Оправдание Острова - Водолазкин Евгений Германович. Страница 4

На рассвете следующего дня в южной части Острова стали собираться вооруженные люди. Судя по их речам, они не верили в естественную смерть Прокла и не скрывали своего намерения за эту смерть отомстить. Уведомили Фрола, младшего брата князя Прокла, но он заверил их, что месть свершится над виновным и без людского участия.

Ближе к полудню положение изменилось. Князь Фрол сам вышел к толпе, и лицо его было мокрым от слёз. Сказав, что пришло время осушить слёзы (и осушив их), Фрол призвал собравшихся к решительным действиям, хотя и не объяснил, что именно имеет в виду. Не дожидаясь объяснений, князь Константин приказал своему войску готовиться к походу на Юг.

Через малое время состоялось отпевание князя Прокла. Епископ Острова Феофан запретил появляться там вооруженным людям, разъяснив, что оружием покойного являются отныне его добрые дела, которыми и берется Царство Божие.

Князь Фрол требовал отпевать раба Божия Прокла как убиенного, но епископ ему в этом отказал, поскольку не было убийству прямых подтверждений.

Князь же Фрол, показав на посиневшее лицо покойного, закричал:

Это ли не подтверждение, и кто скажет мне, что я ошибаюсь?

Предоставь расследование Тому, Кто никогда на ошибается, ответил Феофан, а ныне смирись и скорби.

Фрол же, скорбя, не смирился, и еще не стихли последние слова надгробных песнопений, как он бросил в лицо Константину тяжкое обвинение.

Князь Константин, как бы справляясь с гневом, помолчал, а затем произнес:

Горе помутило твой разум, брат. Сейчас, когда мы в шаге от междоусобной брани, он должен быть особенно остр. Пойдем же обсудим то, как спасти на Острове мир.

Уж не приглашаешь ли ты меня на обед, улыбнулся князь Фрол, но в улыбке его не было веселья. И не брат ты мне, потому что мой род идет от императора Августа, а твои предки, уж не обессудь, болотная нечисть, и нет у нас общего, как нет общего у света с тьмою.

И беседа Константина с Фролом не состоялась, поскольку как же она могла состояться после таких слов?

И разделился Остров на части северную и южную, как в давние времена, и возобновилось противостояние, которое казалось всем забытым. Не было ведь тогда вражды между людьми Юга и Севера, а многие состояли в родстве, так отчего же они пошли войной друг на друга? Не лучше ли было князьям решить всё в мирной беседе?

Ксения

Так началась война, названная впоследствии Войной родословий, хотя причина ее, подозреваю, лежала вовсе не в родословиях. Фрол после долгих колебаний решил, что пришел удобный момент для того, чтобы взять власть, а Константин (он тоже колебался) подумал, что с угрозой следует расправиться в зародыше, не ожидая ее усиления. Он, собственно, и начал войну, полагая, что будет иметь дело с кучкой преданных князю Фролу людей, и уж никак не предвидел, что на сторону Фрола перейдут все жители Юга. Удивительным образом и сами жители этого не предвидели, поскольку были заняты невоенными делами.

Готовилась ли эта война? В привычном смысле слова – нет. Понятно, что князь Евфимий нашел свою родословную не в дупле, и для чего-то она ему была нужна. Но собирался ли он воевать? Определенно нет: у него и войска-то не было. Хотел, возможно, повысить свой статус. Не думал воевать и князь Прокл, и даже князь Фрол не думал. Эта мысль пришла Фролу в голову лишь тогда, когда вокруг него стали собираться вооруженные люди, еще вчера бывшие земледельцами, ремесленниками, моряками.

Что заставило этих людей бросить свое благополучие, сменить спокойную жизнь на тягчайшие муки и в конце концов прийти к полному ее разрушению? Идея справедливости? Но отчего прежде она не стучала в их сердца с такой силой? Они пришли поддержать того, чьи обиды были им, в сущности, безразличны и кто ни о чем их не просил. Не входила война и в планы князя Константина. Она не входила ни в чьи планы – и тем не менее началась.

Внезапный диссонанс, негромкий, как звук лопнувшей струны, объединил всех в общем действии. В этом ли звуке было дело? И да, и нет. Бывало, что лопались все струны, и этого никто не слышал. Отчего же услышали сейчас?

Военные действия открыл светлейший князь Константин. В лето сорок первое своего княжения он двинул войско на южную часть Острова, но войной это не называл, поскольку весь Остров считал своей вотчиной. И навстречу войску, держа руку на наперсном кресте, вышел епископ Феофан.

Сказал:

Именем Господа нашего Иисуса Христа, на крестном древе распятого, запрещаю вам дальнейшее движение, ибо надеюсь на сохранение мира.

Подобно тебе, владыка, возразил князь Константин, я тоже на это надеюсь, и оттого привел войско в движение. В княжестве моем – измена, так что же ты возбраняешь мне вырвать ее корень в лице предавшего нас князя Фрола? Кроме Фрола, заверяю тебя, никто мне не нужен, но, пока он не схвачен, Остров наш будут сотрясать перевороты и войны.

Епископ же, настаивая на своем, ответил:

Вырывая один корень, ты повредишь много других корней, ведь разве ты, светлейший князь, не видишь, что они сплелись? И вот тебе мое последнее слово: сначала убей меня, а уж потом действуй по своей воле.

Всадник сверху вниз смотрел на Феофана, который стоял на земле, и взгляд светлейшего был мутен от гнева. Он тронул поводья, но Феофан вцепился в стремя, и его повлекло вслед за лошадью. Ноги его скользили по земле, он же не выпускал стремени, и в глазах видевших это стояли слёзы. И когда Константин пустил лошадь галопом, Феофан полетел под копыта, но ангельским вмешательством остался невредим.

Князь Константин, отъехав, остановился. Он не велел убивать епископа Феофана, а приказал его обойти. И объезжали воины Феофана, и стоял он, как коряга на отмели, обтекаемая стремительным потоком. Он и был похож на корягу – с раскинутыми старческими руками, неподвижен, взъерошен, нем.

Войско давно уже было за его спиной, и даже поднятая идущими пыль успела осесть, а Феофан оставался недвижим. Он молился о своем народе, сосредоточив в молитве все бывшие у него силы. И так велико было напряжение его духа, что иногда ему казалось, будто он взлетает. Когда же епископ понял, что это ему не кажется, он остановил молитву, поскольку не желал потерять почву под ногами. Говорят также, что Феофану, когда он оторвался от земли, явился ангел, спасший его от копыт лошади.

Ангел сказал:

Молитва твоя, о священная главо, бессильна против грехов людей твоих. Желание войны не есть по отношению к ним нечто внешнее, оно рождено в сердце каждого из них.

Как же можно желать боли и смерти, хотел было спросить Феофан, но печальное лицо ангела стало ему ответом до вопроса.

Войско Константина шло, не встречая сопротивления и вообще никого не встречая. Обретались лишь пустые деревни, из которых жители, зная суровый нрав князя, бежали. Константин же, не встреченный подданными, впал в ярость и велел жечь их дома, полагая, что бежавшие примкнули к князю Фролу. На деле же это было не так, и к Фролу они примкнули после того, как лишились домов, оттого что возвращаться им было некуда. И, очерствев сердцем, стали они самыми ожесточенными из воинов Фрола, поскольку одно зло влечет за собой другое.

Продолжая продвигаться на юг, в лето сорок третье княжения Константина войско его углубилось в Лес. Известно ведь, что лесные дебри в этой местности густы и труднопроходимы, и нет там больших дорог, но только узкие тропы. Долгое время войско двигалось вперед, растянувшись на несколько поприщ, пока не остановилось перед множеством наваленных на тропе стволов деревьев. Когда же идущие впереди спешились, чтобы растащить стволы, то внезапно слева и справа в них полетели тучи стрел, и Константин понял, что попал в ловушку.

Войско его не могло даже отступить, потому что на передних наседали задние, не знавшие еще о засаде. Случившееся, однако, вскоре стало явно и им, так как стрелы полетели и в них, и в ехавших рядом, и во всё растянувшееся войско Константина. Стреляли с деревьев, из-за кустов и поваленных стволов. Острия стрел были пропитаны соком ядовитых трав, отчего даже легкая рана неизбежно влекла за собой смерть. Стрелявшие же были неуязвимы.