Всего одна ночь... (СИ) - Грэй Дана. Страница 21

Я приподняла бровь.

— А кто сказал, что и ты тоже?

Его ухмылка стала шире, когда его глаза вспыхнули красивым серебром, полностью привлекая мое внимание к парню с саксофоном.

— Ты же знаешь, как я физически пропорционален, и разве я не угодил тебе раньше своими ловкими пальцами?

Сморщив нос от отвращения, я одарила его своим надменным взглядом и откинула волосы назад.

— Ты говоришь такие отвратительные слова, Уэйн, было бы чудом, если бы я когда-нибудь смогла заставить себя не спать с тобой.

Ему помешали ответить — хотя, судя по дьявольскому блеску в его глазах, он очень хотел этого — восторженные хлопки, когда мальчишка закончил играть. Мы оба повернулись, чтобы посмотреть на него, и увидели, что он почти безразлично смотрит на публику. Кивнув толпе в знак признательности, он глубоко вздохнул и перешел к другой сольной пьесе для саксофона.

По молчаливому взаимному согласию мы с Уэйном остались в ресторане даже после того, как закончили есть. Мы шутили и разговаривали, но в основном мы просто слушали ребенка. Он был потным и казался уставшим от выдыхания звуков, но не сдавался, не позволял себе перестать быть чем-то далеким от совершенства. Это было чрезвычайно восхитительно.

Как только игра закончилась, малыш прижал саксофон к груди, и шагнул вперед, низко кланяясь. Все зааплодировали, в том числе Уэйн и я, и ребенок принял все это с пустым лицом. Когда я посмотрела в его глаза, я была почти удивлена, увидев отражение чего-то очень знакомого.

Его глаза были мертвыми. Пустыми. Далекими. Я знала этот взгляд. Я тоже видела это в своих собственных глазах.

Я стояла перед большим зеркалом, одетая в самое розовое платье, которое я когда-либо видела, стилизованное в греческом стиле. Меня дико тошнило от этого образа, но так видела Эмма, в своем мире "розовых пони".

Рядом со мной стояли Диана и Милана, одетые так же. Хотя официально я не была подружкой невесты, я все еще считалась таковой, и поэтому я должна была прийти сегодня в магазин причудливых свадебных платьев.

Дверь гримерной открылась, и оттуда вышла Анна. Как у свидетельницы, у нее было специальное платье для себя, как оказалось, которое было точно такого же стиля, как и наши, только немного светлее розового. Оно выглядело гораздо более изящно, и с ярко-рыжими волосами Анны, подходило ей как перчатка. Точно. Она будто русалочка из знаменитого диснеевского мультфильма.

Последней вышла Эмма, одетая в элегантное белое платье с завитушками, кружевом и прочим дерь!мом. Она просияла, когда повернулась к зеркалу, и девушки почти сразу же потянулись к ней, осыпая комплиментами и говоря ей, что Федор самый счастливый парень. Эмма была в восторге, так счастлива от всего этого, что я знала, что она даже не заметит, если я сбегу.

Я быстро сняла свое платье и принесла его работнице магазина.

— Мне нужно идти, — сказал я ей, — просто предайте Эмме, что платье впору.

— Без проблем… — начала она, но я уже схватила свою сумку и бросилась прочь.

Не желая пока возвращаться домой, я отправилась в небольшой парк на другом конце города. Это было прекрасное место, которое я иногда любила посещать, и сейчас было самое лучшее время. Мне нужно было подумать.

Когда я пришла, то увидела, что моя обычная скамейка была пуста. Заняв ее, я прислонилась к задней стенке и стала смотреть на небо. Хотя было уже почти начало июля, небо было облачным, и воздух казался немного холоднее, чем обычно. Но меня это не очень беспокоило.

Что действительно беспокоило меня, больше, чем я думала, так это то, что мысли о Руслане вторглись в мой разум, когда я увидела Эмму в свадебном платье. Хотя я ни в коем случае не ревновала, и я не думала, что Эмма делает ошибку — или скорее не заботилась об этом — это просто напомнило мне, что никто не должен быть так ослепительно счастлив с другим человеком.

Потому что никогда нельзя было по-настоящему знать, что скрывает этот другой человек.

Руслан был идеальным примером для этого. Я думала, что знаю его. Я думала, что он открытая книга для чтения. Все это взорвалось у меня перед носом, потому что я вела себя так глупо. Хоть там и не было настоящей любви, но там было доверие. Я была бы не прочь выйти за него замуж. Это было бы совершенно нормально. Но это унижение… Это было то, с чем я никогда не могла покончить.

Мне вдруг захотелось, чтобы Уэйн был здесь, в парке, со мной. Он мог бы помочь мне. Но его здесь не было. Вместо этого он был с другими друзьями жениха, готовясь к свадьбе Федора.

Оглядевшись вокруг, я попыталась найти себе занятие, когда поняла, что в кустах спрятано пианино. Оно было старым и заброшенным, дерево потрескалось, ключи выцвели, но тем не менее оно выглядело воспроизводимым. Пройдя вперед, я скользнула в соответствующее скрипучее кресло и положила руки на клавиши. А потом я начала играть.

Это была колыбельная, которую я сочинила, когда впервые начала понимать фортепиано на фундаментальном уровне. Это было, когда мне было лет шестнадцать или около того. Эту колыбельную я сочинила, когда Эмма не могла уснуть. Позже она сказала мне, что это была колыбельная, которую пела наша мать. Мне было всего четыре года, когда она умерла, так что у меня не осталось никаких воспоминаний о ней, но Эмме было шесть. Видимо, подсознательно я вспомнила эту мелодию и перевела ее на свой собственный музыкальный язык.

Колыбельная была тихая и немного меланхоличная. Когда мы с Эммой были в хороших отношениях, она сказала мне, что эти слова говорят о войне, которая закончилась. Мне нравилось думать, что моя колыбельная на самом деле была послевоенной песней. Это звучало гораздо глубже, чем просто колыбельная.

Как только я подумала о мелодии самой песни, о том, что слова должны были быть спеты так, как Эмма когда-то пела мне своим ужасно фальшивым голосом, раздался звук саксофона, и к моему величайшему удивлению, зазвучала строка самой песни.

Оглянувшись по сторонам, я увидела, что мальчик из вчерашнего ресторана стоит рядом со мной с закрытыми глазами, играя на саксофоне и дополняя мою собственную игру.

Чувствуя что-то почти электрическое в воздухе, когда мы играли вместе, я вернулась к клавишам и решила приподать мальчику музыкальный тест, используя эту мелодию, которую он, по-видимому, знал. Сделав глубокий, спокойный вдох, я начала добавлять новые ноты в колыбельную, заставляя мелодию становиться густой и богатой звуками. Теперь мальчику будет трудно продеть нитку между сетями, которые я плела своими пальцами, выдернуть ноты, которые я специально избегала, чтобы он услышал и поймал.

Ему потребовалось несколько мгновений, чтобы привыкнуть к этой перемене, но затем, я с удовольствием услышала, ему удалось искусно извлечь эти ноты с помощью саксофона и создать почти другую вариацию послевоенной песни.

Но это было так просто. Каждый человек с хорошим музыкальным слухом мог бы сделать это. Теперь мне нужно было сделать шаг вперед. И я это сделала.

Нажимая аккорд прямо перед последним, тот, который давал приостановку мелодии и заставлял хотеть, чтобы достигнуть следующего, чтобы пьеса наконец закончилась, я медлила, поддерживая ожидание, а затем, как только я подняла руки, то переместила мелодию с мажора на минор и начала ее медленно, почти печально, с самого начала, нажимая высокие ноты для подчеркивания трансформации.

Мальчик немного споткнулся, очевидно, потому что не был опытен в моем роде импровизации, но чем дольше я играла, тем лучше он становился, и вскоре он знал, как закончить мелодию самостоятельно, где я играла только фортепианную партию, он сумел собрать струны и поющие части и модулировать их для своего саксофона. Это было довольно впечатляюще, учитывая все обстоятельства.

Как только маленькие капельки начали падать с сильно затянутого облаками неба, я закончила мелодию и поднялась со своего места. Я посмотрела на мальчика, который оторвал рот от трубки и открыл глаза. Они были такими же бурными и рассеянными, как и небо, смесь серого и синего. Он тоже был почти моего роста, так что мне показалось, что он смотрит на меня сверху вниз.