Цареубийство в 1918 году - Хейфец Михаил. Страница 88

Мне видится (возможно, это моя ошибка), что не находя радости жизни ни в административных играх, ни в искусстве маневрирования державным кораблем, он и свой народ мерил своей мерой и не чувствовал, как тот вырастал у него на глазах, не доверял способностям и умению русских следовать государственным курсом. Он был самым плохим типом консерватора – консерватором поневоле, не из принципа и убеждения, а из опасения перед неизвестностью. «Не для меня, конечно, не для меня, – для России я признал, что конституция привела бы страну сейчас в такое положение, как Австрию. При малой культуре народа, при наших окраинах, еврейском вопросе и т д. одно самодержавие может спасти. Притом мужик конституции не поймет, а поймет только одно, что царю связали руки, тогда я вас поздравляю, господа.» (запись от 8.XII.1904. В ней даже можно было бы найти здравое основание, если забыть, что через 10 месяцев этот самый народ вырвет у него конституцию с неслыханной дотоле разрушительной силой.)

Сочетание природной чуждости искусству политика (за которое, повторяю, не следует судить, человек невиновен в том, каким родился) с моральной необходимостью политикой заниматься и привело Николая II к катастрофе. Нельзя же думать, что «кругом измена и трусость, и обман» обусловлены только нечестностью окружающих: он сам был в них в очень значительной мере повинен. Как нужно было разочаровать собственных приближенных, если выпрашивали у него отречение выдающиеся монархисты – Шульгин и Гучков. Не Ленин же с Троцким!

Величайший мастер революционных потрясений Ленин не убил бы царя, если б не почувствовал, что убийство обойдется ему безнаказанно и разрыв царя с народом достиг такой степени, что никто не то что не отомстит, даже не взволнуется судьбой Романовых. Троцкий зафиксировал: Ленин напротив считал, что цареубийство принесет ему авторитет и уважение. («Массы рабочих и солдат не сомневались ни минуты: никакого другого решения они не поняли бы и не приняли.»)

Но если Ленин и поверивший его политическому инстинкту Троцкий правильно просчитали ситуацию, что же случилось с руководимым царем народом? Почему народ своим безмолвием как бы санкционировал совершившееся преступление?

Представим, что суд, устройство которого предложил на бюро ЦК Троцкий, состоялся. Конечно, как замечательно написал автор предисловия к первой советской книге о цареубийстве (П.Быкова) товарищ А. Таняев, «для большевиков суд ни в коей мере не имел значения органа, выясняющего истинную виновность этой «святой семейки». Если суд имел какой-то смысл, то как весьма хорошее агитационное средство для политического просвещения масс, и не больше». Это правда. И все-таки на суде мы могли бы хоть что-то узнать – из речей обвинителей, из последнего слова монарха.

Поскольку суда не произошло, фраза А, Таняева обрела пророческое звучание: Романовы стали «святым семейством». (Ни британцам, ни французам не приходило в голову канонизировать королей даже после реставрации их наследников.)

Но если бы суд все же состоялся, обвинителем монарха я выбрал бы историка-публициста Г. Нилова (Александра Кравцова), автора вышедшей в Лондоне «Грамматики ленинизма».

Вот подведенные им итоги войны, развязанной (наряду с остальными монархами и премьерами Европы) обвиняемым монархом:

«Десять миллионов человек – убито на фронтах. Двадцать миллионов – искалечено.

Разрушено полмиллиона зданий, в том числе 290 тысяч жилых домов.

Только торговых судов потоплено шесть тысяч.

Стоимость разрушений на всех театрах войны – 58 миллиардов золотых рублей.

Каждый день войны уносил пять тысяч, а иногда пятьдесят тысяч человеческих жизней».

Прочитав впервые эти ушедшие в далекую историю числа, я не поверил им. Все-таки популярная книжка… Обратился к классической монографии Б. Урланиса «Войны и народонаселение Европы», где цитируется примерно десяток западных и русских исчислений военных потерь 1914-18 гг. По Б. Урланису – 9 миллионов 442 тысячи убитых только на фронтах. (Это скромный подсчет, он находится в нижней половине таблицы исчислений потерь разными статистиками.) Вопреки распространенным предрассудкам, русская армия воевала экономно и тоже находится в нижней половине наиболее пострадавших от боевых действий армий: всего 1 миллион 860 тысяч военных убито на фронте.

После этого я уже не сомневался, что число искалеченных, конечно, как минимум вдвое превышало число убитых, а число умерших от голода и эпидемий странно было бы подвергать сомнению, когда в той же монографии сообщалось, что в одной Германии и только от туберкулеза за четыре года войны умер миллион немцев. Я ведь держал в памяти еще примерно 1,5 миллиона вырезанных в Османской империи армян.

Эти чудовищные цифры всемирной бойни изменили – не могли не изменить – психологию воевавших народов. «Взятие и расстрел пятисот ни в чем неповинных заложников (жертв кремлевского расстрела в первые сентябрьские дни 1918 года. —

М. X.), разумеется, должны были оскорблять здравый смысл и достоинство человека, – продолжил Нилов-Кравцов, – но не того, на чьих глазах ежедневно на протяжении нескольких лет расстреливали от 5.000 до 50.000 людей. Столь же ни в чем неповинных! И призыв «грабь награбленное» не мог вызвать активного протеста после затопления 6.000 торговых кораблей. А почему не грабить? Пропадать потом добру на дне морском? Почему не «экспроприировать», разрушив, полмиллиона зданий? Беречь их для чего – для снарядов?»

Бессудное убийство царской семьи было воспринято как преступление в интеллигентской части самой компартии, но даже совестливые и порядочные ее члены говорили на следствии: царя все-таки надо судить, «хорош или плох он был для России». Он должен дать народу ответ, «за что три года нас мучил» – так зафиксированы в следственных актах разговоры красноармейцев. А мне вспомнились рассуждения террористов (я уже упоминал, что в сфере моих литературных интересов были террористические группы русских революционеров), говоривших некогда: если монархи и министры считают полезным для достижения политических целей убивать в войнах сотни тысяч людей, почему же нам запрещают одиночные убийства для достижения наших политических целей…

Боюсь, ответы Николая не только на ленинском, но ни на каком гипотетическом суде не признаны были бы удовлетворительными. Народы России готовы были переносить даже более страшные жертвы и под водительством самого чудовищного тирана в мировой истории – но при обязательном условии: во имя спасения отечества. Только. А в 1914—1918 гг. национальной катастрофой России грозило лишь бесконечное продолжение войны.

Указание монархистов на неподсудность действий монарха иному возмездию, кроме Божьего, было бы недействительно как раз для Николая: он ведь и воспринимал происходившее с ним только как проявление Вышнего суда. Потому был фатально спокоен.

Единственный аргумент защиты, который я в силах придумать: царь был не хуже и не лучше всех без исключения европейских суверенов и политиков. Вильгельм с роковым Людендорфом, Карл Австрийский с покладистым Черниным, лицемерный Ллойд-Джордж и темпераментный, но слепой Клемансо…

Я особенно понял это, когда познакомился с дневниками австрийского министра иностранных дел графа Чернина, которые тот вел в дни брест-литовских мирных переговоров. Искушенный политик сознавал, что единственный шанс на спасение у его империи – это заключить мир, снять войска с русского фронта, быстрым ударом захватить Париж и потом обменять его у Клемансо на мир с Францией «без аннексий и контрибуций». Но когда Троцкий в Бресте предложил ему этот самый желанный мир, причем на выгодных для его империи условиях, граф поплелся за империалистическими маньяками из германской военной верхушки, присоединился к наступлению на Россию, задействовал там вместе с немцами 150.000 австрийцев и венгров – и естественно, проиграл империю Габсбургов. Похваляясь вдобавок, как они славно за полгода войны пограбили Украину (с приложением таблиц и справок), вследствие чего только и сумели повоевать, то есть убивать тысячи своих солдат тоже.