Цареубийство в 1918 году - Хейфец Михаил. Страница 15

Но, честно признаюсь, я лично думаю, что причина сергеевской инертности была в ином.

Сергеев был, повторюсь, юристом старого доброго времени, добывавшим истину не побоями и пытками, а очными ставками да тюремной маетой, когда узнику хотелось поскорее до суда добраться и начать отбывать отмеренное наказание… А шла жестокая гражданская война. Узников перестали беречь для следствия в камерах предварительного заключения. По обе стороны фронта свидетели нужны были, чтобы давать «нужные показания», а если показания оказывались не нужные, то и свидетели не нужны, а если не нужны, так не выпускать же их на волю, арестован – значит осужден. (Многие колчаковцы завидовали силе и решительности чекистов, они верили, что власть в России достанется тому, кто покончит по-ленински с законнически-демократическими играми. Только, разумеется, во имя иной, ихней, правильной идеологии.) Тюрьмы того времени превратились в могильники для узников – по обе стороны фронта: кто выживал после приговора, тот умирал в камере от тифа или испанки. (А. Амфитеатров рассказал типичную историю 19-летней красавицы, внучки знаменитого правого журналиста и издателя Суворина. Служившая где-то машинисткой, она хранила иностранный журнал мод, найденный у нее при «профилактическом» обыске. Другой юнице такая мелочь сошла бы с рук, но внучку Суворина чекисты не решились отпустить без репрессии. Дали ей ничтожное по их меркам наказание, полгода тюрьмы, – и девушка умерла в тюрьме от тифа.)

То же происходило с заключенными «Особой следственной комиссии по делу об убийстве Августейшей семьи» – полгода, максимум год, и самые крепкие и молодые свидетели уходили от Сергеева и Соколова туда, откуда никакая юстиция их уже не могла вызвать для допросов…

Истина требует признать, что претензии Пайпса к первому периоду следствия имеют некоторые основания, только историк ошибочно связал порок тогдашней работы с именем следователей.

Как известно, следователи не обыскивают, не выслеживают, не задерживают – для этих акций служит оперативная часть. Контрразведка у белых именовалась тогда красиво – Военно-политическим контролем (ВПК, не путать с ВЧК), и в этом ВПК на видных ролях подвизался надворный советник Кирста, бывший начальник екатеринбургского угрозыска, господин со сценическим талантом. Он решил (со своей точки зрения разумно), что люди, заранее знавшие, что императора убили евреи, обязаны в конце следствия узнать, что трагедия завершилась как трагикомедия и император (или нет, погодите, будет лучше, если это окажется наследник, им легче управлять) остался жив. А несомненные следы убийства в доме Ипатьева рассказывают нам о гибели прислуги (ну кому жаль прислугу-то? Пусть жертвует собой за батюшку-царя). Под эту версию Кирсте отпустили немалые средства на развертывание оперсети в тылу врага, чтобы искать Романовых (на подозрении был город Ирбит). Кто же при таких-то перспективах хотел выделять людские и финансовые средства пессимисту Сергееву, уныло и бестактно уверявшему начальников, что Романовы на Урале убиты все до единого, а евреи оказались не при чем…

Уходя с должности, судья набрался духу и написал в отчете на имя крайне недовольного им Колчака: «…действиями представителей власти причинялся серьезный ущерб интересам дела, истреблялись свидетели, от которых можно было ждать полезных сведений, захватывались вещи и документы и т д.»

Бруцкус подозревал белую контрразведку даже в худшем деянии: что она, натыкаясь на свидетеля, дававшего ей «не те» показания, его истребляла (в частности, того, кто мог опровергнуть версию «еврейского заговора»). В деле нет никаких оснований для столь ужасного вывода. Все, как обычно в жизни, выглядит проще: «Кирста… действовал сумбурно и был малоразборчив в денежных делах… был отчислен от должности… за незаконные поступки, но освобожден… и вел расследование по убийству царской семьи тайно от судебного следствия.» (Вот кто, оказывается, занимался той тайной следственной работой, о коей Старинкевич рассказывал секретарю Еврейского комитета.) Так что претензии Пайпса следует отнести к упущениям в работе не следователей, а Военно-политического контроля, которые пришлось восполнять многочисленным историкам дела.

Глава 7

«ЗАВЕРШИТЕЛИ» МИХАИЛ ДИТЕРИХС И НИКОЛАЙ СОКОЛОВ

В солженицынском «Красном колесе» беседуют бежавший с позиций Саша Ленартович и alter ego автора, полковник Воротынцев, «которого на главное возвращал Саша:

– Сейчас вы заставляете нести труп (убитого командира. – М.Х.), а потом прикажете нести этого поручика, наверняка черносотенца.

Саша рассчитывал: полковник рассердится. Нет. Так же отрывисто и даже как будто думая о другом:

– И прикажу. Партийные разногласия, прапорщик, это рябь на воде.

– Партийные – рябь? – поразился, споткнулся Саша. – А тогда что ж национальные? А мы из-за них воюем. А какие же разногласия существенны тогда?

– Между порядочностью и непорядочностью, прапорщик, – еще отрывистей отдал Воротынцев «.

Понимаю условность, ненаучность деления людей по воротыныевскому признаку «порядочности», понимаю серьезность возражений, которые историософы и просто историки могут за это на меня обрушить. Понимаю и принимаю. Тем не менее позицию по отношению к действующим лицам моих собственных исторических сюжетов буду выстраивать на основании этого «воротынпевского понимания» главного разногласия той эпохи.

Рубеж между врагами, следовательно, пройдет в моем сочинении не между красными и белыми или зелеными и розовыми: безусловно порядочными предстанут погибшие Романовы со своими слугами и комиссар Временного правительства Василий Панкратов, и рабочий-большевик Анатолий Якимов (коего «кликали Ленькой»); военный же министр правительства Колчака генерал Дитерихс и его следователь Николай Соколов, главные авторы следственной версии цареубийства, будут изображены людьми непорядочными…

То, что они при этом составители сюжетов в духе «Протоколов сионских мудрецов», не ободряет, а, наоборот, сдерживает автора данного вывода. Ибо естественно заставляет меня сомневаться в собственной объективности по такому щекотливому вопросу. (Хотя вот Николай II и Александра Федоровна – они же верили в истинность «Протоколов», были религиозными антисемитами, но ничего, кроме жалости и сочувствия, не испытываю, прикасаясь к их несчастной судьбе,) Поэтому попытаюсь доказать тезис о непорядочности вышеназванных колчаковских персонажей, умышленно не задевая ни «еврейской темы», ни убийства Романовых.

Начну с генерала, носившего титул Правителя и Воеводы на Дальнем Востоке. («Разгромили атаманов, разогнали воевод» – пелось тогда в песне про Семенова и Дитерихса, сочиненной поэтом-партизаном Петром Парфеновым, Почему-то вспомнился по аналогии диковинный чин – «генералиссимус».)

Доказательство его личной непорядочности начну с напоминания, как без согласия Соколова генерал тайно снял для себя копию с доверенного ему на хранение дела и, пользуясь ею, выпустил первое документированное сочинение по «сверхмодной теме», опередив более педантичного в писаниях следователя. В наших профессиональных кругах любителей доверенных им чужих материалов именуют литературными пиратами.

Далее. Про сочувствие судьи Сергеева «евреям Керенским» и соответственно про недобросовестное ведение следствия генерал писал и печатал, когда уже точно знал: Иван Сергеев был расстрелян большевиками (возможно, тем же Юровским).

Особенное возмущение охватывает, когда из книги Касвинова, инспирированной органами, он узнает, чт же именно коллеги Юровского вменяли в вину судье Сергееву в 1920 году. Судья в начале следствия составил списки лиц, разыскиваемых по возбужденному прокуратурой делу, и разослал их во все белые соединения, отделы контрразведки и угрозыски. Согласно Касвинову, люди, задержанные по этим спискам, все потом были расстреляны. В ЧК обвинили судью Сергеева в истреблении свидетелей… Касвинов пишет, что так, например, был расстрелян красноармеец Летемин, в ночь убийства спавший дома и просто пересказавший следователю про преступление то, что услыхал на следующий день от стоявших в карауле ДОНа товарищей. Мне неизвестно, был ли Летемин расстрелян в действительности (Касвинову, как и его заказчикам, доверять нельзя ни в чем), но если это правда – Сергеев вовсе не мог быть обвинен в его гибели. В протоколе допроса, составленном судьей, определенно сказано, что Летемин был допрошен им не как обвиняемый, а свидетелем. Но даже чекистские следователи не убивали важных свидетелей, пока следствие не считалось законченным (т е. когда в свидетеле больше не было нужды).