Тень разрастается (СИ) - Крейн Антонина. Страница 48

Унни была тут как тут.

Впрочем, энергия бытия не считалась бы всеми и всюду самодовольной эгоисткой, если бы привычно не переиначила мое начинание. Что я готова ей простить, готова простить на 100 %, авансом, на долгие годы вперед — лишь бы она и дальше текла во мне, струилась прохладной мощью бесконечности, раскрывалась пестрым клекотом довольного мироздания…

Унни обратила классическое проклятье в трехфазную силовую волну. Кажется, ей очень нравилась геометрия, моей милой унни — иначе как объяснить, что волна приняла очертания как минимум дюжины звездчатых многоугольников? Вперед летели красные звезды, размером с гномий кулак. Дальше — фиолетовые, эдакие хриспразы-переростки. Завершала проклятье блестящая звезда полметра в диаметре, поглощающая свет не хуже пресловутых черных дыр в космосе, которыми нас так пугают маги-теоретики в этом году…

По-хорошему, тут бы Давьеру и откинуть ласты.

Но мне навстречу прыгнуло другое заклятье.

Пронзительно-голубая, цвета высокого апрельского неба, сфера росчерком пера выстроилась слева направо по прихожей Дахху. Спокойная, глубокая, благородная и неуместная синева полыхнула защитной чешуей — от обувной тумбочки и до вешалки.

Я швырнула еще заклинание, дурея, смелея от собственной силы, ненавидя, всей душой, Давьера. И продолжала, продолжала рисовать по воздуху нисходящие и восходящие спирали правой ладонью, левой, одновременно, выделывая магические кренделя, сильно напоминающие разминку пианиста: большой палец быстро касается указательного, среднего, безымянного, мизинца — и наоборот. Я кидала проклятья, не давая противнику передыха.

Синяя сфера в ответ лишь уплотнялась. Она радужными сполохами отражала каждую из моих звезд, что рассерженными кинжалами стремились к глотке маньяка.

В пещере будто разорвало фейерверк.

Время замерло.

По одну сторону поля боя стояла я — сильная, яростная, готовая сравнять с землей неугодное мне существо.

По другую сторону, под защитой синей сферы, гнулся Дахху. Гнулся, будто ясеневый лист, не переставая бормотать на стародольном. Кровь капала из левой ноздри друга на пол, и Снежок — как он только успел туда проскользнуть? — слизывал ее, преданно заглядывая в глаза.

Анте Давьер, усмехаясь, скрестив руки на груди, замер подле плеча Смеющегося.

За моей спиной лязгнул меч Кадии, освобожденный из ножен.

— Тинави, — прохрипел Дахху. — Остановись.

— Ни за что, — отрезала я, — Просто дай мне укокошить его.

Все мои звезды, как в замедленной рисовке имаграфа, начали продавливать, плавя, лазоревую сферу, повинуясь быстрому танцу пальцев. Смеющийся не сдавался:

— Анте нужен миру. Нужен вселенной. И нужен нам, чтобы спастись.

Кровь из его носа уже лилась непрерывной струей, пачкая шарф и свитер.

— Да нихрена подобного! — рявкнула я, поднажав.

Давьер, тварь, тонко улыбнулся под защитой друга и едва заметно, с королевским апломбом, помахал мне рукой.

— Ты. Меня. Убьешь, — тихонько выдохнул Дахху.

Его пальцы — широко разведенные пятерни — дрожали от напряжения. Грустные болотные глаза с опущенными внешними уголками в панике устремились на меня, и я вдруг поняла — не шутит. Не пустит.

Но как же…

Там враг.

Там же враг.

Стоит, щурится, насмехается.

Я опустила руки, и звезды, одна за другой, потухли, разочарованно пшикая напоследок. Эх, хозяйка. Эх, дала слабины.

Лишь одна звезда прорвалась сквозь барьер Дахху — в последней решительной атаке. Фиолетовый многогранник сиганул к маньяку, как герой-ополченец, смело, безрассудно, и Смеющийся, вмиг бросивший свою небесную преграду, успел достать его кончиком мизинца за каких-то два сантиметра до давьерова лица…

— Логика — определенная не ваша сильная сторона, — с наслаждением протянул маньяк и с паузами, театрально, захлопал в ладоши.

Мы с Дахху упали на пол одновременно.

— Жив? — беззвучно сложила губы я, выворачивая шею к Смеющемуся.

— Жив, — так же тихо ответил он. И улыбнулся.

Шапка Дахху сползла, являя миру целую копну седых, не по возрасту волос. Я протянула руку, поддаваясь странному желанию коснуться их — таких знакомых прядей, символа нашего беззаботного студенчества.

— Мерзавец! — взвыла у меня над головой Кад.

Мчащаяся перепрыгнула мою вялую тушку и, схватил Давьера за грудки, со всей дури впечатала в ключницу.

— Я тебя ненавижу, — пробормотала она, приставляя к шее маньяка длинный серебристый меч.

Мы с лекарем (Андрис, блин! Теперь и ко мне привязалось!) вскочили одновременно.

— Ты бы сначала друга выслушала, принцесса, — предприниматель сложил губы ехидной уточкой.

Думаю, тут бы Кад его и убила.

Нет, правда, убила бы.

Потом бы плакала, конечно, рвала волосы — зачем да почему собственную жизнь загубила, преступницей стала? — но опять вмешался Дахху.

Не поднимаясь, Смеющийся метнул в стражницу заклинание оцепенения: очень удобная штука в Лазарете, если пришел какой-нибудь юнец с поломанной в трех местах ногой, но никак не может усидеть на месте.

Я не стала противодействовать Дахху.

Так мы и замерли.

Маньяк, вжатый в латунную плашку с ключами, лыбящийся, но все ж слегка побледневший; онемевшая Кад с перекошенным лицом; Смеющийся, лежащий вполборота и ковриком распластавшаяся я. В воцарившейся тишине на мои ноги победно заполз магический веник и с энергичными «вших-вших» начал сдирать с меня дахховы тапки.

Ибо в доме должен быть порядок.

— Я говорю, он нам нужен, — Смеющийся продолжал ходить из угла в угол, и его руки все туже сплетались на груди. Моряки, мастера хитрых узлов, позавидовали бы.

— Да неужели, — выплюнула я, с ненавистью косясь на Давьера, в позе грифа-падальщика свернувшегося за дальним концом стола.

Тюрьма его ничуть не попортила, что, отнюдь, не добавляло мне сочувствия. Волосы цвета вороного крыла все такими же гордыми полуразвернутыми крыльями стояли на затылке. Раскосые, иссиня-фиолетовые глаза мигали редко, как у ящерицы, а волевой подбородок торчал непокоренным фронтиром. Даже в холщовой робе прокаженного Давьер выглядел на все сто. Хренов любимец публики. Прахов герой женских дрём.

Самая важная для меня в этом смысле женщина — Кад — калачиком свернулась на тапчане в гостиной. После того, как Дахху наложил на нее оцепенелое заклятье, она напрочь отказывалась разговаривать. Могла. Но не хотела.

Странно, что вообще не ушла, не позвала стражу, папочку Балатона и Его Величество Сайнора с супругой Аутурни в придачу…

Впрочем, это бы не помогло.

Как выяснилось довольно быстро, Дахху уже долго и всерьез (с самого момента выхода из комы, ага) планировал освобождение Анте Давьера из тюрьмы.

Говорю это — и не верю.

С ума сойти.

— То есть коблинау ради Давьера выдали местоположение новых золотых приисков, и ты сторговался с Казначейством? 50 % прибыли идут государству при полном давьеровом покрытии всех расходов на добычу — а тюремной срок волшебным образом превращается в условный? — попытался подвести итоги я.

— Да, — кивнул Смеющийся. — Деньги правят миром, увы.

— Кстати, о деньгах. Зачем тебе все это, а, Дахху? — я пристально вгляделась в грустный профиль друга, сцеживавшего чаинки из свежей заварки. — Неужели только ради того, чтобы получить в свое распоряжение «Вострушку»? — я обвиняюще потрясла дарственной на владение газетой, которую мне передал мальчик-курьер и которую потом нагло выпотрошила Кад.

Смеющийся вспыхнул, мгновенно запунцовев:

— Конечно, нет! Как ты могла так подумать!

— Передачу «Вострушки» в руки господина Дахху мы не обговаривали. Это исключительно мое решение, — встрял Анте. — Мне хотелось отблагодарить его должным образом.

Я проигнорировала реплику преступника и, поставив локти на стол, наклонилась вперед:

— Тогда зачем?

Дахху занервничал, опустил взгляд, вцепился руками в деревянную спинку стула. Пробормотал еле слышно, так, что мне пришлось повернуться в его сторону здоровым ухом: