Тень разрастается (СИ) - Крейн Антонина. Страница 16

Наконец, мне удалось обрести если не равновесие, то хотя бы стабильность.

— Остановись! Я хочу сесть! — заорала я. Кожаное седло, к которому я все еще прижималась, сильно глушило это панические вопли.

— Не слышу-у-у-у! — беззаботно отозвался Мел, подхлестывая эх-ушкье. И вновь затрубил в устрашающе длинный изогнутый рог, который успел где-то надыбать. Там же, где и коня, видимо…

Придурок.

Еще немного доморощенной акробатики, и я, едва не визжа от ужаса, все-таки умудрилась принять сидячее положение.

Мы так и неслись, во главе табуна, стремительно удаляясь от центра Рамблы. Аккуратные домики блёсен становились ниже, потом — реже, потом и вовсе стали перестали попадаться.

— Где Ол`эн?! — рявкнула я на ухо Мелисандру, сидящему передо мной. Сжав саусберийца руками, что есть силы, я чувствовала, как быстро и, казалось, ликующе бьется сердце патологоанатома в этой скачке.

— Не знаю! Кого это заботит!

— Это меня заботит! Возвращаемся за ним!

— Дура, что ли?

Мелисандр с силой дернул поводья на себя. Я подумала, что он хочет остановить красноглазого вожака эх-ушкье и, спешившись, устроить со мной разборку в лучших традициях разбойничьих кварталов. Наверное, Мел так и планировал — судя по удивленному возгласу, вырвавшемуся из его груди.

Но эх-ушкье на то и водяные лошадки, а не донные. Вместо того, чтобы затормозить, наш конь продолжил скакать. Но уже не вперед, а вверх, каким-то волшебным образом отталкиваясь копытами от пустоты.

Пять минут спустя мы вынырнули на поверхность. Море вокруг белело гребешками, мирно пузырящимися под утренним солнцем. Я с омерзением сорвала с лица липкую кислородную маску, по собственному почину шевелящую усиками. Табун эх-ушкье торжествующе заржал, приветствуя день, ускорился и, лавируя меж волн, продолжил свою бешеную скачку.

Вскоре мы увидели берег — и судя по знакомым мне с детства серебристым тополям, нужный, материковый берег. Здесь начинался Смаховый лес. Поняв, что дело сделано, мы с Мелисандром неловко свалились со спины эх-ушкье — другого способа спешится в море придумать не удалось.

Остальные кони уже умчались, кто куда, но наш продолжал слушаться Мелисандра и, пусть неохотно, скакал вперед. Теперь, обретя свободу, водяной конь развернулся и мощными прыжками рванул обратно в синеющее июньское море.

Мы выплыли на пляж и долго лежали, отплевываясь от соли и водорослей. Всяческая флора во рту — побочный эффект аттракциона «покатушки с эх-ушкье». Хорошо хоть, не фауна!

— Ну что, еще полчасика поваляемся, и вперед? Вытащим твоего друга, а там — за артефактами? — жизнерадостно предложил Кес.

Удивительно, но за эти два безумных дня он очень похорошел. Мелисандр и так был весьма видным мужчиной, но сейчас, казалось, он полностью в своей стихии — глаза горят, кожа под завязку набрала бронзового загара, волосы выгорели прядями и рассыпались до плечей пышной гривой, как у льва. Он сиял, натурально сиял. Я с надеждой уставилась в маленькую лужицу в песке, натекшую с моей рубахи. Может, я тоже преобразилась? Но нет: черты лица острее, чем были, глаза холодные, настороженные, под ними — синие тени, в тон радужной оболочке. Я с обидой шлепнула лужу, и та резво смылась в песок.

— Мелисандр, здесь наши пути разойдутся, — твердо сказала я.

Он, сосредоточенно вычищавший песок из ботинка, замер. Потом рьяно запротестовал:

— Э, ты что! Мы с тобой отличная команда, Ти. Только подумай: и Арсенал ограбили, и от пиратов спаслись, и в Рамбле шухера навели такого, что они надолго запомнят. Ты ведь поняла, что я сделал, да? Я на туристическом стенде увидел, где конюшня у этой дамочки, владычицы, и сиганул туда, когда мы мимо проходили. Блёсны такие лентяи, что даже стойла не запирают! Только и было заботы — успеть эх-ушкье на спину запрыгнуть, пока он мне хребет не переломил. Но я специально королевского выбрал: на стенде писали, что он самый нежный, покладистый, чтобы даже эта экзальтированная отмороженная селедка могла с ним управиться. А вообще скачки на этом табуне называются «дикой охотой», это большой подводный праздник, и…

— Мел, замолчи.

Он замолчал.

Я вдруг поняла, что я ужасно, ужасно устала. Что больше всего на свете я хочу домой, и еще, желательно, в прошлое — чтобы не было всего этого, чтобы можно было выключить будильник и валяться в кровати до полудня, периодически перекатываясь с бока на бок и читая хорошую книгу.

— Мел… Для тебя все это — удивительные приключения. Но для меня — нет. Ты, как ребенок, радуешься тому, что мы обокрали Арсенал, добыв тебе игрушку-артефакт. Я вижу пожилую экскурсоводшу на холодном университетском полу. Ты потешаешься над пиратами, которым не удалось нас утопить как следует. Я помню, как стояла тогда на доске и думала: главный закон вселенной в том, что каждый получит по заслугам. Своровала артефакт — теперь изволь прыгать в штормовое море.

— Ты говоришь, как деревенская проповедница, — возразил Мелисандр. Он посерьезнел, отложил свой дурацкий ботинок и слушал меня внимательно.

— Да плевать, я так чувствую. Дальше — Рамбла. Не мне осуждать этих, как ты выразился, селедок — они и впрямь редкостные идиоты, но Ол`эн Шлэйла… Ол`эн Шлэйла проявил милосердие. Ол`эн Шлэйла согласился помочь не только мне — на то у него были причины — но и тебе. Просто так. Просто помочь, нарушая, в свою очередь, закон. И ладно бы закон подводного царства, но нет, какой-то свой, внутренний закон — он верил, что Рамбла справедлива, что ты должен отбыть наказание и так далее. Мы втянули его в наше спасение — а потом бросили неизвестно где. «Кого это заботит?» — сказал ты. Меня, Мелисандр, меня это заботит. Вдруг его растоптали эх-ушкье? Вдруг его казнят? Я не могу вот так швыряться людьми, подставлять их, использовать. Я не могу раз за разом влипать в неприятности. И еще — ты снова не предупредил меня о своих планах. Что тогда, в Арсенале, что тут, с эх-ушкье.

Лицо Мелисандра вытянулось. Он нахмурился, упер руки в боки, наконец, вспылил, повысив голос:

— Хорошо! Я не стану отвечать на другие твои обвинения, монашечка ты моя дорогая, но одно прокомментирую. Тебе не кажется, моралистка, что ты сейчас как раз это и делаешь — используешь человека? Меня, в частности? Ах, Мел, помоги, ах, Мел, мне на материк надо, ой-ой, начальник в тюрьме, жизнь-боль, все тлен, покорми меня, напои меня, лодочку добудь! И вот, стоило нам ступить на берег, как до свидания. Да еще и с таким гонором, что слов не хватает! — он снова схватил свой прахов ботинок и яростно запустил внутрь руку.

Мгновение спустя Кес вытащил из ботинка едва пискнувшего рачка и зашвырнул его далеко в море.

Я задохнулась от негодования:

— Что?! Это я-то тебя использую?! Да я за тобой бегаю по всему этому дурдому, нервов не жалея! А ты даже не поблагодарил! Кто придумал план ограбления? Я. Кто вылечил твою спину после Арсенала? Тоже я. Благодаря кому тихий лодочник решил нас спасти? Дай-ка подумать! Ой! Кажется, опять надо сказать спасибо мне!

— Тинави, я вот смотрю на тебя, смотрю, и все думаю — когда ж ты лопнешь уже от своего раздутого эго? — сплюнул господин Мелисандр Кес.

Он рывком натянул на ногу мокрый ботинок и встал. Схватил оба артефакта, которые успел до этого выложить на песочек, чтобы просохли, и козырьком приставил руку ко лбу, вглядываясь в горизонт.

Меня так и подмывало ответить, что раздутое эго — это как раз у него, я еще в Шолохе на эту тему с Кадией шутила. Но спорить резко расхотелось. Что мы, как на базаре, честное слово.

— Ладно, Мелисандр. Боюсь, это просто не мое. Ты авантюрист. А я… — я запнулась.

— А ты что? — уже миролюбивее спросил он. Небо, как было безоблачным, так и осталось, но наша буря, хвала богам, пошла на спад.

— А я не знаю. Но сейчас мне нужно домой. И я хочу остаться там на какое-то время. Никаких праховых квестов.

— Спорим, ты будешь скучать по мне? — подмигнул Кес.

Видимо, едва натянутые мокрые ботинки все-таки не устроили его нежные ножки. Он снова расшнуровал обувь, и теперь лихо перекинул через пару плечо, как иные бродяги — тюк с провизией.