Рассвет Ив (ЛП) - Годвин Пэм. Страница 23

Он посмотрел на свою грудь.

— Ты видишь мои вены?

— Да, но… — с каждой лаской артерии пульсировали сильнее, ярче, поднимаясь ближе к его коже и тянясь к моей руке. Я провела пальцами вниз по его торсу и производила тот же эффект везде, где прикасалась. — Ты чувствуешь это?

— Чувствую, что? — он смотрел на мою руку с таким вниманием, что его глаза загорелись.

— Я вижу эти серебряные ленточки в твоей крови. Я слышу твое кровообращение, и когда я… — я провела рукой по его груди, пораженная странным ощущением силы. — Когда я делаю так, твои вены трепещут и тянутся вверх, как… магнитом? Я не чувствую их на ощупь, но, черт возьми, Салем. Как ты можешь этого не чувствовать?

Раздалось электрическое жужжание, и стальная дверь медленно пришла в движение.

Его широко раскрытые глаза встретились с моими. Он выглядел почти… испуганным. Только не из-за двери. Он боялся меня?

Салем вывернулся из-под меня и перевернул меня на спину.

— Притворись, что ты больна. Умираешь, — прошептал он мне на ухо. Затем бросился к двери.

Глава 10

«Притворись, что ты больна. Умираешь».

Закрыв глаза, я неподвижно лежала на тюфяке и издала самый слабый стон, какой только могла издать. Если наши похитители поверят в эту уловку и хотят сохранить меня в живых, они поспешат сюда, верно? Мои мышцы напряглись, готовясь к бою.

— Вернись! Она больна! — Салем затряс ворота. — Я не знаю, что с ней не так, — звук его расхаживающих туда-сюда шагов разносился над полом. — Ее рвет. Высокая температура. Судороги. Я не знаю. Она не в себе. Думаю, это из-за укуса на ее ноге. Похоже, он воспалился.

Мое бедро дернулось, но рана была в порядке. Казалось, она заживает нормально.

Дверь загудела, шестеренки заработали, и стон стали, скользящей на место, обозначил напрасные усилия.

Его дыхание участилось, и ворота лязгнули о ту часть его тела, которой он врезался в них.

— Бл*дь, не оставляй меня здесь с гниющим трупом!

Не та мысль, которую я хотела бы представлять. Я приоткрыла один глаз и вытянула шею.

Он сердито схватил картонку с едой и втащил ее в комнату. Когда дверь закрылась, я натянула шорты, повязала замшевую ленту вокруг груди и проскользнула в ванную, чтобы почистить зубы. Когда я сплюнула соду в раковину, Салем подошел ко мне сзади.

Его ладонь фамильярно прошлась по моей спине, а другой рукой он выхватил зубную щетку из моих пальцев. Никто из нас не произнес ни слова, пока он чистил зубы. Мы устроились на тюфяке и молча поели. Жареная свекла, какая-то дичь, приготовленная, на костре и вода в бутылках. По крайней мере, нас хорошо кормили, но я не чувствовала вкуса еды. Я ощущала онемение.

Я доела свою порцию еды, убеждая себя, что мы вырвемся. Так или иначе, я снова увижу своих отцов.

— Прежде чем дверь открылась, — сказала я, — ты выглядел испуганным. Почему?

Салем провел пальцем по брови, изучая меня.

— Ты сказала, что можешь заставить мои вены… трепетать? Это довольно тревожно, Доун, потому что я ни хрена не чувствую.

Я прервала зрительный контакт и поджала губы.

— Эй, — он коснулся моего подбородка и поднял мое лицо к своему. — Ты меня не пугаешь. Ты заставила мои вены двигаться. Я все еще жив. У нас все хорошо.

— Хорошо — это не то слово, которое я бы употребила, — я обвела взглядом нашу камеру.

— Расскажи мне что-нибудь, — Салем притянул меня к себе на колени, накрыл наши ноги одеялом и прислонился к стене. — Что-нибудь личное.

— Личное? — сидя боком на его бедрах, я положила голову ему на плечо. — Например, что?

— Даже не знаю, — он схватил прядь моих волос и накрутил ее на палец. — Расскажи мне о ком-то, кто тебе дорог, о своей самой большой радости, о самых счастливых и худших воспоминаниях. Расскажи мне что-нибудь.

Я вздохнула, когда мой разум метнулся к единственной вещи, которая заключала в себе его список.

— У меня была собака.

— Собака? — его рука замерла в моих волосах. — Та самая собака?

— Дарвин. Полагаю, ты слышал истории.

— Я слышал о немецкой овчарке, которая спасла твою мать от голода, тли, оборотней и привела твоих отцов в тюрьму на плотине Гувера.

— Оборотней? — я рассмеялась. — Это был лев.

— А собака…?

— Он умер, — 15 августа в 6:10 утра. Как раз, когда солнце поднялось над плотиной Гувера. — Мне было десять. Мы были одни на нашей утренней прогулке по саду, где умерла моя мать.

— Легендарное место твоего рождения.

Я кивнула, и мою грудь сдавило.

— Он доковылял до того места, где она… — я прочистила горло. — Жители построили мемориал в саду, где она скончалась. Там есть фонтан и скамейки. Деревянная статуя, вырезанная по ее подобию, окруженная цветами и сувенирами — клинками, статуэтками, драгоценностями, вещами, которые люди, приходившие со всей страны, сделали для нее в знак почитания ее жизни.

Чувствуя себя неуютно от дрожащего звука своего голоса, я потерла рукой бедро и сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться.

Салем переплел свои пальцы вокруг моих.

— Ты выросла там? На плотине?

— Поблизости. У моих отцов была яхта на озере Мид, в нескольких минутах езды на скоростном катере. Но чем старше я становилась, тем больше времени мы проводили на плотине и меньше на яхте. Нехватка топлива затрудняла транспортировку, и все мои друзья и учителя жили в этих стенах. Поэтому, когда мне исполнилось девять, мы переехали на постоянное место жительства в плотину. Дарвин умер годом позже.

— От старости?

— Да. Он… — мое дыхание дрогнуло, когда вскрылись старые раны. — Он ушел тихо, мило. Просто подошел к статуе Ив и лег, закрыв глаза, положив свою серую морду на резные ноги статуи. Это было идеально, правда. Солнце только что взошло. Воздух был теплым и благоухал цветущими цветами. И я была с ним, гладила его по голове, когда он испустил последний вздох, — я попыталась слегка улыбнуться, но мои глаза горели, расплываясь от слез.

Большой палец Салема поймал слезу, которая скатилась по моей щеке. Затем он обхватил мое лицо руками и прижался лбом к моему.

— Мои отцы… они… когда они появились, было ужасно смотреть, — я обвила пальцами его запястья. — Это был единственный раз, когда я видела их плачущими.

Мои свирепые, пугающие защитники. Согбенные в опустошении. Глаза опухли, плечи ссутулились, и они цеплялись друг за друга, как будто заново переживали смерть моей матери.

Салем прижал меня к груди и погладил по волосам. Прошли долгие минуты, прежде чем он заговорил.

— У меня был друг. Он был мне как отец.

Я не двигалась, не дышала, страстно желая увидеть что-то уязвимое в этом уверенном, опасном мужчине.

— Его звали Уайатт. Один из бесчисленных любовников Элейн, — Салем теребил узел на шкурах. — Он отличался от остальных. Защищающий. Добрый. Как отец, — последнее слово было произнесено грубым шепотом, полным боли и обиды.

Я боялась спросить, но напряженная линия его губ подсказывала, что Салем не будет продолжать.

— Что с ним случилось? — я наклонилась ближе и коснулась твердой линии его подбородка.

— Элейн убила его. Перерезала ему горло во сне, — выражение его лица было пустым, голос — монотонным. — Ей не нравилось то внимание, которое он уделял мне. Надо было тогда прикончить эту ревнивую сучку, но мне было всего восемь. Слишком молод, чтобы выжить в одиночку.

И все же он убил ее, когда ему было двенадцать? Слишком молод, чтобы быть сиротой в этом жестоком, пустынном мире.

— Мне очень жаль, — я предложила ему то же самое сострадание, что и он мне, прижавшись лбом к его лбу, поглаживая пальцами его шею. Потом я поцеловала его в губы и откинулась назад. — Когда тебе было двенадцать…

— Хватит об Элейн.

Ладно, хорошо. Я не стану настаивать. Пока что.

Салем долго молча смотрел на меня, его веки лениво опустились на расширенные зрачки.

— Твои губы испачканы красным, как… кровью.