Пленённая княжна (СИ) - Богатова Властелина. Страница 9

4_3

Дождь хоть и поутих, но все не прекращался — видно, на всю ночь. Вокруг было тихо, только Волод на страже ютился под сооруженным из веток навесом.

Взяв охапку приготовленных сучьев, я вернулся в палатку. Сурьяна, лежавшая на постели, закутанная в шкуры, вздрогнула, видно, придремала. Может, и не стоило возвращаться, ко всему шумела кровь от выпитой браги, хоть головой я был трезв. Только от вида ее ранимого, белой кожи, налившихся багрянцем припухших губ и переливающейся меди в длинных волосах разом повело. Скинув намокший кожух сапоги, всю промокшую одежду, смыв оставшейся водой усталость с лица и ног, бросил в очаг еще ветвей, стараясь не смотреть в ее сторону, хоть всего шатало от близости, от того что она наблюдает за мной.

— Мы направляемся в Роудук, возьмем тебя, а там… Воловий Рог рядом.

Она сглотнула, отвела взгляд, укрываясь плотнее. И только тут я заметил, как девица дрожала вся. Только не хватало, чтобы слегла еще с жаром. Да и румянец уж слишком нездоровым был.

Огонь занялся гуще. Я поднялся, приблизившись к ней. Сурьяна не смотрела на меня, но и не отгораживалась. Протянул руку, убирая блестящую прядь волос с лица. Нервный свет оглаживал ее кожу, ласкал шею. Я коснулся лба, он был не горячий, как и шея, провел пальцами по тонким ключицам: надавить — и сломаются. Тело тяжелело, как и каждый следующий вдох. Я не убрал руку, понимая, что все это время был напряжен. Возбуждение от вида ее тонкой шее и вздымающейся в глубоком дыхании груди мгновенно прокатилось горячим жаром, отдаваясь в пах, туманя голову, сдавливая горло. Сурьяна перестала дышать, когда я стянул с нее меха, позволила забраться под льняную рубаху. Накрыл ладонями небольшие, но упругие с тугими сосками груди. Сурьяна и тогда не пошевелилась, прикрыла веки только, тени, падающие от ресниц, трепетно дрожали на щеках. Я склонился к ее лицу, легонько скользнув губами по ее мягким горячим, а потом вжался в жадном поцелуе, требовательно и порывисто сминая их, подчиняя себе, продолжая ласкать грудь. Сурьяна протянула руки, огладив мне шею, пронизала тонкими пальцами волосы на затылке, поддаваясь жадным ласкам навстречу. Кровь забилась судорожными точками, вынуждая каменеть плоть, невыносимо желая оказаться между ее стройных ног.

Внутри крова стало слишком душно, трещали сучья, бились капли о полог. Я рывком сдернул с нее штаны, расправил тесьму на своих, высвобождая стесненную тканью плоть. Навис над девушкой, раздвинул колени и безудержно толкнулся в желанную горячую глубину, упругую и мокрую.

4_4

Сурьна глухо охнула, выгнувшись навстречу, закинув лодыжки на пояс, позволяя мне войти глубже. Блаженство, что поднялась снизу живота, ослепило и оглушило одновременно, ударило в затылок, от этой мягкой и нежной податливости, с которой она меня принимала. Я задвигался сначала плавно медленно, а потом заскользил быстрее, ловя ее губы своими, ударяясь бедрами о ее бедра, такие желанные сейчас, до безумия, до помутнения. Это и в самом деле было похоже на безумие, острое непотребное вождение, что обрушилось так стремительно и неожиданно, как сейчас ливень на землю, просачиваясь в кровь, что бушевала в жилах бурлящими реками. Сурьяна, сбросив корку скованности, сама задвигалась навстречу, принимая целиком, расплескивая во мне волны жара, что ударяли хмелем в самую голову. Проникнув языком в ее теплый влажный рот, я толкнулся настолько глубоко, насколько мог, выплескивая весь пыл и возбуждение, что копилось во мне с нашей первой встречи, блажь судорогой ходила по всему телу, то подбрасывая к самому пику, то толкала в пропасть, вынуждая двигаться в ней одержимо и не мог остановиться, слыша тихие обрывистые стоны Сурьяны, распластанной под тяжестью моего тела, вздрагивающей под быстрыми короткими толчками. Несдержанно, порывисто, терзая беззащитную девушку ураганом своего желания, но все смятение исчезло, когда долгожданная тяжелая волна горячей лавы залила все тело, расплавляя безжалостно. Вплеснувшись я остановился, дыша рвано во взмокший висок, не видя ничего перед собой. Сурьяна тоже замерла, сглатывая сухо, цедя маленькими глотками воздух. Я обхватил ее лицо, припадая вновь к ее губам, сладким, как нектар — невозможно остановиться, невозможно оторваться и насытиться, ее хотелось еще, брать вновь и вновь. Меня встряхивало от пережитого всплеска, такого яркого сумасшедшего и дикого. Втягивая, покусывая ее губы, проваливаясь в вязкую обессиливающую черноту, которая по капле забирала силы, и распаляла новые. Огладив хрупкие плечи, я отстранился выскользнув из разгоряченного влажного лона девушки. Она убрала руки, смотря на меня затуманенным взглядом из-под золотистых освещенных огнем ресниц.

Впервые мне было нечего сказать, просто помутнение, просто сорвало разум, утонув в удовольствии. Я не знаю, как это назвать и тоже самое прочел в ее глазах

— непонимание, стеснение, удивление. Но здравый рассудок все же начал пробиваться, безысходно тесня полноту удовлетворения растекающейся блажи, впрыскивая яд в кровь и стало паршиво, потому что воспользовался ее беззащитностью, потрясением. Просто воспользовался ей. А Сурьяне только и оставалось послушно следовать, отдаваясь незнакомцу, от которого не знает, что и ждать.

— Иди ко мне, — опрокинулся на бок утягивая в свои объятия, обхватывая пояс тонкий — пальцы смыкаются. Сурьяна, чувствуя неловкость, будто и ее вина здесь была поддалась, осторожно прижимаясь к боку грудью и животом. Ливень припустился сильнее разгоняя все больше холодное смятение внутри, заглушая грохоты сердца. — Тебе нужно постараться уснуть, чтобы отдохнуть.

4_5

Сурьяна уснула сразу, я это понял по тому, как замедлилось ее дыхание. Смотрел в прореху, куда, струясь, уходил дым, тлевшие угли бросали багряные отсветы на стенки кошмы. Было непривычно и странным засыпать вместе. Я никогда не оставлял рядом с собой девиц — получив свое, уходил, не задерживаясь, хотя их у меня было не так много — не каждая могла доставить мне полное удовольствие, и не в моем нраве сближаться с теми, кого я на утро и не вспомню, по мне лучше быть одному. Только вот как могла меня прельстить эта тонкокостная девица, которая и ростом едва доходила мне до подбородка?

Я посмотрел на Сурьяну, протянув руку, убрал пряди с ее лица. Потемнело внутри, когда глазам открылся кровоподтек. Видно, не разговаривала, потому что было больно. Провел кончиками пальцев по скуле, очертив округлый подбородок, гладкий, будто выточенный из кости. Дыхание участилось, и густой жар вновь колыхнулся по телу. Нужно остановиться, но как же это сложно, невозможно почти. И то, что не могу взять себя в руки, будоражило и озадачивало. Эта ряженая за долю мига перевернула все во мне вверх дном.

Провел по ее губам, мягким, сухим, чувственным. Вспомнив их вкус, захотелось снова их испробовать. Мне нравилось ее чувствовать под своими ладонями, мягкую, хрупкую, пахнущую чередой, сдержанную и чистую. Мне нравилось наблюдать, как розовеют ее губы и щеки, будто по ним растерли ягоды земляники. Втянув в себя смесь запахов, отнял руку и пошевелился, убивая в себе все желания. Это пройдет, должно пройти. Утром все встанет на свои места. Эта девица запутала, заморочила — не иначе.

Осторожно обхватив Сурьяну, так, чтобы не потревожить ее сон, переложил на постель. Рубаха на ней сбилась, открывая живот и белые бедра с золотистым пушком между ними. Во рту мгновенно стало сухо, а плоть дрогнула в позыве немедленно снова оказаться между ее ног.

Быстро укрыл ее шкурами и поднялся, заправил штаны. Всему виной пережитое. Завтра все лишнее уйдет, как дурманный сон. Нужно думать головой. Хоть и затея эта уже поздняя, когда все уже сделано. Сделано то, чего уже никак не исправить. Впрочем, какая мне разница.

Я вышел под ночное небо вдохнуть свежести и отрезветь, походил в округе бесцельно, слушая шуршание дождя, вернулся, но не находил себе места, одергивал себя каждый раз: не смотреть на нее, как она спит, как плавно поднимается ее грудь и легко, как голубиное перо, опадает, как ложится неровный свет на ее бледную кожу, золотя волосы. Я зло сощурил глаза. Все это чепуха