Цареубийство в 1918 году - Хейфец Михаил. Страница 5

Именно Бруцкус, как выяснил, изучая его архив, биограф Виктор Каган, организовал в Европе протест против казни 48 интеллигентов во главе с профессорами Рязанцевым и Каратыгиным («48 преступников, организаторов пищевого голода в СССР», А. М. Горький, статья «Гуманистам»), подписанный, в числе прочих, Максом Планком, Альбертом Эйнштейном, Генрихом Манном, Максом Либерманом, Вильгельмом Фуртвенглером – самыми видными германскими учеными, писателями, музыкантами, художниками.

Читателям солженицынского «Архипелага ГУЛАГа», возможно, запомнился эпизод, когда автор попытался разгадать тайну отмененного процесса «Трудовой крестьянской партии» (ТКП): арестованные, успевшие «признаться» лже-министры и «шпионы» без суда были отправлены в ссылки, и кое-кто в итоге остался жив. Позволю в этой книге, посвященной разгадыванию исторических шарад, предложить свой вариант таинственной отмены дела ТКП. После ареста обвиняемых по этому делу, Борис Бруцкус напечатал в немецких и еврейских газетах следующее сообщение:

«…что касается моих коллег в области национальной экономики и аграрного дела, то все они, насколько мне известно, находятся в тюрьмах. И никакие заслуги – не только перед наукой, но и перед советской властью – не могли их спасти. Так, в тюрьме знаменитый исследователь конъюнктуры профессор Кондратьев, который основал в свое время Конъюнктурный институт; там же талантливый аграрный политик Александр Чаянов, долгие годы работавший в комиссариате сельского хозяйства; известный исследователь в области науки о сельскохозяйственном производстве проф. Ник. Макаров, познакомивший Советскую Россию с организацией американского сельского хозяйства. С ними выдающийся финансист-специалист проф. Юровский, создавший валютный червонец; известный статистик проф. Громан, работавший в Госплане и награжденный орденом Красного Знамени; талантливый руководитель московской с/х экспериментальной фабрики проф. Дояренко и т д. Та же участь постигла и самых выдающихся русских историков во главе с почтенным Нестором русских исторических источников – Платоновым.»

Впоследствии Бруцкус так оценивал результаты своих общественных усилий: «Я очень внимательно следил за последствиями этой демонстрации. Она имела значение, и советское правительство вынуждено было оправдываться перед общественным мнением. Без сомнения, оно теперь отказалось от особенно беззастенчивых методов.»

Думаю, он был прав: сталинскому политбюро дали понять, что процесс друзей и коллег Бруцкуса по «мозговому центру российской аграрной политики» будет сопровождаться шквалом европейских протестов. Сталин мог в годы, когда он только начинал личную борьбу за общественное мнение «левой Европы», уклониться от открытой схватки с «правозащитной эмиграцией».

В 1932 году Бруцкус покинул Берлин: профессор-еврей успел удалиться оттуда «без пяти двенадцать». Его пригласили в Бирмингам, но он предпочел кафедру в Иерусалиме: несколько лет читал в университете курс экономики сельского хозяйства и вел активную научную работу как агроном. В 1938 году скоропостижно сгорел от рака. Ему было 60 лет.

Почерком Бруцкуса сделаны основные пометки на рукописи, но латинские термины и номера страниц критикуемых издани вписаны в текст другой рукой. В беседе с Виктором Каганом сын профессора, инженер Давид-Анатоль, высказал предположение: «Похоже на почерк дяди». Кем был дядя?

Бруцкус-старший, Юлий (1870—1951), считался известным сионистским журналистом и общественным деятелем; в независимой Литве служил министром по еврейским делам и являлся депутатом парламента Литовской республики. В дальнейшем стал одним из основателей партии сионистов-ревизионистов. Мысль о его возможном соавторстве поддерживается тем, что автор найденной рукописи явно знаком с секретными запахами «политических кухонь» Российской империи и Советской республики. Однако политикой занимался ведь и младший брат, Борис: в дореволюционной России он считался одним из руководителей еврейской «Фолкспартей», основанной историком С. Дубновым.

Сочинение не было напечатано. В списке публикаций Бруцкуса-младшего (в том же фонде) среди 321 статей на семи языках (русском, польском, немецком, французском, иврите, идише, английском) мною не обнаружена рукопись о цареубийстве.

Судя по тексту рукописи, автор придавал большое значение опровержению следственного мифа о евреях – убийцах императорской семьи. В финале он сравнивал этот миф с «кровавым наветом» – легендой о ритуальном убийстве евреями христианских младенцев:

«Сейчас, на фоне великого потрясения, внесенного в мир войной, романовская трагедия не выступает на первый план, она как бы сливается с общей картиной бедствия, пережитого миром. Но придет время и екатеринбургская ночь выдвинется на авансцену и станет темой не только для историков, но для поэтов, мифотворцев, легенд… Екатеринбургские легенды могут сыграть роль не только для судеб евреев, но для всего хода будущей русской истории… Если тот, первый навет мог развить такую силу и живучесть, если мы еще в XX веке были свидетелями жестоких преследований целого народа и свирепых погромов, подогретых клеветой… почему мы должны оптимистически верить, что на этот раз туча пройдет, не оставив следа?»

Думается, публикации помешала тема: разоблачение юристов и армейских чинов Колчака, «белых чекистов», как назвал их автор, использовав самый оскорбительный термин в собственном лексиконе, могло испугать издателей, вынужденных считаться с настроениями не слишком обширной массы читателей-покупателей.

Так или иначе, но рукопись, никем не тревожимая, пролежала в архиве Бориса Бруцкуса 60 лет. Но вот в 80-х годах произошел своеобразный «ренессанс» забытого автора: диссидент Виктор Сорокин познакомился с его статьями в чудом сохранившихся экземплярах «Экономиста» и, очутившись в Париже, совместно с иерусалимской исследовательницей Дорой Штурман издал их отдельной книгой. Она сделалась в некотором смысле «событием» эмигрантской литературы: экономист, американский профессор Игорь Бирман назвал Бруцкуса в рецензии «забытым пророком».

Однажды мне позвонил мой иерусалимский знакомый, «язвительный и находчивый физик» из 1-го тома «Архипелага», сосед Солженицына по Лубянке, – Виктор Каган и сообщил:

– В архиве вашего центра есть неизвестная статья Бруцкуса, где он очень смешно отзывается о Свердлове. Называет его Яшкой и хулиганом.

– А о чем статья?

– Об убийстве Николая II.

На следующий день я заказал ее в архиве. Что же заставило отложить текущие исследовательские дела. и заняться изучением неизвестной рукописи?

Глава 3

О СЕБЕ

Впервые о екатеринбургском расстреле я узнал зимой 1945 года, в 4-м классе школы No1 уральского города Ирбита.

Не слушая монотонное объяснение учительницы, читал на уроке под партой учебник и наткнулся на такие строки: «Уральский Совет решил казнить бывшего царя. 17 июля 1918 г. Николай II был расстрелян в Екатеринбурге».

Я запомнил этот случай исключительно из-за чувства удивления, которое во мне тогда возникло. Чего об этом писать в учебнике? В те годы казалось, что царя обязательно должны были убить: достойным учебника выглядело, например, отречение от престола, а казнь из такого отречения вытекала сама собой. Вот почему несколько строк в старом учебнике, сохранившемся в провинции (в новых, конечно, я ничего подобного потом не встречал) надолго растревожили мою память, а за ней и воображение.

Второй ступенью к сегодняшнему тексту был роман Лиона Фейхтвангера «Мудрость чудака или смерть и бессмертие Жан-Жака Руссо».

За истекшие с четвертого класса 13 лет я ни разу не встретил в печати даже упоминания о екатеринбургской казни. Но думать о ней приходилось, читая иностранные сочинения на схожую тему: мальчишки моего поколения взахлеб проглатывали «20 лет спустя» и «Графиню Шарни» А. Дюма-отца, пьесы о французской революции Р. Роллана, смотрели в кино «Дорогу на эшафот»… Разумеется, мы узнавали там, что Карла I судил Высший суд справедливости, а Луи XVI – Конвент, что обвинение монархам предъявили публично и дали возможность открытой защиты, что отчеты в суде и сама казнь были публичными. (Д'Артаньян, спрятавшись под плахой, слышал последний крик Карла I: «Remember!», т е. помни о кладе, припрятанном для наследника, будущего Карла II.) Но отроки революционным сознанием ощущали, что казни-то были предрешены Кромвелем или там Робеспьером, юстиция их лишь оформляла, а что такое революционный суд – это мы в нашей стране хорошо знали.