. И поэтому все так и норовят за мой счёт приподняться. На стадире Хельги — Клепп запнулся, и кшлянул. — Ну дома, то есть. Там все соседи меня знают. Ну и житья совсем не стало. Вызвал на тинге пару гадов в круг. Так пришли их матери, и меня отговорили. А эти опять гадости делают. Я плюнул и ушёл. Ну, и чтобы такого не было, теперь на людях не улыбаюсь. Я вообще с детства сдержанный. Ну и назвался Угрюмым. На стадире то меня Комком звали.

— Ахаха! А вот это уж шовшем не беда! — очень зло засмеялся Нарви, — Тут уж ты не бояшь можешь дальше жить, меня тока держись. Во мне на троих жлости хватит!

— А ты ему немного сдержанности добавишь, пока он кроме зубов ещё и голову не потерял, — добавил Хродвальд.

— Маму жалко — неожиданно дрогнувшим голосом сказал Клепп — волнуется, наверное.